красивая.
У него такой мягкий голос… У меня перехватывает дыхание. Потому что за всю свою жизнь я посмотрела кучу романтических фильмов и тысячу раз видела похожее выражение на лицах у кинопарней. Но никогда еще никто не смотрел так на меня.
– Ты тоже, – говорю я быстро.
Он смеется.
– Ну спасибо.
Джулиан с Картером уже принесли всю еду на столик для пикника: тут и грудинка, и кукурузный хлеб, и роллы, и овощи, жаренные на гриле. Здесь и кошерная еда, и веганская, и без глютена. И все аккуратно подписано. А рядом стопка пластмассовых тарелок, сделанных под фарфор. Такая вот у нас свадьба с самообслуживанием.
Еще рано, но несколько гостей уже танцуют возле качелей Ксавье.
Играет медленная песня, не могу понять чья. Точно какой-то знаменитый британец. Может, Сэм Смит [60].
– Голодная? – Рид касается моей руки.
– Наверное?
– Или хочешь поболтать с Эбби?
– Можно.
– Тебе сегодня легко угодить. – Он широко улыбается.
– Не говори!
Просто я безумно счастлива, как будто счастье льется через край. Сейчас я могу делать что угодно, и все равно все будет так, как нужно. Неуязвимое счастье. Его не испортить, даже при всем желании.
Мы садимся на краю одного из столов, рядом с Эбби и Ником.
– Посмотри, какие они славные, – произносит Эбби.
Мамы сидят на заднем крыльце, держатся за руки и о чем-то разговаривают. И в эту секунду они не замечают никого. Я вижу, как к ним крадется Оливия с камерой. Они даже не видят, как она тычет в них камерой, настраивает объектив и щелкает затвором, словно какой-то папарацци.
Потом она идет к Кэсси и Мине, которые сидят на траве, и, улыбаясь, показывает им получившиеся кадры.
Кэсси сияет.
– А еще циником себя называет, – бормочу я.
– О да. Вообще-то из нас четверых Кэсси самая сентиментальная. Жутко мягкосердечная нюня. – Эбби хохочет. – Слушай, пока не забыла, посмотри, кто пришел.
Она приподнимает подбородок, указывая куда-то мне за спину.
Я оборачиваюсь, и от удивления у меня буквально отвисает челюсть.
– Боже мой.
Эбби улыбается.
– Ага!
– Ты знала, что она приедет?
Эбби качает головой.
– Пойдем поздороваемся? Чуваки, мы оставим вас на минутку, ладно?
Ник с Ридом переглядываются.
– Конечно.
Наши парни.
Я поднимаюсь и разглаживаю платье. Эбби берет меня за руку, и мы шагаем по лужайке.
Тетя Карен сидит за столом одна со скрещенными на груди руками. Ей как будто неуютно и неловко, и, сказать по правде, выглядит она почти недовольной.
И все-таки она здесь.
Черт возьми.
При виде нас она сияет:
– Привет, малышки! Боже мой. Вы только взгляните на них – какие красотки! И уже такие взрослые.
Она обнимает нас обеих, и мы садимся рядом.
– На заднем дворе теперь совсем по-другому. Вы его озеленили?
– Э-э, ну да. Года два назад, – отвечаю я.
Тетя Карен кивает.
– Так… Э-э… Как поживают собачки?
Она слегка оживляется.
– О, у них все хорошо. Очень хорошо. Сейчас они с моей подругой Мадж, и ее муж сегодня готовит стейки. Стриплойны [61].
– Э-э… Для собак? – уточняет Эбби.
– Угу. Они обожают стейки.
– Очень необычно, – говорит Эбби, скосив на меня взгляд.
Тетя Карен улыбается.
– Ну, это ведь особенные собачки. Эбби, я тут рассказывала твоей маме про нашу Дейзи, помесь овчарки, и она сказала…
– Тетя Карен, я думала, ты не придешь, – выпаливаю я.
Воцаряется тишина.
Наконец тетя Карен говорит:
– Знаешь, я просто не смогла это пропустить.
– А Надин знает, что ты здесь?
Тетя Карен поджимает губы.
– Полагаю, что да.
– А ты… Хочешь я ее приведу?
– Ой, нет, не надо, – быстро отвечает она. – Будет слишком… Ну, ты понимаешь. Это ее вечер. И Патти тоже, – неловко добавляет она.
И я вдруг понимаю, что она впервые назвала Патти по имени.
– А я не хочу ничего усложнять, – продолжает тетя Карен. – Разумеется, нам с Дини о многом нужно поговорить, и я должна… – Она умолкает на полуслове и качает головой. – Но не сегодня. Сегодня я просто хотела быть рядом.
– Ну, тогда спасибо, что пришла.
– Мейделе, это ты?
Я кручу головой в поиске бабушки Бетти. А вот и она. В руках у нее какая-то фотография в рамке, которую она вытащила из украшения на столе. Бабуля кладет ее на стол изображением вниз и садится рядом со мной.
Боже мой. У меня семейный передоз.
– Привет, бабушка.
Я ловлю себя на том, что втягиваю живот. Наверное, иногда рядом с ней мне стыдно. На долю секунды я жалею, что не надела утягивающее белье.
– Ты знакома с тетей Карен? – быстро спрашиваю я. – Эбби ты уже знаешь.
– Конечно. Рада видеть вас обеих.
Я стучу пальцем по рамке.
– Что там такое?
– Одна моя очень нелестная фотография. Хотела бы я знать, кто ее отобрал и поставил на стол. – Она качает головой и улыбается. – Требую жалобную книгу.
Вот так поворот. А я и не догадывалась, что пожилым людям тоже может быть неловко из-за подобного. Теперь, само собой, мне дико хочется посмотреть на фотку, и я уверена, что у Эбби на уме то же самое.
– Бетти, покажите нам, пожалуйста! Мы никому не скажем.
– Если покажешь, я ее спрячу, – добавляю я.
Бабуля изображает недовольство, но все-таки переворачивает фотографию.
Эбби охает.
– Боже мой! Какая отпадная фотка!
Так и есть. Бли-и-и-и-ин. Ну и снимок!.. Он черно-белый, и Патти здесь совсем еще ребенок, значит, это конец шестидесятых. Однако глаз я не могу отвести от бабули – ей здесь чуть за двадцать. Она нежно улыбается, держит Патти у себя на бедре и смотрит в объектив.
И выглядит она в точности как я – только старомодная и красивая.
А еще она толстая.
Я поднимаю на нее взгляд и вижу, что она смотрит на меня с каким-то странным выражением, которое я не могу расшифровать.
– Я слишком строга с тобой, правда?
Я краснею.
– Не знаю.
– Я ненавидела свой лишний вес. Набрала тридцать килограммов, пока носила твою мать. И чувствовала себя как в чужом теле.
Я молчу. Вдох.
– Понимаю. – Выдох. – Но я же себя так не чувствую.
– Знаю, и это хорошо. Прости меня, мейделе. Нельзя перекладывать свои проблемы на тебя. – Она берет меня за руку и сжимает ее. – Ты невероятно красивая.
У меня горят щеки. Тут вот какая штука: мне часто говорят, что у меня красивое лицо. Или волосы. Или глаза. Но когда меня называют красивой, все иначе. Просто красивой, без каких-либо уточнений. Почему-то слышать это от бабули еще более странно, чем от Рида.
У меня
