— Пусть остается Зейзет, — буркнул хан, разгадав хитрость Уссейн-сеита.
— Пусть остается, — согласился Мамич-Берды и вышел, не ожидая позволения.
Хан тоже пошел в отведенные ему покои отдыхать...
Уссейн-сеит послал слугу за Зейзетом. Тот для Али-Акрама был и учителем, и лекарем, и слугой. В свое время все знали его в ногайских степях, но теперь пришла старость, и Зейзет не мог давать хану хороших советов. Может, тут и не в старости дело. В ногайских степях все было знакомо Зейзету, все привычно, а здесь — чужие, непонятные люди. Уссейн-сеит не верит Акраму, хан не верит черемисам, а у тех даже между собой согласья нет. Кругом — мрачные леса, хранящие столько тайных опасностей, что на душе Зейзета вечный страх. Он стал бояться всех, даже своего хана, которого воспитывал с пеленок. Уссейн-сеит знал это и, когда Зейзет пришел к нему, сказал прямо:
— Со всех сторон плохие вести, Зейзет. Из Москвы вышло на нас тридцатитысячное войско. Скоро в Казань приведут своих ратников русские князья. Ты всех их знаешь: каждый меньше, чем двадцать тысяч, не водит. Мамич-Берды хочет увести луговых черемис. Нам грозит гибель.
Зейзет погибать не хотел. Здесь, около хана, он накопил много денег и добра — как расставаться с этим?
— Что же делать, мудрый Уссейн?
— Надо бежать.
— Али-Акрам захочет ли?
— Забудь про Али-Акрама. Его надо оставить здесь.
— О аллах!
— Да-да! Если он побежит с нами, русское войско сразу устремится в погоню, и нам не уйти. Нам сейчас нужен не Али-Акрам, а Акпарс. Им мы откупимся от русских. Хочешь ли ты уходить со мной?
— Аллах свидетель — я в твоей власти.
— Тогда слушай: сейчас же пойдешь в дом Мамича и сделаешь все, чтобы Акпарс мог пуститься в путь. Уговори его бежать в Кокшамары, обещай его оттуда отпустить домой. Не тебя учить, как это сделать.
— Потом?
— Я пошлю к тебе Мухаммеда. Вы привезете Акпарса на берег и на лодке доставите в Кокшамары. Мы там будем вас ждать,
— Я сделаю все, как велено...
Очнулся Акперс только на рассвете. Лежал он в незнакомом месте, на нарах. Длинная изба с единственным окном — в полумраке. На лавках, у законопаченных стен, лежали седла, конская сбруя. В дальнем углу — ворох беличьих шкурок, у стропил привязаны тушки копченого мяса. Рядом с нарами — стол, уставленный горшками, плошками. Оттуда доносится острый запах снадобий и мазей. На полу около нар стоит ушат с водой. Над ним вьются тонкие струйки пара. «Где я? — подумал Акпарс и захотел подняться, чтобы осмотреться. Тело ломило болью. Левой руки он не чувствовал, только у плеча — словно сотни иголок покалывало,— Наверное, перележал...» Рывком поднялся, и резкая, нестерпимая боль обожгла все тело. Он глухо застонал, закрыв от боли глаза. Заскрипела дверь, открылась, и лучи утреннего солнца хлынули к нарам, осветили Акпарса.
— Вставать нельзя! Лежи! — Около Акпарса очутился старый ногаец. Он вошел в избу тихо, на цыпочках. Акпарс оглядел обнаженное по пояс тело. Плечо перетянуто серым, суровым полотном, через полотно под пазуху правой руки туго перекинут сыромятный ремень — так перевязывают раны только татары. Вся грудь, живот и подбородок — в синих кровоподтеках и ссадинах.
— Где я? — превозмогая боль, спросил Акпарс.
у Мамич-Берды,— ответил ногаец.— Наши воины хотели
сделать смерть твою скорой и легкой, но Берды воспротивился этому. Он выпросил тебя у хана Акрама.— Тут ногаец склонился к уху Акпарса и зашептал:
— Сможешь ли ты мне довериться?
— Кто ты?
— Я лекарь. Я хочу тебе помочь.
— Чем?
— Мамич-Берды хочет погубить тебя медленно и мучительно. Мало того, он хочет тебя опозорить и обесчестить. Уссейн-сеит послал меня сюда и велел поставить тебя на ноги. Ты нужен Уссейн-сеиту.
— Зачем сеиту такой калека, как я? — спросил Акпарс.
— Я тебе признаюсь: наши дела больно плохи. Скоро придут русские войска...
— Я знаю это.
— Бердей хочет изменить Акраму.
— Этого надо было ждать.
— Я помогу тебе бежать отсюда в Кокшамары, а там мы увезем тебя в Свияжск, чтобы...
— Чтобы вас отпустили домой?
— Ты верно понял замысел Уссейн-сеита.
— И ты думаешь, Мамич-Берды нас отпустит?— сказал Акпарс и снова стиснул зубы от боли.
— Ты только поверь мне. Только скажи, согласен ли бежать?
— Дай подумать, старик.
— Спеши. А то скоро придет этот шайтан Бердей.
Думы в голове Акпарса тяжелые, как свинец. Пришла пора решить, стоит ли жить дальше? Нужен ли он кому-нибудь, изувеченный и старый? Полк? Нужен ли воинам горного полка воевода, побывавший в плену у врага. Его друзья, его люди? Сможет ли он сделать что-нибудь для них? Может, он вернется — и позор упадет на его голову. Не лучше ли... Прочь, прочь эти мысли! Он еще послужит своему народу. Прогоним ханов, будет жить его народ в дружбе с русскими. Если бы была у него не одна, а пять жизней, и то не хватило бы, чтобы уплатить за счастье народа. Он должен быть среди своих друзей, он отдаст им все свое сердце, всю свою мудрость. Нельзя уходить из жизни, пока среди людей властвуют такие, как Мамич-Берды.
— Эй, старик!
— Я здесь.
— Говори, что надо сделать, чтобы уйти отсюда?
— Берды придет — не поднимайся. Говори тихо, покажись ему совсем немощным. Ночью я достану лошадей, й мы уедем.
— Верхом я ехать не смогу.
— Будет повозка. А сейчас выпей вот это и усни. Сил больше набирайся.
Акпарс выпил отвар, налитый в плошку, и скоро уснул.
После ссоры с Али-Акрамом Мамич-Берды не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, но сон не приходил. После полуночи, не вытерпев, оделся, сам оседлал коня и выехал в лес. На поляне развел костер и, вдыхая запах сгоревшей хвои, успокоился, сел на пенек и долго глядел на костер. С шипеньем горят смолистые корни, ненасытное пламя жадно пожирает сухие ветки. «Вот так же ногайцы из банды хана Акрама пожирают черемисских быков и баранов,— подумал Мамич-Берды.— И скоро нечем будет кормить эту свору бездельников. Уже сейчас ненавидят их люди, а что будет потом? Придет время, и люди скажут: ты привел Али-Акрама, ты и убирайся вместе с ним. Настала, видно, пора что- то придумать».
Мамич посмотрел на свои могучие руки, лежавшие на коленях неподвижно, потом шевельнул слегка пальцами правой руки, сжал их в кулак и сказал:
— Это рука посадила Али-Акрама на престол, пусть она и столкнет его.
Но кто будет ханом? Если самому сесть на трон?.. Страшновато. Раньше ему советы Сююмбике давала, теперь — Уссейн-сеит, а станешь ханом — самому обо всем думать придется. А думать Мамич-Берды не любит. Хорошо бы Акпарса рядом с собой поставить. Умная башка, твердая рука, смелое сердце. Недаром выпросил его Мамич-Берды у хана. Если Акпарс в ханство придет, не только Акрама, но и Уссейна можно убрать. Тогда не только Казани, но и Москве грозить можно...
...Дверь распахнулась настежь, и в избу вошел Мамич-Берды. Высокий, стройный, в нарядных одеждах, он подошел к нарам и долго разглядывал спящего Акпарса.
— Сможет ли он говорить со мной?—спросил он у Зейзета.
— Больно слаб. Ему надо лежать без движения неделю.
— Чтобы шевелить языком, не нужно вставать!—Мамич-Берды усмехнулся, глядя на лекаря.
— Я знал человека, которого не могли убить девять ран, а умер он от одного слова. А этот потерял много крови. Лучше приди, великий нуратдин, завтра.
— Я могу говорить сегодня,— тихо произнес Акпарс и открыл глаза.— Я слушаю тебя, Мамич-Берды.
Мамич-Берды резко мотнул головой Зейзету, и тот исчез.
— Откуда ты знаешь, кто я?
— Лекарь сказал, что ты придешь.
— Наверно, старый шакал стращал тебя, говорил, что я буду мстить тебе.
— Зачем сильному воину мстить умирающему от ран пленнику?— сказал Акпарс и закрыл глаза.
— Верно. Я вырвал тебя из рук Али-Акрама не для этого.— Мамич-Берды резко оттолкнул стол от нар, поставил скамью ближе к Акпарсу, сел, широко расставив ноги.
— Я хитрить не умею, скажу тебе прямо: давай вместе черемисское ханство крепить.
— Я не знаю про черемисское ханство. Где оно?
— Как где? В Кокшамарах.
— Даже самый последний кашевар из сотни знает, что в Кокшамарах есть ногайский хан Акрам, казанский казначей Уссейн- сеит, крымский мурза Ширин-бей и кулшериф-мулла из Стамбула. А черемисского там ничего нет, кроме нескольких сот баранов, которых готовят на убой.
