Но Свенцкий, ничуть не смутившись, возразил, что напомнить никогда не мешает. В программу, кроме доклада Яроша, включили и чтение отрывков из повести Горького «Мать», и сцену из «Кордиана и Хама», которую разыграют члены драматического кружка. Потом Маяковский в исполнении Шрама и коротенький доклад о творчестве этого поэта — его обещал сделать Вейс. А в заключение школьный хор исполнит ряд революционных песен польского пролетариата, начиная от самых старых, песен первых борцов с царским самодержавием, и кончая новыми песнями Народной Польши. Хор уже несколько недель репетировал после уроков, и на Мокотовской в апрельские вечера прохожие останавливались перед темным высоким зданием школы, из открытых окон которой гремела песня, рушившая троны.
— Да, в этом году первомайский праздник будет у нас очень неплохой! — удовлетворенно сказал Збоинский.
— И притом без Постылки! — со смехом ввернул Шрам.
А Свенцкий весело свистнул:
— Да, сынок! Постылке сейчас туго приходится, ох, как туго!
— Авось, он, наконец, в настоящем свете увидит свою грязную душонку, — сказал Антек, поднимая плечи. — Не мешало бы!
Вейс недоверчиво покачал головой.
— Сомневаюсь. Такие, как он, на самокритику не способны. Они только в чужие души умеют запускать глаза.
— Свои крысиные глазки, — добавил Збоинский.
Мальчики помолчали задумавшись. Вдруг Шрам сказал:
— Разве такому место в партии? С политической стороны как будто все в порядке, а все-таки он скотина.
Разговор опять прервался. Через некоторое время Вейс пробормотал:
— Я бы голосовал против него.
— Я тоже.
— И я.
— И я, — подхватил Антек. Он включил радио. Раздались звуки рояля.
— Выключи! — вполголоса скомандовал Свенцкий. — Еще рано. Начнется в половине девятого.
Все посмотрели на радиоприемник, потом на будильник. Снова помолчали.
Только Шрам все никак не мог успокоиться и ругал Постылло:
— Откуда в человеке берется столько злости? Вы его не знаете так, как я, — ведь четыре года я был его учеником. Слава богу, что не больше! И почему он такой вредный, — для меня загадка. — Шрам выпятил нижнюю губу и так наморщил лоб, что вихор свесился ему чуть не на брови.
— Должно быть, из-за низкого роста, — предположил Збоинский. — Говорят, такие карлики всегда очень озлоблены.
Комната так и загудела от громкого хохота. Свенцкий чуть не упал с чертежного стола. — Ох, крошка! — стонал он от восторга. — На этот раз ты превзошел себя!
Шрам выл басом, лежа на полу.
Збоинский сперва покраснел от гнева, но потом и сам засмеялся. Он был ростом не выше полутора метров.
— А Видек молодец, хорошо выполняет задания, — сказал Антек, когда все, наконец, успокоились. — В воскресенье берем его с собой на матч.
— Билеты Тарас достанет? — полюбопытствовал Свенцкий.
— Нет, он через Басю больше доставать не может. С ней у него все кончено.
— Он теперь достает пропуска на просмотры в кино, — сообщил Збоинский. — За Вандзей ухаживает. Такая блондинка из музыкальной школы. Ее сестра служит в «Польском фильме».
— Ну и ловкач! — восхитился Шрам.
— Я считаю, что нам нельзя этим пользоваться, — сказал Антек. — Хотя бы потому, что мы подадим дурной пример таким, как Видек.
Его товарищи многозначительно переглянулись.
— В принципе… гм… ты прав, конечно. — Збоинский сделал сокрушенную и елейную мину. — Но видишь ли, Антечек, Тарас обещал в четверг повести нас на «Чудо в Медиолане». Так, может, в виде исключения…
— Это замечательный фильм, Антек, — меланхолически вставил Вейс.
Свенцкий поддакивал им, вертя головой, как наседка.
— Я пойду. И тебе, Кузьнар, советую. В конце концов, можно взять с собой и Видека.
— Он безусловно этого заслуживает, — подтвердил Збоинский. — А Тарас через Вандзю добудет шесть пропусков. Ну?
— Смотри не лопни от такого количества принципов, — язвительно добавил Свенцкий. — Это нас очень огорчило бы.
— Ладно, чорт с вами, — рассмеялся Антек, целясь в Стефана сандалией Лешека Збоинского. — В четверг поведем Видека на «Чудо в Медиолане». А сейчас — за работу. Ни слова больше, не то изобью!
Анджей Видек прославился в школе тем, что на уроке истории в седьмом классе мужественно выступил против Постылло.
Произошло это неделю назад. Моравецкий в тот день попросил освободить его от нескольких уроков, так как должен был пойти в жилищный отдел: какой-то ретивый администратор вздумал «уплотнить» его, вселив к нему в однокомнатную квартиру семью из трех человек. Вооружившись справкой от дирекции школы, Моравецкий отправился убеждать этого представителя власти, что он лишает его возможности работать дома, тем более, что кухня очень маленькая и в ней даже одну кровать с трудом можно было бы поместить.
По вторникам в обоих восьмых классах — «А» и «Б» — история была вторым уроком. В «А» ее преподавал Моравецкий, в «Б» — Постылло. Ярош попросил последнего заменить сегодня Моравецкого и дать общий урок для обоих классов. Постылло с большой готовностью согласился.
Оба класса собрались в большом гимнастическом зале с расположенными амфитеатром скамьями. Семьдесят мальчиков свободно разместились в нем.
Постылло вошел тотчас после звонка, проверил взглядом, все ли встали, и медленно положил журнал на кафедру. По его глазам (так уверял потом Видек) заметно было, что намерения у него недобрые.
Вместо того, чтобы излагать новый урок, Постылло объявил, что сегодня будет повторение пройденного, и стал вызывать к доске одних только учеников Моравецкого. Он либо задавал им самые отвлеченные вопросы и в такой форме, что никто не понимал, чего он хочет, либо спрашивал подробности и даты, которых Моравецкий не требовал. После каждого вопроса в классе наступала мертвая тишина. Вызванный ученик молчал или бормотал что-нибудь неопределенное.
— Садитесь, — говорил тогда Постылло с иронической усмешкой и вызывал следующего, причем неизменно из того же класса «А».
Ученики обоих классов в каком-то оцепенении наблюдали за происходящим, ожидая, чем все это кончится. Было ясно, что Постылло задался целью осрамить Моравецкого. Он вызывал по журналу самых лучших его учеников и «топил» их каверзными вопросами. «Подлизы» на первых скамьях после каждого «садитесь» угодливо хихикали.
Седьмым Постылло вызвал к доске Рехнера, всегда задумчивого и серьезного паренька в очках, который больше всех своих одноклассников увлекался историей. Моравецкий был о Рехнере высокого мнения. Все знали, что Рехнер хочет по окончании поступить на исторический факультет. Знал об этом, разумеется, и Постылло.
Первый вопрос был: какое влияние имела дельта Нила на общественно-экономические отношения в древнем Египте?
Рехнер попросил дать ему подумать минуту, потом стал отвечать спокойным, ровным голосом. Оба класса вздохнули с облегчением: все были уверены, что на этот раз у Постылло не будет повода к язвительным усмешкам. В самом деле, учитель слушал Рехнера с холодной вежливостью, не глядя на него. Задал ему еще несколько вопросов, на которые Рехнер ответил так же толково и уверенно. Но, видимо, мальчик все-таки волновался — когда он случайно дотронулся пальцами до классной доски, на ней остались два влажных пятна.
— Достаточно, — перебил его Постылло. — Теперь, Рехнер, скажи мне еще одно: ты, конечно, считаешь, что хорошо подготовился?
— Думаю, что да, пан профессор, — ответил Рехнер с легким недоумением.
Постылло склонил над журналом гладко прилизанную голову.
— Кое-какие знания у тебя есть, не спорю. Но уровень твоего развития, Рехнер, весьма жалок.
— Не понимаю, — сказал Рехнер, с еще большим недоумением глядя через очки на учителя.
Постылло улыбнулся.
— В том-то и дело, что ты ничего не понимаешь! Садись. Сегодня я отметок не ставлю. Да, Рехнер, еще один вопрос: как оценивал твои успехи профессор Моравецкий?
— В полугодовой ведомости у меня «отлично», — ответил сбитый с толку Рехнер.
Постылло сделал иронически сострадательную мину и развел руками:
— Да-а, — протянул он, смакуя каждое слово, — в таком случае нечему и удивляться… Да, все совершенно ясно… Чего тебе, Видек?
Видек встал с третьей скамьи, напряженно выпрямившись, немного побледнев. Звонок, возвестивший в эту минуту конец урока, заглушил его слова. Но он повторил их:
— Вы не должны так поступать, пан профессор, — произнес он среди полной тишины. — Я… я протестую.
Постылло сошел с кафедры. Он тоже побледнел и одно мгновение прищуренными глазами в упор смотрел на Видека.
— Об этом мы с тобой поговорим в кабинете директора! — сказал он резко.
— Свинство! — громко проворчал кто-то в конце зала.
