с непроизносимым французским названием, приготовленное из куриной грудки и густой подливки из белого вина, — Джейк вошел в офис своего нового офиса. Там, рядом с компьютерным столом и картотекой, стоял черный кейс, который был перевезен из его квартиры в Херитедж в его квартиру в Голливуде, на склад во время его первого тура, в его первую квартиру, после этого в другую квартиру-склад во время второго тура, а теперь сюда, в его офис в его второй квартире. Дело не возбуждалось более двух лет.
Он взял его и сел на диван напротив компьютерного стола. Он поставил кейс рядом с собой и открыл его. Внутри была его старая акустическая гитара — подделка под Fender, которую он купил в музыкальном магазине Heritage в далеком 1977 году. Конечно, гитарная компания Brogan guitar company — его официальный спонсор — подарила ему несколько высококачественных акустических гитар, а также пять электрических, но он даже не открывал коробки, в которых они были доставлены. Эта гитара была той, на которой он всегда сочинял, на которой он всегда бренчал ради чистого удовольствия бренчать, ради острых ощущений от создания музыки, ради перевода ритма и мелодии в своей голове в воздух вокруг него. Теперь он посмотрел на нее. Она была покрыта слоем пыли, несмотря на корпус. Он провел большим пальцем по струнам. Звук был приглушенным и фальшивым. Он чувствовал себя ужасно, когда смотрел на его состояние, когда слушал о его несовершенстве. Это было почти так, как будто он бросил ребенка.
Он осторожно вынул его из футляра и положил на диван. Следующие тридцать минут он потратил на полировку, очистку внутри и снаружи и перетягивание набором ниточек, которые были засунуты в коробку. Затем он достал свой камертон и потратил еще пятнадцать минут, настраивая его до совершенства. Он снова поиграл на нем, с удовлетворением слушая, как полился богатый, совершенный звук.
"Ты хорошо говоришь, старый друг", - сказал он с улыбкой, не подозревая, что говорит вслух. "Я обещаю никогда больше не оставлять тебя в деле так надолго".
Он откинулся на спинку дивана и положил гитару к себе на колени, его левая рука потянулась к грифу, а правая вертела медиатор. В комнате было тихо, единственным звуком был приглушенный рев пылесоса откуда-то из другой части квартиры, когда Мэнни делал свою работу по дому. Он бренчал несколько раз, а затем взял аккорд G — его любимый для импровизации — и выбрал короткий ритм. Он вздрогнул, услышав это.
"Это действительно отстой", - пробормотал он.
Он откинулся на спинку стула, уставившись на пустой монитор компьютера на столе в другом конце комнаты. Неужели он потерял способность сочинять музыку? Неужели он так давно не практиковался в этом, что у него больше не было сноровки? Как он начинал раньше, во времена, когда еще не было Национальных рекордов, до Шейвера и его боливийского кокаина flake, до национальной славы и поклонниц в каждом городе?
"Концепция", - сказал он. "Я начал с концепции".
Он позволил своему разуму перебрать все, через что ему пришлось пройти за последние два года, все, что происходило в мире, справедливое и несправедливое, хорошее и плохое. Образы и эмоции проносились мимо, словно спроецированные в калейдоскопе, образы Энджи и их недолгих отношений, эмоции от того, что я оставил ее, чтобы отправиться в турне и больше никогда с ней не разговаривать, никогда с ней не связываться. Он подумал о головокружительном восторге от того, что они покинули Heritage, чтобы отправиться в Лос-Анджелес и записать свой первый альбом, о мысли, что они действительно подписали контракт со звукозаписывающим лейблом, что они действительно станут звездами рок-н-ролла. Он подумал о постепенном осознании того, что было жестоко подавлено, когда образ жизни рок-звезды оказался далек от того, что он ожидал. Он подумал о долгих поездках на автобусе и сопутствующей им скуке. Он подумал об усталости от дороги, которая накапливается после нескольких недель гастролей, когда ты уже не можешь вспомнить, где находишься и какой сегодня день. Он думал об абсолютном трепете от выступления на сцене перед тысячами, иногда десятками тысяч людей, от того, что слышишь их радостные возгласы и обожание. Он подумал о поклонницах, с которыми столкнулся там, о том, как трудно сопротивляться первобытным побуждениям, вызываемым видом их молодых тел и желанием сексуальности. Он подумал об ужасном похмелье, вызванном усталостью после вечеринки после шоу, похмелье, которое можно было прогнать только собачьей шерстью, еще несколькими напитками, несколькими репликами, несколькими хитами. Он подумал о Минди и необузданном сексуальном увлечении, которое она вызывала в нем по сей день, о душном, наркотическом очаровании быть с ней, прикасаться к ней, знать, что она хочет, чтобы он прикасался к ней, что она жаждет его так же, как он жаждал ее, о восхитительном осознании того, что он трахает женщину, за которую большая часть Америки убила бы, чтобы трахнуться. И тогда его мысли переключились с собственной жизни на другие вещи. Он подумал о морских пехотинцах в Бейруте, разорванных на куски террористом-смертником. Он подумал о морских пехотинцах, переживших эту бомбардировку, которых в ответ вывели из Ливана. Он подумал о других морских пехотинцах в другой части мира, приземлившихся на вертолетах на острове Гренада. Он подумал о 747-м самолете корейских авиалиний, сбитом с неба российскими реактивными истребителями, о том, как перепуганные пассажиры, должно быть, пережили пять или шесть минут все еще живого, ужасно осознанного ужаса, прежде чем вращающийся самолет милосердно рухнул в море. Он подумал о протестующих, выстраивающихся в очередь перед атомными электростанциями и объектами по производству ядерного оружия. Он думал о постоянной угрозе внезапной ядерной войны на уровне вымирания, которая нависла над миром, как покров.
"Слишком много", - сказал он, качая головой и в отчаянии закрывая глаза. "Там слишком много".
Он зажег сигарету и медленно выкурил ее, держа гитару на коленях, но держа руки подальше от нее. Да, было слишком много концепций для рассмотрения, слишком много идей, чтобы он мог сосредоточиться на одной. Может быть, ему стоит просто оставить это на ночь и попробовать еще раз завтра. Было очевидно, что условия были неподходящими для композиции.
Но он не встал. Вместо этого он позволил своему разуму зайти немного дальше, отпустив тормоза и ограничения на него, позволив ему перейти в режим, в котором он не был уже два года. И вскоре, как это всегда бывало в прежние времена, он выбрал концепцию из водоворота мыслей и начал сосредотачиваться на
