Александр Грог
Время Своих Войн 1–2 части
Роман
«В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему…»
Николай Васильевич Гоголь «Тарас Бульба»
«Что случилось, уже случилось, и случится еще когда–нибудь…»
зулусское
Александр ГРОГ и Иван ЗОРИН (аватары) представляют:
«Нам в какой–то мере повезло, мы жили во времени прошлом, живем при времени нынешнем, мы можем сверять то и это без чуждых вливаний в уши, более того, мы вправе судить всякое время подставив ему зеркала…»
(за … года до часа «Ч»)
Как мало иной раз надо, чтобы перекроить карту мира, отправить в места «дикой охоты» людей достойных, а еще больше случайных. И все из–за того, что решето, которое просеивает людей и события, один раз то ли сбилось с ритма, то ли прохудилось по краю, и тот, кому по должности положено быть всеведающим, от скуки ли, а скорее от тоски по настоящему, от того ли, что ячейки решета век за веком становятся все мельче — соразмерно тому, как мельчает людская порода и вырождаются народы — решил не предугадывать ничего и дать полную волю течь событиям во все стороны разом…
Съехались на братчину…
— Вот это я понимаю — были времена! Собрал полк, взял город на шпагу — три дня твой — гуляй, и никакой трибунал ни пикни, если помяли кого–то не того. А не взял город, просто отстоял под ним, то можно и контрибуцию срубить. Теми же девами, например, взять.
Это «Третий» речь заводит, Миша — Беспредел путает рассказы о средневековье со сказками о кощеях.
Вполне возможно, все обошлось бы шутками, а «Шестой» (Лешка — Замполит) сварганил бы залихватский тост, но кто–то говорит:
— Жаль, что сегодня невозможно!
И произнесено:
— Как два пальца!
Слово сказано «Пятым», а к тому, что говорит «Пятый», носящий прозвище «Извилина», следует относиться со всем вниманием. Сергей — Извилина зряшными необдуманными словами не бросается.
— И не какой–то отдельный городишко — столицу, страну!
И умолкает, не собираясь ничего объяснять. Значит, взвешено, как на аптекарских весах, значит, так и есть, все взаправду — не отмахнешься. И только «Третий» по взятому разгону хочет еще что–то сказать, да и сказал бы, если бы не поперхнулся. Все притихают.
— То есть, хочешь сказать, в современном мире можно силами полка выставить на цыпочки какое–нибудь европейское государство, и никто не пикнет?
— Да, — подтверждает «Пятый»: — Примерно так. Скорее столицу — что, в общем–то, для некоторых государств приравнивается к сдачи страны в целом, — уточняет он. — Только не полком, а силами до полувзвода войсковой разведки. Захватить город и удерживать под собственным контролем в течении двух–трех суток. В старом понятии — взять на шпагу, со всеми из этого вытекающими.
— Полтора десятка бойцов целый город?
— Семь, — еще раз уточняет Извилина. — Примерно миллионный, более крупный вытянуть уже сложно, — голосе его слышится сожаление, — Но миллионный вполне…
Извилина едва ли умеет шутить, да и не пытается — все это знают, но сейчас сомневаются, все–таки жизнь ломает человека, мало ли что произошло за последний год…
— Да… — задумчиво соглашает и как бы подыгрывает «Первый» (Георгий — Командир, за которым всегда первое и последнее слово): — Всемером тяжеловато. Вот если бы восемь или дюжина!
Все расслабляются, даже улыбаются. Все–таки еще никто не воспринимает сказанное настолько всерьез, чтобы озаботиться.
Если бы Извилина улыбнулся со всеми, к этому и не возвратились бы, но он, вдруг опять:
— Увеличение состава усложнит задачу и уменьшит шансы. Парадоксальность конкретной войсковой операции.
— Войсковая операция? — переспрашивает «Первый», которому положено все знать.
— Большей частью можно пройти в личной форме, с нашивками.
В правде слов мало: либо — да, либо — нет. Надо бы знать о чем собственно говорит Сергей — Извилина, на какие струны нажимает. Каждый держит у себя форму периода Державы, но шансов когда–то ее надеть остается все меньше и меньше.
«Седьмой» отодвигает стопку. Разговор начинался серьезный — не под вино.
Номер «Третий» — детина редких размеров с сожалением смотрит на стол…
Можно ли представить себе что–то более несерьезное, чем восемь голых мужиков в бане, которые под водочку планируют — ввосьмером! — поставить раком какое–то европейское государство? Причем, всерьез настроены, без дураков. Иной бы отмахнулся, другой усмехнулся, и только редкий бесшабашный, которых, нет–нет, но еще рождает русская земля, задумался — а почему бы нет? И попросился бы в соучастники…
----
Глава ПЕРВАЯ — «БАНЯ»
(дозорные «ЛЕВОЙ РУКИ»)
СЕДЬМОЙ — «Петька — Казак»
Петров Юрий Александрович, воинская специальность до 1990 — войсковой разведчик, пластун в составе спецгруппы охотников за «Першингами», в 1978–79 — проходил практическое обучение в Юго — Восточной Азии (Вьетнам, Камбоджа). В начале 70‑х войсковой разведчик 357 полка ВДВ (Боровуха‑1) Сверхсрочная. Спецкурсы. Командировки в Афганистан. Был задействован в составе группы в спецоперациях на территории Пакистана (гриф секретности не снят). В 1990 был уволен за действия несовместимые с (…) сидел, бежал, несколько лет находился на нелегальном положении. Принимал участие в сербско–хорватских событиях. С помощью бывшего командира спецгруппы легализировался по новым документам, и после официального роспуска группы, проходил ежегодную переподготовку в ее составе частным порядком. Последние десять лет регулярно работает по контрактам в Африке (подготовка групп и участие в мероприятиях), соглашается на частную разовую: как розыск пропавших, доставка выкупа, обмен заложниками и пр… Мастер ножа — фанатик, практик. Личный счет неизвестен.
По прозвищам разных лет:
«Петрович», «Петька», «Казак», «Черный Банщик» (в местах заключения), «Африка», «Шапка» (производное от «шапка–невидимка» — за умение маскироваться и скрытно приближаться к объектам), и другим (около 20 — по числу операций)
Вербовке не подлежит. См. приложение.
АВАТАРА — псимодульный внеисторический портрет основаный на базе новейши исследований ДНК (литературная форма):
…Для одних мир распахнут, как окно, для других он — замочная скважина. Для Петьки «Козырька», карманника и щипача, мир с колыбели приоткрылся на два пальца, и в эту узкую щель сыпались, как горох, тусклые будни. Осенью в ней отражался двор, задыхавшийся под шапкой серого, клочковатого неба, а зимой, мертвецами из могил, вставали сугробы.
Петька был мельче мелкого, к тому же последыш, про таких говорят, что родился в довесок. Его братья казались старше своих лет, а родители младше своих болезней. При этом и те, и другие бросали свой возраст в общую копилку, и семья становилась древней, как разросшийся за околицей дуб. На всех у них была одна крыша, одна печь и один смех. Поэтому, если кто–то смеялся, остальные плакали.
А плакать было отчего. Дыры они видели у себя, а деньги у других, и, точно слепцы на веревке, беспрестанно дергали друг друга, ощущая свою жизнь, как вставные зубы. Прежде чем париться в бане, они должны были наломать дров, а по нужде шастать в ночь, как филины…
Петька оказался смышленым, и рано понял, что живот у одного сводит от смеха, а у другого от голода. От постоянных дум о куске хлеба голова делалась, как вата. «А, правда, что людей на свете, как листьев в лесу?» — спрашивал он, ложась на желудок, чтобы заглушить его звон. «Да, сегодня четверг», — шипели ему. Не все ли равно о чем говорить, когда на уме одно…
Годы просверлили в Петькином мире черный ход, но через него пришли только сидевшие на шестах куры, да крикливый петух, которого зарезали за то, что пел раньше срока. Стуча крыльями, он бегал без головы, а его кровь потом долго мерещилась в блестках на бульоне. Раз Петьку водили к знахарке, она катала яйцо, заговаривая грыжу, и гадала по руке: «Не доверяй мужчине с женскими бедрами и женщине, с глазами как ночь…» Вернувшись домой, Петька никак не мог уснуть, ворочался с бока на бок, всматриваясь в ночь с глазами женщины, и видел в ее темных размывах женские бедра…
А потом он подрос, став выше табуретки, на которой сидел, и шире улыбки, за которой прятал слезы. Однажды ему надели картуз, всучили вместо портфеля плетеную корзину, и утопили в перешедший по наследству сюртук. Из школы Петька вынес, что «обедать» это существительное несовместимое с глаголом, а «время» местоимение, потому что у каждого оно свое. На уроках математики он постиг также, что мир проще таблицы умножения, и что «деньги» это числительное, он считал их в чужих карманах, а галок на плетне — по пальцам…
