думая о будущем, не стремился к увеличению производства, учитывая, что разлитый по бутылкам виски уже не «стареет», подобно вину, и длительное складирование не придает ему дополнительной ценности. Однако Скотт был еще очень молод, впереди у него было много времени, и он мог себе позволить рискнуть.
Забыв и про Джона, и про все свои семейные проблемы, он вновь с головой ушел в работу. Для начала он решил заняться осмотром дистилляционных кубов, часть заклепок которых на его взгляд требовала замены.
* * *
День уже клонился к вечеру, но Кейт все еще гуляла. Она отважилась уйти далеко за пределы парка, по открытым ею новым тропинкам, которые всегда звали ее идти дальше и дальше. Подошвы застревали в грязи, что мешало ей двигаться, замедляло ход. Но ей было все равно, ведь такие прогулки доставляли ей огромное удовольствие. Она обогнула вершину холма, на котором стоял особняк Джиллеспи, и уже знала, что скоро издалека покажется море в самый час заката солнца. На обратном пути ей придется поторопиться, чтобы успеть вернуться до наступления темноты.
Прогулки по угодьям Джиллеспи всегда вселяли в Кейт энергию и хорошее настроение. Везде ее поджидали милые сюрпризы: увидеть верескового тетерева или тетерева-косача, белку или куницу, а иногда и дикого кота, выбирающегося из лесного болота. Кейт обожала шум ветра, который дул здесь почти ежедневно, но звуки производил совсем особые, разные в лесу и на открытом воздухе. С каждым годом она все больше влюблялась в Шотландию, околдованная диким видом ее необозримых просторов. Поместье Джиллеспи, раскинувшееся между морем и холмами, открывало множество неповторимых пейзажей с их яркой суровой красотой, которая ей никогда не надоедала. Она совершенно забыла про Париж, не думала больше о Люксембургском саде, таком маленьком и слишком упорядоченном. Даже об отце она отныне редко вспоминала. Обиженная его равнодушием, она окончательно смирилась. Многочисленные письма, которые она когда-то совершенно напрасно писала, даже не зная, куда их послать, теперь ей казались слишком приторными и слезливыми, когда она вспоминала некоторые отрывки из них. Пока они хранились у нее на дне ящика, но, поскольку они никогда не будут прочитаны, Кейт намеревалась их уничтожить. Вся эта «утраченная любовь» долгие годы причиняла ей боль, но теперь она уже больше не рыдала над ней. Иногда, когда она залезала в ящик за карандашом или ластиком и видела там письма, она просто пожимала плечами. Детство закончилось, образ отца мало-помалу растворился в небытии, и скоро от него останется лишь печальное воспоминание.
Когда Джон решительно ей заявил, что он летом собирается отправиться во Францию повидать отца, Кейт испытала шок. Увидеть? Неужели он, наконец, подал какие-то признаки жизни? Да, но почему он приглашает в Париж одного только старшего сына? Сообщение Джона произвело на нее эффект разорвавшейся бомбы. Но, несмотря на все мольбы Кейт, он решительно отказался назвать ей адрес, сказав, что они с отцом общались лишь однажды на «Фейсбуке». Кейт тогда чуть не заплакала, скорее от разочарования, чем от огорчения, но вдруг поймала себя на том, что слез-то и не было, во всяком случае, их не было из-за отца. Если уж тот решил затеять такую жестокую и гнусную игру, которая могла вбить клин между его собственными детьми, был ли он достоин ее слез? В таком случае его стоило вычеркнуть из жизни. Кейт тогда поклялась, что по возвращении Джона она не задаст ему ни одного вопроса, и надеялась, что ей хватит воли сдержать клятву.
Итак, как Кейт и надеялась, она добралась до места, откуда ее взору открывалось море, и она могла воспользоваться моментом, чтобы полюбоваться уходящим за линию горизонта солнцем. Увидит ли она наконец тот таинственный зеленый луч, который крайне редко вертикально падает в волны после того, как солнце полностью исчезнет? Она не очень-то верила этой шотландской легенде, которую упоминал в своих книгах Жюль Верн, но не могла помешать себе наблюдать за небом: не удастся ли ей все же стать свидетельницей этого удивительного явления? Долгое время она стояла, подставив лицо ветру, словно растворившись в этом незабываемом зрелище. Потом в конце концов Кейт обернулась, волосы хлестнули ее по щекам, и она отчего-то начала смеяться. Одинокие прогулки по холмам всегда вызывали в ней неповторимое, очень приятное чувство свободы. Неутомимая в ходьбе, Кейт пробиралась без боязни сквозь овечьи стада, издали махая рукой пастухам, взбиралась на вершины и сбегала вниз по склонам. Ничто ее не останавливало: ни холод, ни грозы, ей всегда было хорошо на этих удивительных, необъятных просторах. Порой она возвращалась промокшей и дрожавшей от холода, и тогда Мойра ругала ее, торопясь приготовить для нее поскорее чашку крепкого чая. А потом, сидя возле камина и держа в руках обжигающий фарфор чашки, Кейт описывала Мойре прогулку, а та заканчивала одной и той же фразой: «Скотт был как ты, он любил бродить по холмам и терял всякое представление о времени!» Эта фраза была своего рода сигналом, после которого Мойра начинала ей рассказывать истории из детства Скотта, а Кейт с восторгом ловила каждое слово. Одержимость Скоттом не оставляла девушку, она питала ее, это был стимул для жизни. Он продолжал оставаться принцем на белом коне ее мечтаний, единственным сумевшим зажечь ее сердце, все остальные на его фоне казались лишь бледными тенями, только с виду напоминающими мужчин. Ибо с некоторых пор у Кейт появились поклонники. Мальчики ее возраста начинали смотреть на нее по-особенному, улыбаться ей с глупым видом, приглашать на свидания. Один из них, Нил, преследовал ее с особым усердием, он вбил себе в голову заинтересовать ее игрой в гольф, национальным видом спорта. Узнав, что Кейт стала играть в гольф, Ангус пришел в восторг. «В воскресенье, после мессы, мы могли бы с тобой немного сразиться, что скажешь?» – пошутил он. А потом с важным видом богатого господина подарил ей полный комплект для гольфа. Кейт уже давно не сопровождала его в церковь, во всяком случае, не чаще раза в месяц, однако после подарка она с большой охотой стала с ним играть, внимательно прислушиваясь к его советам. Между ними возникло дружеское чувство двух сообщников, которое становилось все крепче. Ангуса забавляла стойкость падчерицы, которая могла километры вышагивать под проливным дождем, сохраняя чувство юмора, и потом он высоко ценил ее сдержанность, свежесть восприятия, равно как и тонкий ум, который проявлялся во время их долгих разговоров. Амели приходила в восторг от того, что они так прекрасно ладили, и считала будущее дочери устроенным, не сомневаясь, что Ангус подыщет
