ли я тебе когда-нибудь? Хотела ли в глубине души сама завоевать Всемирную паутину, а не сочинять посредственные стишки? Может быть.
Я подключаюсь к интернету, выхожу в мир. На экране в моих ладонях ты – за шесть миллионов световых лет от меня. Токио, Париж, свита подруг, на месте которых должна быть я. У тебя профессиональный взгляд и непроницаемая улыбка. На заднем плане – Эйфелева башня, Карибы, но никогда – Т., виа Леччи, лицей, который теперь уже совсем развалился. И я знаю все твои лайфхаки, знаю, сколько работы стоит за каждой фотографией, как скрупулезно ты стираешь улики и ловко прячешь свои приемчики, потому что сама тысячу раз помогала тебе, да и потому, что все мы уже этому научились и беспрерывно подражаем тебе. Но все равно ничего уже нельзя поделать – даже я по-прежнему продолжаю попадать в твои сети.
Ты ничего не говоришь, лишь сверкаешь. Задние планы, правильный свет. Ты ослепляешь, а не показываешь себя. Ты как стихотворение, по которому я писала диплом. Ты, Беа, как «Дождь в сосновом лесу». Я могу целый день читать его и не насытиться; могу часами смотреть на тебя, забывшись. Позволить заколдовать себя звукам дождя или твоей улыбке.
…Литься
продолжают капли
по веткам провисшим,
тяжелым лапам…
Волосы, спадающие тебе на плечи.
по мокрым кистям
и листьям дрока,
по цветам с душистым
тягучим соком… [25]
Твои зеленые глаза – и какой же это зеленый! На коже – ни родинки, ни прыщика. И чем больше я изучаю тебя, тем меньше понимаю. Чем больше ищу, тем меньше нахожу. Зачерпываю – а в руках ничего. Потому что ты не существуешь.
Ты осталась на офисном стуле в моей подростковой комнате, в спортивном костюме с пятнами травяного чая, с ободранным лаком на ногтях, с вопросом: «Я выгляжу счастливой?»
Часть III
Лекции о пустоте
(2019–2020)
И вот мы подошли к сути, то есть к вопросу: почему восемнадцатого декабря в два часа ночи я извлекла из пыли свои дневники, читала их до самого рассвета, а потом приклеилась к столу и энергично застрочила, излагая начало всей этой истории.
Да, я несколько раз называла то, что пишу, романом. На самом деле очень хочется, чтобы так оно и было, однако я не уверена, что уместно использовать это слово. К тому же у меня внутри сидит суровый критик, который, прочитав подобные излияния, никогда в жизни не счел бы их приемлемыми.
Сегодня Рождество. А значит, я за неделю выдала почти четыреста страниц. Представьте, какой груз сидел спрессованным в моей душе. Я с той самой ночи на пьяцце Верди не писала ни стихов, ни писем, ничего личного.
Сейчас мне пора выходить: я одета, накрашена, у двери стоит чемодан и пакет с подарками, кулич, шампанское. Мама и Никколо ждут меня через два часа, а я еще тут, в Болонье. Они уже звонили узнать, выехала ли я. Валентино вчера тоже звонил, в двенадцать ночи, вместо того чтобы просто написать эсэмэску, что они доехали. Потом передал трубку Лоренцо, который упорно хотел рассказать, как прошла поездка и о чем они беседовали. Удивил меня – обычно я лишь слышу на заднем фоне его фразу: «Передай от меня привет матери».
Однако сегодня я боюсь другого звонка. Продолжаю тревожно поглядывать на телефон, который может позвонить в любой момент, и на этот раз мне придется ответить и встретиться лицом к лицу с реальной жизнью, а не с прошлым.
Так что я подбиваю баланс – с собой, со своей работой.
С тем, что случилось семнадцатого декабря.
* * *
На самом деле сначала, недели две назад, эта новость про тебя мелькнула лишь в третьестепенной заметке в разделе развлечений – такой коротенькой, что я легко могла не заметить ее.
«Беатриче Россетти молчит двое суток. Интернет-сообщество рвет и мечет».
Заголовок был вверху слева, на сороковой или сорок первой странице «Коррьере». По существу там говорилось, что ты уже два дня не публиковала ничего, ни одной фотографии: нечто неслыханное, чего раньше никогда не случалось. Я громко засмеялась. И обнаружила, что читаю статью вслух, сидя на скамье в «Бараччо», где я всегда останавливаюсь выпить кофе и полистать газеты. Пока я нараспев декламировала описание твоего отсутствия на мировой сцене, вокруг поднимался ликующий хор: «Наконец-то! Она отправилась к чертям!» Закончила я так: «А это что, новость?»
И мы покатились со смеху: не только мы с Давиде, но и все остальные посетители. Да, я о том самом Давиде, брате Лоренцо. Он окончательно вернулся в Болонью и открыл бар на виа Петрони – очень необычное, я бы сказала, место, набитое книгами о политической истории Латинской Америки и о партизанском движении в Италии, увешанное фотографиями Пальмиро Тольятти, Нильде Йотти и Че Гевары в рамочках, – в общем, когда оказываешься внутри, то сразу понимаешь, на чьей мы стороне.
Можешь себе представить, сколько мы над тобой смеялись. Сыпали комментариями: «О, у нее, наверное, пара прыщиков вылезла»; «Понос у нее, сейчас же вирус гуляет»; «Ребята, мы что, правда это обсуждаем?»; «Ну кого она волнует, эта Россетти?». Ну а потом перешли к серьезным, интересным для нас темам: как Китай обошел Соединенные Штаты, как уничтожают Амазонку, ненормальный Трамп, наша бедная Италия.
На следующий день все в том же «Бараччо» – я каждое утро заезжаю туда перед работой в предвкушении нашего с Давиде «обзора прессы» – я беззаботно открываю «Коррьере» и вскоре снова натыкаюсь на тебя. Но уже не на сорок первой странице, не в досуге, а в хронике.
«72 часа без фотографий: загадка Россетти усложняется».
На этот раз я смеялась не так сильно и больше на эту тему не говорила – ни с Давиде, ни с посетителями. Одни уже слишком стары и даже не знают, что такое соцсети, другие одеваются как мой брат и носят дреды до попы. В общем, ты здесь особой популярностью не пользуешься. К тому же прошло всего три дня. А не три месяца. Я отложила «Коррьере», взяла «Иль фольо», потом «Репубблику». Тот факт, что газетный киоск на пьяцце Верди до сих пор существует, – несомненно, наша заслуга. В итоге я поехала на работу и больше о тебе не думала.
Вечером четвертого дня – это я помню прекрасно – я пошла с Валентино в спортивный магазин за
