о французском замке Пикассо и знал, какие именно пирожные заказать в своей любимой кондитерской. В том очаровательном и смешном папе, который просил картофель фри и клал ломтик себе на плечо, ломая комедию перед усталыми официантками. В папе, который рисовал географические карты на бумажных салфетках и привлекал внимание официантки в конце трапезы, водя пальцем в воздухе, будто по бумаге. Я не могла вспомнить, когда он это делал в последний раз.
– Правда?
– Да! – сказал он, лучась озорством. – Ладно, теперь можешь взглянуть.
Я покорно обернулась и увидела трех женщин с седыми волосами, совершенно непохожих друг на друга. Дамы стояли у витрины и разглядывали пирожные через стекло.
– Ух ты, надо же, – покорно согласилась я.
– Нэнси, Диана и Юнити. Они самые.
– Они самые, – повторила я. – Верно. Чаю?
– Нэнси, должно быть, приехала из Франции. Как бы мне хотелось с ней поговорить. Интересно, что бы она подумала о простолюдине вроде меня?
– Мистер Дин?
Мы обернулись. Возле нашего столика стоял мужчина лет сорока, с мягкими чертами лица и копной густых каштановых волос, в круглых очках с черепаховой оправой.
– Я Артур Ланн. Учился у вас много лет назад. В Сент-Майклс. – Папа непонимающе уставился на него. – Очевидно, вы меня не помните. Вы сильно мне помогли, когда я подавал документы в Оксфорд. Я почти уверен, что смог поступить только благодаря вам.
– Очень приятно познакомиться, – сказала я. Папа тем временем отвлекся на трех женщин у прилавка. – Я его дочь, Нина. В каком колледже вы учились?
– В колледже Магдалины. По большей части плачевный опыт, хотя день, когда пришло письмо о зачислении, вероятно, стал самым счастливым в маминой жизни. Так что я очень вам благодарен, мистер Дин.
– Зовите его Билл, – попросила я.
Папа обернулся.
– Да, Билл сгодится, – сказал он.
– Билл. Пожалуй, странновато обращаться к учителю по имени, даже когда тебе сорок четыре.
– Да, немного странно, – подтвердила я, цепляясь за общие фразы.
– Вообще-то я думал связаться с вами, чтобы рассказать о созданной в вашу честь группе в «Фейсбуке», где многие бывшие ученики делятся историями и воспоминаниями о вас. Еще там хорошие старые фотографии с выпускного. Надо будет передать им, что я вас встретил.
Отец все еще разглядывал трех женщин.
– Папа, – мягко сказала я, привлекая его внимание.
Он перевел взгляд на нас.
– Вы когда-нибудь читали «Любовь в холодном климате» [37]? – спросил он.
Артур вежливо попытался скрыть недоумение.
– Нет, не припомню…
– Обязательно прочтите.
– Чем вы сейчас занимаетесь? – спросила я, пытаясь замаскировать трещины в папиной логике разговора.
– Я юрист, – сказал Артур. – Вероятно, это пустая трата диплома по английскому языку. Хотя, наверное, любая работа – пустая трата диплома по английскому языку.
– Да, – согласилась я. – Пожалуй, вы правы.
Я отчаянно хотела объяснить Артуру, что папа болен, чтобы мистер Дин из его воспоминаний, подаривший ему вдохновение и поддержку, не уступил место этому безучастному человеку, который едва мог поздороваться.
– Ну мне пора, я здесь со своей семьей. – Артур указал на один из столиков, где его ждала женщина с двумя мальчиками предподросткового возраста в темно-синих курточках, с такими же густыми каштановыми волосами, как у их отца. – Приятно было повидаться. Я вспоминаю вас каждый раз, когда открываю новую книгу. Вы всегда твердили, что литература принадлежит всем и мы не должны перед ней робеть. Я говорю это своим мальчикам, которые только учатся любить чтение.
Папа улыбнулся и ничего не ответил.
– Большое спасибо, что подошли, – сказала я.
Глядя, как Артур и его семья уходят, я поняла, что это он был на том снимке, который я нашла дома среди папиных документов: фотография улыбающегося юноши с родителями в день выпуска из колледжа Магдалины. Мне хотелось побежать за ним и объяснить, в чем дело. Но папа слишком плохо ориентировался в происходящем, и я не могла оставить его в кафе одного. Я боялась, что он попытается заговорить с тремя псевдосестрами Митфорд, которые так его зачаровали. Поэтому я просто смотрела, как Артур и его семья выходят из кондитерской и удаляются по улице. А мы с папой всю дорогу до дома говорили только о сестрах Митфорд.
Мама открыла дверь в очередном тренировочном наряде: фиолетовые легинсы с цветочным принтом, серая майка и такая же толстовка на молнии. На спине металлическими заклепками были выбиты очертания Будды.
– Привет, милый, – сказала она папе, целуя его в щеку. – Как выставка?
– Замечательно, – ответил он.
Мама звонко поцеловала меня блестящими губами.
– Мы впервые увидели «Сон» Пикассо. Пожалуй, я готова назвать ее любимой из его картин, – сказала я. – Цвета вживую невероятны.
– Да, и мы заприметили трех сестер Митфорд: Диану, Нэнси и Юнити, – добавил папа, усаживаясь на ступеньки лестницы, чтобы разуться. – Вот бы подслушать, может, они говорили о политике.
– Разве они все не… – начала было мама. Я метнула в нее взгляд, напоминая о нашем уговоре. – О!.. Вот так встреча.
– И мы ходили в папину любимую венгерскую кондитерскую, – попыталась я незаметно сменить тему. – Поели кофейных пирожных.
– Похоже, вы удачливо провели время, – сказала мама.
– Удачно, – ответил папа и встал, держась за перила.
– Что, прости?
– Правильно говорить «удачно провели время», – сказал он. – Не «удачливо». Слова-паронимы.
Мама ненавидела, когда ее поправляли, я унаследовала эту черту от нее.
– Как скажешь, Билл, – не стала спорить она.
– Папа, хочешь чашку чая?
– Да, пожалуйста, Би, – ответил он, удаляясь в гостиную.
– Здесь Гвен, – сказала мама, когда он закрыл дверь.
Мы пошли в кухню. Гвен сидела за столом с ручкой в одной руке и кружкой чая в другой и что-то читала в своем блокноте. Она подняла глаза и одарила меня теплой широкой улыбкой.
– Нина, как дела?
– Все хорошо, спасибо, как у вас?
– Очень хорошо. Мы с вашей мамой обсуждали последние новости.
– Я рассказывала Гвен о том, что он до сих пор встает посреди ночи.
– Что вполне нормально на данном этапе, – сказала Гвен. – Его внутренние часы перестраиваются, это накладывает отпечаток на его ощущение времени и, конечно, очень сбивает с толку. Он не понимает, почему на улице темно в полночь – ему кажется, что сейчас утро, а он недавно проснулся.
– Да, поэтому он в три часа ночи возится внизу, – сказала мама.
– По крайней мере, он не выходит из дома, – заметила я. – Хотя, наверное, тебя это жутко раздражает, мама.
Она благодарно кивнула. За время болезни отца я поняла, что зачастую ей требуется только признание трудностей, с которыми она сталкивается.
– Есть изменения в его поведении, которые вы хотели бы обсудить? – спросила Гвен. – Какие-нибудь новые фантазии?
– Они примерно одинаковые, – ответила мама. – В основном он просто существует в другом времени и думает, что все еще работает или что его мама до сих пор жива. Иногда он более далек от реальности.
– Наверное, все из-за того, что он столько читает, – предположила я. – Он всю жизнь путешествовал по другим мирам, воображая картины, почерпнутые на страницах книг. Должно быть, он, так или иначе, цепляется за эти истории.
– Согласна, – сказала Гвен. – И, как мы уже обсуждали, если непротиворечие действует успокаивающе, то соглашайтесь, не раздумывая.
– Единственная проблема в том, что он начал ставить оценки, – добавила мама.
Она подошла к приставному столику, где стоял телефон, и достала из стопки блокнотов свой ежедневник, исписанный папиными крестиками и галочками.
– У меня идея, – сказала я, ставя сумочку на стол и вытаскивая несколько старых рабочих тетрадей. – Я нашла работы своих бывших учеников с тех времен, когда преподавала английский язык. И запросто найду еще. Так что мы можем отдать их ему на проверку.
Я посмотрела на маму: она явно была не в восторге от идеи использовать дополнительный реквизит для усмирения папиных фантазий, но хотела казаться спокойной и готовой к сотрудничеству перед Гвен.
– Отличная мысль, – похвалила Гвен, допивая остатки чая. – Попытка не пытка.
– Как дела в целом? – спросила я у мамы после ухода Гвен.
– О, все по-старому. Утром мы с Глорией ходили на пилатус, – сказала она.
– Пилатес, – машинально исправила я.
Почему я постоянно ее поправляла?
