Сам процесс писания, казалось, должен был снять напряжение, но неожиданно привел к обратному результату. Теперь исписанные ее же рукой страницы повергали Хоуп в ужас. Они запечатлели душевные пытки, от которых ей так и не удалось избавиться. Ее мучительные размышления о всеобщем зле и о собственной слабости. Надо было бы спрятать это страшное свидетельство ее мук подальше, но у нее не было сил и желания искать для него надежный тайник.
Честно говоря, где-то в глубине души ей даже хотелось, чтобы ее секрет был обнаружен. Пусть мать найдет дневник как-нибудь в ее отсутствие, прочтет и узнает, какие страдания выпали на долю дочери. Может быть, тогда она осознает, к каким последствиям привели годы ее безмолвного послушания. И отец — тоже.
Расставшись наконец с дневником, Хоуп потянулась к пузырьку с лекарством. Слегка встряхнув его, она вслушалась, как постукивают в нем таблетки. Она уже успела принять две для успокоения нервов, собираясь на бабушкин ленч, но доза оказалась недостаточной. Она ничего не почувствовала. Теперь Хоуп высыпала остаток таблеток на ладонь, повернулась к зеркалу и открыла рот. Одну за одной она клала таблетки себе на язык и глотала, проделывая это в ритме биения своего сердца.
«Давай, Хоуп, продолжай, не робей, не трусь! — кричали голоса. — Глоток «Пеллегрино», и они растворятся, впитаются в кровь. И ты растворишься тоже, исчезнешь…»
Она смежила веки и ощутила восхитительный покой, впервые за долгое время. Ей вспомнилось, как Джек пригласил ее на их первое настоящее свидание. Ужин в «Семерке». В прокуренном богемном заведении, заполненном в основном несовершеннолетним молодняком, крепко подвыпившими девчонками в пестрых летних платьях и веревочных сандалиях от «Джека Роджерса» долларов за двести и парнями в черных майках с эмблемами «Грейтфул дэд» и «Аэросмит». Они проболтали вплоть до закрытия, пили «Сэм Адамс» прямо из горлышка и делились планами на будущее, обсуждали грандиозную мечту Джека — создать олимпийскую команду по игре в поло.
Долгие годы знакомства и детской дружбы сблизили их до полного взаимопонимания и искренности в высказываниях на любую тему. Это было их лучшее лето — прогулки рука об руку по Поющему берегу, дождливые дни в Рокпорте с хождением по крошечным забавным магазинчикам вдоль набережной, жаркие послеполуденные часы, проведенные в прохладной библиотеке дома Кэботов с ванильным ликером, мороженым и сериалом «Династия» с выключенным звуком.
Слеза покатилась по ее щеке. Хоуп знала, что такое больше не повторится. Ее чувства притупились настолько, что ей никогда уже не доведется испытать удовольствие от самых простых вещей. Она старалась, как могла, вернуть себя прежнюю, но создавалось впечатление, что она лишь цепляется ногтями за край пропасти, на дне которой клокочет черная злоба и точит клыки мрачное недоверие и куда ее неумолимо тянет.
Хоуп схватила дневник и прижала его к груди. Несколько таблеток прилипли во рту к небу, и ей никак не удавалось их проглотить.
Дверная ручка повернулась. Этот тихий звук всполошил ее.
— Хоуп, — донесся до нее знакомый голос. — Хоуп, открой. Это я.
«Подождите», — хотела она сказать, но не смогла. Она выплюнула таблетки на ладонь, завернула в бумажную салфетку и спрятала в ящик туалетного столика: «Сохраню их. Приму попозже. Еще будет время».
Хотя она знала, что поступать так не следует, рука сама, помимо ее воли, отодвинула задвижку на двери.
11
Звуки органа заполнили пространство под церковными сводами. Игралась торжественная прелюдия «Свадебного марша» Мендельсона. Миновавшее точку зенита солнце, опускаясь, светило сквозь витражные окна, покрывая белые стены цветными пятнами. Все скамьи в церкви Святого Духа утопали в цветах. По бокам алтаря возвышались серебряные вазы с пышными букетами и ярко горели белоснежные свечи.
Место Фрэнсис было в третьем ряду с той стороны, где расположились родственники невесты, рядом с Сэмом. Ее сначала удивило, что их посадили так близко к алтарю, но потом она заметила, что семьи Лоуренсов и Праттов представлены весьма немногочисленно. Тедди сидела в первом ряду. Ее небесно-голубого цвета шарообразный головной убор сразу бросался в глаза, как и четыре нити крупного розового жемчуга, обвивавшие старческую шею. Кроме нее, Фрэнсис была единственной из присутствующих родственников Аделаиды.
Со стороны Билла Лоуренса представительство тоже было скудным. Его сестра скончалась несколько лет назад от рака. Его брат Стивен с женой Мэгги сидели во втором ряду. На приеме, устроенном Кэботами прошлой ночью, они громогласно и пространно, обращаясь к любому, кто соглашался их слушать, объясняли не без бахвальства, почему их сыновья не смогли приехать на свадьбу. Один служил в военно-морской авиации пилотом и не мог получить отпуск, так как от его пребывания на посту зависела безопасность Соединенных Штатов. Другой — выпускник Колумбийского университета — руководил отделением крупного инвестиционного банка в Гонконге. Решение сложнейших финансовых проблем на мировых валютных рынках целиком поглощало его время.
«Хоуп и Джек наверняка все поймут и простят им их отсутствие», — говорила Мэгги, вся светясь от гордости за сыновей. Маленький контингент родственников, однако, не сразу сплотился. Слишком много — а именно несколько сотен — друзей, соседей и коллег по работе было приглашено на церемонию, и родня невесты, словно ничтожная капля, растворилась в людском море.
Несмотря на вентиляторы под потолком, в церкви было душно, и Фрэнсис заметила, что многие женщины уже обмахиваются изящно отпечатанными программками. Она посмотрела на Сэма, который, похоже, впал в медитацию и за длительное время ни разу не пошевелился.
— Что с тобой? Ты в порядке?
— Я просто задумался.
Церковь заполняли звуки музыки, приглушенные голоса, шорох платьев и звяканье браслетов на руках нарядных женщин. Мало кто рискнул повысить голос. Переговаривались исключительно шепотом. Фрэнсис раскрыла программку и стала изучать порядок предстоящей торжественной церемонии.
Она никогда не воспринимала брак как расставание, а скорее как начало совместного путешествия по жизни. С чем собирается расставаться Хоуп? С детством, с опекой родителей? «Или, — подумала Фрэнсис, перечитывая стих, — здесь подразумевается перемещение в иное состояние — уходи ко мне».
Фрэнсис одернула себя. Что побудило ее заняться разгадыванием смысла каких-то туманных изречений? Религия была ей чужда и не играла никакой роли в ее жизни. Она не понимала, как можно слепо, без всяких разумных доводов, верить в существование какого-то божества, сотворившего все и управляющего всем, вероятно, в таком случае и самого себя. А тем более — в воскрешение Христа. Ведь сами церковники утверждают, что он реально существовал и был смертен, как и все люди, хоть и являлся сыном божьим.
Возможно, своим неверием она обделила себя в чем-то, но Фрэнсис так не думала.
Ее мысли, непонятно почему, переключились на Сэма. Лучшего спутника жизни, чем Сэм, она не могла выпросить у судьбы, но если он когда-нибудь заговорит о браке, согласится ли она сменить свое одинокое независимое существование на постоянное присутствие рядом мужчины? Фрэнсис признавала тот факт, что любовь, накрыв одним плащом двоих, создает новую общность, отличную от простого сложения индивидуальностей. И такова суть брака.
Но, может быть, она наивно заблуждается, и в браке нет ничего особенного, и вся эта процедура достаточно ординарна?
Она вздохнула. Жара и долгое ожидание начали доставать и ее. Часы показывали шестнадцать тридцать, а никакого движения в церкви не наблюдалось. Органист, исчерпав рассчитанный на тридцать минут репертуар, пошел по второму кругу.
Только что появившаяся Пенелопа подсела к ним с виноватой улыбкой. Выглядела она потрясающе элегантно в ярко-зеленой блузке и длинной, до щиколоток, юбке.
— Я уже не стала дожидаться Хоуп. Свиты у нее будет достаточно и без меня. Всем и так невмоготу. А уж мама, наверное, вообще на пределе, — прошептала она кузине на ухо.
