Бронка давала себе и другие клятвы: что Агнешка никогда ни о чем не узнает и что она, Бронка, не перестанет любить обоих, Агнешку и Павла. Она подолгу размышляла о своей будущей жизни, и в этих мыслях большое место занимала партия. У Бронки давно было решено, что сразу по окончании учебы она подаст заявление о приеме в партию. Она часто рисовала себе ту минуту, когда встанет, чтобы изложить собранию свою биографию: — Отец мой, Михал Кузьнар…
Да, она хотела прожить жизнь такую же чистую и честную, как отец. Чтобы нечего было стыдиться не только перед товарищами, но и перед самой собой. Чтобы не стыдно было не только за дела, но и за мысли свои и чувства. Она не будет поддаваться никакой слабости, особенно сейчас, когда улетела самая дорогая ее мечта.
В ее чувстве к Павлу и теперь не было ни капли горечи. Угадав, что он все время думал не о ней, а о другой и о другом, Бронка пережила много тяжелых дней мучительного разочарования, но ни одной минуты не сердилась на Павла. За что, собственно, тут сердиться? Он же не знал, что она каждый вечер ждала его шагов на лестнице, не догадывался, как у нее бьется сердце, когда он во время их бесед нечаянно коснется ее руки. Теперь со всем этим нужно покончить. Впереди выпускные экзамены, потом отъезд на практику, а там… Там начнется жизнь, обыкновенная человеческая жизнь. Ее будущее представлялось Бронке в виде широких, светлых коридоров, полных тихой торопливой суеты, где ее на каждом шагу будут останавливать:
«Доктор, зайдите сюда!»
«Доктор, вы нам нужны!»
«Да, только бы быть нужной, — думала Бронка в полудремоте, прижимаясь щекой к холодной клеенке кухонного стола, — всегда быть нужной людям!».
Потом ей приснилось лицо Павла с темными веселыми глазами. Его голос, такой удивительно нежный, говорил ей: «Не горюй, я вернусь… Не навсегда же я уезжаю». И еще он твердил ей шопотом много ласковых слов, она их не разбирала, но ей достаточно было слышать голос Павла, чтобы снова почувствовать себя счастливой. Вдруг она заметила, что рядом стоит Агнешка, и это на нее Павел смотрит так нежно. Сердце у Бронки сжалось. «Какая ты красивая, Агнешка», — шепнула она. Ей стало очень грустно. Хотелось так много сказать Агнешке, но помешал какой-то шум. «Постой, — сказала она, — это, верно, отец ищет чего-нибудь на кухне…»
Но это был не отец, а Павел. Он стоял у окна на коленях, спиной к ней и рылся в сундуке, куда складывали всякий ненужный хлам. Бронка ладонью заслонила глаза от света. Было уже должно быть очень поздно.
— Чего ты там ищешь? — спросила она тихо.
— Веревку, — пояснил Павел. И торопливо выбросил из сундука на пол рваные спортивные тапочки и кусок велосипедной камеры.
Бронка опустилась на колени рядом с ним и приказала ему отодвинуться и не мешать. Засунув руку глубоко на самое дно, она через минуту извлекла из сундука клубок крепкой бечевки. — Это настоящая льняная, — сказала она серьезно. — Такая не порвется!
Павел улыбнулся ей почти так же ласково, как только что в ее сне.
— Мой чемодан не запирается, — объяснил он. — А я все забываю починить замок, вот и приходится обвязывать его веревкой.
Они стояли рядом на коленях, оба немного смущенные. Бронка щипала кончик бечевки.
— Уезжаешь? — спросила она тихо. Павел кивнул головой. Сказал, что едет ночным поездом на «Искру».
— Это необходимо, — добавил он твердо, — со мной вместе едет тот парень, что дожидался меня. Там будет партийное собрание.
Он сказал это тихо, но с какой-то подчеркнутой суровостью. Бронка отвела челку со лба и внимательно посмотрела на Павла.
— Я помогу тебе все уложить. А то ты обязательно что-нибудь забудешь.
Уже собираясь уходить и стоя с чемоданом, накрепко перевязанным бечевкой, Павел сказал Бронке:
— Пожелай мне удачи, Бронка.
Он смотрел на нее как-то особенно серьезно, даже торжественно, словно хотел без слов объяснить многое. И Бронка ни о чем не спросила. Она прислонилась к двери, заложив руки за спину, и сказала шопотом, тоже очень серьезно:
— Тебе непременно повезет, Павел. Я все время буду об этом думать и желать тебе удачи.
1
В Уяздовских Аллеях шумела яркая зелень. От деревьев ложились на тротуары весенние черные тени. Солнце еще не пекло, а лишь ласково пригревало. Стояла тишина, только автомобили и мотоциклы жужжали, скользя по асфальту. Сады и парки скрывала чаща кустов вдоль оград. Из-за них долетали порой крики детей, белела колясочка с младенцем. На скамейках люди грелись на солнце, читали газеты или наблюдали за рядом автомобилей, выстроившихся перед зданием Государственного совета. Поздняя весна радовала город после унылой дождливой осени и гнилой зимы, которые тяжело отозвались на нем. Запестрели на улицах платья из дешевых тканей польских фабрик. Мужчины ходили уже в легких сандалиях или парусиновых туфлях. Жизнь стала легче, появилось больше продуктов, укоротились хвосты перед кооперативами. Вечерами к стройкам приходило множество любопытных, осматривали каждый новый карниз или колонну. Особенно много гуляющих было на МДМ. Центральную площадь предполагалось закончить к празднику 22 июля. Поздним вечером из кино и театров выходили толпы людей, а потом на улицах все стихало — до утренней суеты и спешки.
В этот день у Агнешки были два урока подряд в четвертых классах «А» и «Б». А так как день был хороший, она решила повести оба класса на экскурсию в Ботанический сад. Когда она со своей шумной ватагой мальчишек переходила через улицу, остановились все троллейбусы и автомобили, чтобы пропустить их. Агнешка делала вид, что не слышит шуток, которые отпускали шоферы, высунувшись из кабин. Но когда очутилась вместе с ребятами на другом тротуаре Аллеи, она вздохнула полной грудью.
Перед входом в Ботанический сад она произнесла краткую речь:
— Не топчите газонов, не швыряйте камней и вообще ведите себя, как порядочные люди. Помните, что в прошлом году Мельчарека исключили из школы за то, что он бомбардировал камнями колясочки с детьми в Лазенках!
— Ну, ладно уж, ладно! — отмахнулась она от них, когда мальчики наперебой принялись объяснять ей, что Мельчарек тогда организовал оборону Сталинграда, а детские колясочки должны были изображать немецкие танки.
«Если они сегодня в Ботаническом вздумают организовать оборону Кореи, тогда мне лучше сюда больше не показываться», — подумала она с недобрым предчувствием.
Мимо белого домика обсерватории прошли в относительном порядке. У будки остановились, чтобы купить билеты.
Ботанический сад, расположенный неподалеку от центра города, всегда пленял Агнешку своей тишиной и смешанными ароматами цветов и зелени. Нарушали эту глубокую тишину только легчайший шелест листьев и жужжанье насекомых, да порой с вершины какого-нибудь дерева раздавался звонкий крик птицы. На скамейках сидели в тени старушки, студенты, склоненные над книгами. Извилистые дорожки уводили от цветников в глубину сада, к закоулкам, хорошо укрытым среди кустов айвы и китайского можжевельника, который летом покрывается мягкими перистыми листочками, похожими на листья туи. Другие дорожки шли в гору, к живой изгороди, за которой звенели голоса занимавшихся здесь девушек. Сквозь густо сплетенные ветви пробивались лучи солнца и часто мелькала красочным пятном яркая блузка или юбка.
Тишина и красота этого чудесного сада произвели на мальчиков некоторое впечатление. Они притихли и вели себя примерно. Даже веснушчатый Ксенжик, гроза всего первого этажа школы, террорист с жестокими бледно-голубыми глазами, в которых можно было прочесть постоянную готовность к преступлению, с любопытством морща свой вздернутый нос, рассматривал кустики махровых роз.
Солнце жарко пригревало цветники, но розы еще не раскрыли бутонов.
— Не лезьте на газоны! — умоляла Агнешка. Трава так манила своей влажной молодой зеленью, что ей самой хотелось погрузить в нее лицо и руки. Мальчики подняли крик, увидев белку, пробегавшую по дорожке. Кое-кто из студентов, покорно вздыхая, отложили свои книжки, а один, в очках, повернулся спиной к шумной орде.
— Пойдемте отсюда, — скомандовала Агнешка.
Она повела их боковой аллеей в тенистую часть сада, где было меньше посетителей. У Ксенжика на голове уже красовалась шапка из листьев, и можно было не сомневаться, что он через минуту-другую затеет игру в советских разведчиков. Но Агнешка решила быть дипломатичной и не обращать на него внимания.
Они пришли на участок польской флоры, и она показала своим питомцам цветы тысячелистника, листья которого в деревнях употребляют, когда нужно остановить кровь. Ксенжик выслушал это с зловещим вниманием, и через минуту Агнешка увидела у него в руках какое-то подобие шпиковальной иглы, которую он смастерил из проволоки. «Сейчас он кого-нибудь поранит, чтобы испробовать свойства тысячелистника», — с ужасом подумала Агнешка. К счастью, Ксенжик занялся своей шапкой, и по его мине трудно было понять, во что он намерен играть, в разведчиков или индейцев.
