ему с Брагинским и Лерой было ясно, что всё лежит на своих местах, и лишь постороннему это могло показаться беспорядком. Маша — не коллега, не подруга, едва ли приятельница Володи, была первой, кого стоило бы причислить к посторонним, но она даже не повела бровью, без интереса взглянув на завалы документов.
Володя прокашлялся.
— Или, быть может, чего-нибудь покрепче? — предложил он, кивнув на подаренную Брагинским бутылку коньяка.
— Нет, чай… он в пакетиках? — спросила она, но, получив в ответ кивок, снова передумала: — То есть нет, кофе. Кофе.
— Окей, — протянул он, выходя из кабинета в опустевшую приёмную. — Растворимый или сварить?
— Мне всё равно, — крикнула Маша, когда он скрылся за дверью. — Хотя нет. Лучше свари.
«Тянет время», — догадался Володя и принялся неторопливо осматривать кофеварку.
Когда поставил чашку на журнальный столик перед Машей, а сам уселся в кресло, Маша молча уставилась в пол.
— Внимательно слушаю, — сказал Володя, чтобы вывести её из оцепенения.
Маша набрала полную грудь воздуха и затараторила почти без пауз:
— Я по поводу моего сына, Димы. Он десятиклассник, учится в первую смену, а я работаю почти без выходных. Так вот, на прошлой неделе я приболела и отпросилась у Ирины домой. Пришла, в квартире музыка играет, громко, на всю катушку, обувь разбросана по полу — и не только наша, чужая ещё. Я увидела, подумала, значит, Дима не один. Хотела попросить его сделать потише, подошла к двери его комнаты, она была приоткрыта, и случайно увидела, что он… что он там целуется с… — Маша замерла, её лицо скривилось, хлынули слёзы, — …целуется с парнем!
Машина трагедия показалась Володе надуманной, но при виде её мигом покрасневших глаз сердце сжалось от искреннего сочувствия. А вкупе с позой Маша казалась по-настоящему несчастной и жалкой: сидела, сжавшись, среди просторного кабинета, увешанного предметами гордости фирмы и доказательствами Володиных побед — дипломами и фотографиями готовых объектов. Маленькая, хрупкая и растрёпанная, с потёкшей тушью, с висящей на нитке пуговицей на манжете, она вздрагивала, пытаясь подавить плач.
Володя протянул:
— Угу… — и добавил как можно мягче: — Это и есть твоё горе, да?
Маша всхлипнула и кивнула. Видимо, проследила за его взглядом — схватила манжет одной рукой, пряча пуговицу, и неловко потёрла лицо.
— Ты поможешь мне?
— Чем? — обескураженно уточнил Володя.
— Но ты же… Ты же проходил через подобное, ты же знаешь, что в таких случаях делать…
— Нет, не знаю. Правда не знаю.
Маша вскочила, едва не уронив чашку на пол, и воскликнула:
— Но ты же не можешь мне отказать! Не можешь! Это судьба! Бог мне помог увидеть этот плакат! Ты такой стал… идеальный. Без него я бы даже не вспомнила!
Володя окончательно запутался, нахмурился, сложил руки на груди и перебил:
— Какой плакат?
— А? — Маша, будто сдувшись, осела обратно на диван. — Плакат? Да так, про пионеров. Вспомнила, что у вас с Коневым кое-что было и…
— Ты, может, и сыну обо мне рассказала?
— Нет-нет, что ты! Он не знает, что я их видела! У меня наступил такой ступор, потом шок, и я сразу выбежала из дома. Переживала, думала, как быть. Мне так хотелось их поймать, хотелось глаза выцарапать этому его «другу», но головой я понимаю, что не стоит делать поспешных выводов и тем более действовать. Ведь… ведь как-то раз я чуть не совершила такую ошибку. У меня будто приступ дежавю случился. Помнишь, в «Ласточке»?..
— Помню, — отрезал Володя. — Ладно. Давай по порядку: ты вспомнила, что у нас с Юрой когда-то что-то было. И что? Что из этого следует? Что конкретно ты хочешь услышать от меня?
— Хочу узнать: может быть, Дима просто балуется? Может быть, для юношей в его возрасте это нормально, ему же всего шестнадцать?
— Ну нет, — Володя усмехнулся, — поцелуй двух парней — это не баловство. Гетеросексуалы целоваться не станут, а следовательно, твой Дима, скорее всего, или гей, или бисексуал.
Володя ожидал, что после его слов Маша совсем расклеится, но её будто подменили. Она выпрямилась, вытерла лицо, посмотрела Володе в глаза смело, даже с вызовом, и громко, чётко произнесла:
— Нет! Этого не может быть! Димочка — хороший мальчик, он бы никогда…
Володя с грустной улыбкой покачал головой.
— Никогда не говори никогда. Ты можешь считать, что знаешь его как облупленного, но он — другой человек, и залезть к нему в голову невозможно.
Но ни его жест, ни его слова не убедили Машу, она продолжила с ещё большей настойчивостью:
— Значит его насильно поцеловали, он не гомик! Такое ведь возможно, правда? — Машин голос обрёл такую твёрдость, какую Володя ещё не слышал этим вечером. Единственным, что выдавало её неуверенность, была висящая на нитке пуговица, которую она нервно крутила пальцами.
«Гомик», — повторил про себя Володя, скривившись, но ответил спокойно:
— Возможно-то — возможно, зависит от того, как Дима отреагировал.
— Откуда мне знать, как он отреагировал, я же ушла, когда… — Терзаемая ею нитка лопнула, пуговица ударилась об пол и отскочила. — …когда они ещё не закончили.
— А впрочем, — задумчиво протянул Володя, — первая реакция ни о чём не говорит. Даже если Дима его оттолкнул, не факт, что на самом деле был против.
«Когда-то я сам оттолкнул…» — чуть было не произнёс, вспомнив, как однажды оказался на месте Димы. В памяти вспыхнули запах яблок, карие, полные ужаса глаза напротив, холодные губы на своих, гул крови в ушах.
— Точно! — воскликнула Маша, спугнув трепетное воспоминание. — Это его друг ненормальный, а не он. Я должна их разлучить!
— Даже не думай! Дима сам разберётся, какой друг ему нужен, а какой — нет.
Маша встрепенулась и воскликнула:
— Я не допущу, чтобы этот извращенец даже на шаг приблизился к моему сыну!
— Значит, гей для тебя — извращенец? — Володя презрительно усмехнулся. — Ты ничуть не изменилась.
— Ну… — Маша тут же замялась и покраснела. — Не совсем, то есть я хочу сказать…
Её невразумительный лепет прервал звонок
