и понял, что внутри нее растет мой ребенок, наш ребенок. Я никогда не думал, что такое может случиться… Кроме того, как бы я ни старался об этом не думать, но проблемы Ноа, то, что она не могла зачать, всегда мрачным облаком нависали над нашими отношениями с того момента, как мы поняли, что влюблены.
Я залпом выпил шотландский виски и заказал еще.
Что я сказал про судью?
Я потер руками лицо, музыка была просто невыносимой, и вокруг меня танцевало слишком много людей. Бар был посреди зала, и находиться там было пыткой. Я поднес стакан к губам и крепко сжал челюсти, сдерживая жжение.
Ноа станет матерью… в девятнадцать.
Я ненавидел себя в тот момент, ненавидел за то, что был неправ, что заставил ее сделать то, чего она делать не хотела.
Заставил?
Нет, черт возьми, я не заставил, я занимался с ней любовью, хорошо к ней относился, обнимал всю ночь и хотел проснуться рядом с ней. Мне было больно видеть, что она ушла, когда я открыл глаза в то утро: что бы ни случилось, она всегда убегала.
Мой больной разум начал рисовать, какой была бы наша жизнь, если бы в ту чертову ночь на вечеринке моего отца я бы взял машину и отвез Ноа в Нью-Йорк, как она и хотела. Только я и она. Не было бы всех этих ошибок, никто бы не тронул мою девушку, и я был бы сейчас с ней, а не в захудалом баре, пытаясь свыкнуться с мыслью, что я буду отцом, счастливым отцом, черт возьми, отцом моего ребенка… Моя жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов, и у меня было около четырех месяцев, чтобы свыкнуться с этой мыслью и подготовиться.
Что, черт возьми, я буду делать с компанией? Что делать с Ноа?
Когда я выпил пятую рюмку и мой разум начал затуманиваться, взгляд упал на что-то, вернее, на кого-то, сидящего за стойкой в нескольких метрах от меня. Я понял, кто это, по мгновенной реакции моего тела: все мышцы напряглись. Я осторожно встал со стула и направился в угол клуба. Схватил его за рубашку и поднял, застигнув врасплох.
– Какого черта ты здесь делаешь, кусок дерьма? – спросил я, прижимаясь своим лбом к его и входя в состояние, в котором я был только один раз в жизни, полтора года назад, в самую худшую ночь моей жизни.
Майкл О’Нил сильно толкнул меня, а затем посмотрел с решимостью.
– Я заплатил тебе, чтобы ты убрался из моего гребаного города! – взревел я, набросившись на него.
Мы оба упали на пол, люди отступили в сторону, кто-то вызвал охрану. Черт, сегодня вечером придется постараться, чтобы не попасть в неприятности. Отбросив эту мысль, я нанес ему еще один удар по ребрам, и он воспользовался возможностью, чтобы ударить меня в челюсть. Я почувствовал кровь во рту и сплюнул с желанием убить его и покончить со всем раз и навсегда.
– Я решил, что мне плевать на сделку, которую мы заключили, – сказал он, поднимаясь на ноги и приходя в себя. Его кулак врезался в мою левую скулу, и я почувствовал, как моя кожа лопнула. – Кстати… Ноа была красивее, чем когда-либо.
Кровь прилила к моей голове, все вокруг стало красным, я даже видел пятна перед глазами, и последнее, что помню, как трое парней пытались меня оторвать от этого ублюдка. Нас швырнули в разные комнаты, мне, из-за того, кем я был, позволили прийти в себя в одной из приватных комнат и даже оставили телефон, чтобы я мог позвонить кому-нибудь, кто мог бы забрать меня. Когда Стив появился у задней двери, я понял, что что-то не так.
– Снаружи много журналистов, кто-то, должно быть, дал наводку, – сказал он, ругаясь. Только этого не хватало.
Действительно, когда я выходил, как ни старался делать вид, что ничего не происходит, и скрыть раны на лице, меня фотографировали, пока я не сел в отцовский «Мерседес». Стив молчал, хотя, казалось, был удивлен, когда я сказал ему отвезти меня к «Мондриану». Я даже не хотел думать о том, как отреагирует пресса, когда станет известно о беременности Ноа, тем более как отреагирует наша семья… Это будет скандал, тем более, что почти все СМИ думали, что мы с Ноа брат и сестра. София захочет убить меня, скандал коснется и ее семьи и, возможно, навредит политической карьере ее отца.
Я, шатаясь, вышел из машины и попросил Стива забрать мою с парковки. Когда я вошел в номер, гробовая тишина заставила меня вздрогнуть. В комнате было темно, и это могло означать только одно… Я включил свет и увидел, что она совершенно пуста. Подошел к кровати и взял записку, лежавшую на подушке.
«Черт».
Я вызвала такси, как только Ник вышел за дверь, а два часа спустя уже была окружена неоткрытыми коробками и ела в постели тарелку хлопьев, которую мне удалось найти после долгих поисков. В холодильнике не было ни молока, ни чего-либо еще, но, по крайней мере, я была одна после стольких недель жизни с Дженной.
Не знала, о чем думала, уезжая с Николасом. Как будто все могло стать так, как раньше. То, что произошло между нами, не могло просто так исчезнуть, неважно, была ли я беременна, не имело значения, был ли он отцом ребенка, то, на что он намекнул в гостиничном номере, останется в моей памяти гораздо дольше, чем все, что он сказал или мог бы сказать мне в прошлом.
Как он вообще мог поверить, что я могу быть настолько подлой, чтобы лгать ему об отцовстве? Как он смеет намекать, что заберет ребенка у меня после родов?
Я даже не хотела его видеть. Если все и так шло не очень хорошо, то теперь все стало еще хуже. Я пыталась успокоиться, не хотела напрягать Мини-Я, и, хотя это было очень сложно, в конце концов, мне удалось заснуть, по крайней мере, до пяти утра, пока мой телефон не начал яростно вибрировать.
Я не собиралась с ним разговаривать. Черт, он только сейчас понял, что меня нет? Чем, черт возьми, он занимался всю ночь?
Лучше даже не спрашивать.
Я отправила ему короткое сообщение.
И он это сделал… по крайней мере, на какое-то время.
На следующее утро он появился в моей квартире. Полагаю, Дженна не хотела давать мой адрес, но сдалась, и она пожалеет, что сначала не спросила у меня. Мне надоело, что она и Лайон суют свой нос туда, куда не следует.
Когда я открыла дверь, увидела его с двумя бумажными стаканчиками и пакетом из «Старбакс». Он был одет в костюм, у него был синяк под глазом, рана на левой скуле и разбитая губа. Нелепое сочетание. Он выглядел как сутенер, изображающий из себя бизнесмена.
– Можно войти?
Я скрестила руки. Нет, я не хотела, чтобы он входил, но нам нужно было поговорить.
Я повернулась к нему спиной и подошла к кровати. Мне жутко не нравилось быть в невыгодном положении, забираясь в постель, пока он стоял рядом, будто был взрослым, а я ребенком.
– Значит, ты снова участвуешь в боях… Знай, когда мы будем бороться за опеку над ребенком в суде, я намерена выиграть.
– Хватит, Ноа, – оборвал меня он, оставив напитки и пакет на столе моей маленькой кухни. – Ты же знаешь, что я не это имел в виду.
– Ты говорил очень решительно и ясно дал понять, что я не смогу заботиться о ребенке.
Николас провел рукой по лицу и осмотрел помещение. Мне было неловко из-за беспорядка. Мой чердак был худшим местом для воспитания ребенка, и я была уверена, что Николас пришел к такому же мнению.
– Ты сможешь заботиться об этом ребенке, даже если у тебя не будет обеих рук, Ноа, – сказал он, беря бумажный стаканчик и подходя к моей кровати. – Это горячий шоколад.
Я неохотно приняла напиток, так как была голодна.
– Я не хочу больше слышать от тебя, что ты заберешь у меня ребенка, ты меня понял? – сказала я серьезнее, чем когда-либо.
– Я бы никогда так не поступил… Черт, за кого ты меня принимаешь?
Я покачала головой. Я не могла даже смотреть на него, даже не хотела, чтобы он был передо мной. Он снова причинил мне боль, сунул палец в рану и ударил в самое больное место, по ребенку.
Он сел рядом со мной на кровать.
– Ноа, посмотри на меня, – сказал он твердым голосом.
Я отказалась, в основном потому, что чувствовала, что заплачу, как слабачка, а я меньше всего хотела выглядеть слабой в тот момент.
Он
