все хорошо? Это не шутка! Где ты?
Ненадолго зажмуривается, а потом – мы глазом моргнуть не успеваем – еще раз бьет Эйсу по лицу пистолетом.
– Мразь убогая!
Сбросив, Райан набирает номер сестренки.
– Привет. Я сейчас пришлю к тебе полицию. Ты, главное, не паникуй, это для надежности.
Завершив звонок, он говорит мне:
– Прости, Люк. Я не мог проверить, врет он или нет. Не мог рисковать.
– Я бы так же поступил.
Райан пристегивает Эйсу наручниками к решетке камина и идет к двери.
– Позвоню в участок, чтобы этого козла забрали, на хер. Встречу их и провожу сюда. Пока не придем, держи его на мушке.
Едва за ним закрывается дверь, как я крепко-крепко обнимаю Слоун. Я не хотел подвергать ее такому испытанию, и она, похоже, чувствует мои угрызения совести, потому что целует и говорит:
– Все хорошо. Ты делал все как надо.
– Отойди от нее, – ворчит Эйса.
Он прикован к решетке камина: джинсы все в крови из ран, а ему хоть бы хны. Как будто не словил три пули. Он гневно таращится на Слоун, а я прижимаю ее к себе еще крепче, чтобы она не боялась. Все мои мысли о ней и о том, что на сей раз Эйса, паскуда, точно отправится за решетку.
Слоун вздохнет с облегчением, хоть и не добилась возмездия.
Хрен вонючий, идиот. Лапает ее, трогает волосы, а мне будто вспороли брюхо мачете. Всякий раз, как этот урод прикасается к ней, я чувствую во рту привкус блевоты.
– А ну убрал от нее лапы! – велю ему я.
Слоун смотрит мне в глаза. Потом идет к двери, запирает и, вернувшись к Люку, трется спиной о его грудь. Кладет его ладони себе на живот.
– А я не хочу, чтобы он убирал от меня руки, – говорит она.
У меня сбилось дыхание. Слоун как будто и правда любит его. Вашу мать. Такой ненависти я еще не испытывал. Я бы, сука, в Бога поверил и ни одной службы не пропустил, лишь бы ад стал реален и Люк отправился в пекло.
Люк тоже смотрит мне прямо в глаза, целует Слоун в голову, и меня чуть не рвет.
– Слоун! – в отчаянии зову я. – Хватит, малыш. Не позволяй ему трогать себя. Тебе же это не нравится.
Я дергаю наручники, пытаясь сломать, к хуям, решетку камина; «браслеты» до крови впиваются мне в запястья.
Слоун откидывает голову на плечо Люку, но при этом с меня взгляда не сводит.
– Ненавижу тебя.
– Слоун, – мотаю я головой, – прекрати. Не надо так со мной, малыш. Ты все придумываешь.
– Стоит вспомнить наш первый секс, и поднимается желчь. Горло жжет всякий раз, как я подумаю, что ты забрал у меня нечто особенное, словно это принадлежит тебе и ты волен поступать с этим как заблагорассудится.
Все-таки Люк запудрил ей мозги, убедил, что это была не любовь.
У меня по лицу что-то течет. Какая-то мокрая дрянь. Слезы. Я эту мразоту, Люка, убью медленно.
– Ненавижу тебя, Эйса. Я плакала каждый раз во время секса с тобой. Когда ты приходил по ночам, я молилась, чтобы ты не стал меня лапать. А когда ты меня целовал, я думала, что у смерти поцелуй, наверное, слаще.
Она сжимает руку Люка в немом жесте благодарности. Что он с ней сотворил?
Не могу дышать.
В груди больно.
Слоун обхватывает руками шею Люка.
– Я люблю тебя.
Услышав, как она говорит это другому, я бьюсь затылком о каминную полку.
– И я тебя люблю, крошка.
Я бьюсь головой о полку еще раз.
Потом еще.
– Я буду любить тебя вечно, Люк. Тебя одного, – говорит Слоун, вырывая, к хуям, у меня из груди сердце.
Вот бы сдохнуть.
Бля, вот бы сдохнуть.
– Убейте меня, – шепотом прошу я. – Просто убейте меня, на хуй.
Слышны сирены.
Сука, блядь! Не хватало еще выжить и вспоминать это в тюряге.
– Шлюха сраная, – бормочу я и принимаюсь вопить: – Сраная шлюха! Убей меня!
Слоун целует Люка еще раз напоследок, потом идет ко мне. Наклоняется. Задушил бы, да крови потерял слишком много, даже руки не поднять.
– Никто тебя не убьет, Эйса. Я хочу, чтобы остаток жизни ты, сидя у себя в тюремной камере, закрывал глаза и видел нас с Люком. Как я занимаюсь с ним любовью. Как выхожу за него. Как рожаю ему детей.
Затем она наклоняется еще ниже, обдавая меня его запахом. Смотрит мне прямо в глаза и шепчет:
– Каждый год двадцатого апреля моя семья будет отмечать твой день рождения, и на столе у нас будет стоять большой и вкусный кокосовый торт, мразь ты ничтожная.
Люк отпирает дверь, и почти сразу же ее распахивают снаружи.
Копы входят с пýшками наготове.
Целятся в меня.
Но я вижу только Слоун.
Эта шлюха, блядь, усмехается, а я, кроме нее, ничего и не вижу.
Глава пятьдесят первая
Люк
Я отпираю дверь в нашу квартиру и жду, когда Слоун отодвинет засовы.
Все пять.
Меня раздражает, что надо быть постоянно начеку. Бесит, что приходится каждый час звонить, проведывать Слоун, хотя через улицу за ней круглые сутки следит человек в машине. Бесит, что это мы скрываемся, хотя за Эйсой постоянно наблюдают, он сидит под домашним арестом в ожидании суда, после которого ему точно дадут какой-нибудь срок.
Я не знаю, как последние пару месяцев сказались на Слоун. К психотерапевту она идти отказывается, говорит, что с ней все хорошо. Ну или будет хорошо, когда Эйса угодит за решетку.
Следящий браслет с ноги не снять – полиция сразу засечет, и это хоть как-то, но утешает. Если Эйса решится на какую-нибудь глупость – покинуть дом, например, – мы узнаем об этом через полторы минуты. Впрочем, я больше переживаю из-за тех, к кому Эйса может обратиться за помощью.
Система правосудия нашей страны, мягко говоря, в жопе. Впечатление, что наказывают именно Слоун, ведь люди вроде Эйсы невиновны, пока в суде не докажут обратное. Я все напоминаю себе, как нам повезло, что Эйса под домашним арестом: он запросто мог снова выйти под залог до суда.
Хотя бы тут мы победили.
Еще несколько дней назад, пока Эйса лежал в больнице с пулевыми ранениями, мы не ощущали угрозы. Но вот его выписали, он дома, и к нему в любое время наведываются посетители. Больше мы себя в безопасности не чувствуем. Вчера я
