Это было унизительно.
Атаман едва не плакал:
— Куда я поеду из России? Ведь я же — русский человек!
Иванов-Ринов не стал интеллигентничать, лукавить, подыскивать слова помягче.
— Я им так и сказал. В ответ мне было заявлено: куда хочет, туда пусть ваш атаман и едет!
Семенов сжал кулаки, желваки у него напряглись, один ус привычно дернулся и медленно поехал вниз, второй пополз вверх, в глазах злыми далекими огоньками вспыхнула такая лютая тоска, что Иванов-Ринов с опасением подумал; как бы атаман не застрелился.
Но огоньки в глазах атамана погасли, вместо них в уголках век появились две меленькие слезки, повисли на ресницах. Атаман не замечал их...
Покинул он Россию четырнадцатого сентября 1921 года, на следующий день после своего дня рождения: тринадцатого сентября ему исполнился тридцать один год.
Генерал-лейтенант Семенов на пароходе отбыл в Японию: надеялся, что новые японские власти вспомнят о его старых заслугах и сменят гнев на милость. Но ожидания его были тщетными: ни в Японии, ни в Корее, находившейся под полным контролем микадо, ни на территории японских концессий в Китае атаману жить не разрешили.
В японском городе Кобе у местного портного, большого знатока европейской моды, он сшил гражданский костюм и, как потом признался, впервые в жизни натянул на себя штатскую одежду. Покрутился перед зеркалом, сам себе не понравился — ничего общего у усатого задастого дядька, который смотрел на него из зеркала, с грозным атаманом Семеновым. Но делать было нечего — к штатской одежде следовало привыкать, это было одним из условий жизни, ожидавшей бывшего атамана.
Из Японии ему пришлось перебраться в Шанхай — произошло это в конце сентября 1921 года, — но и в Шанхае Семенову запретили жить, устроили ему самый настоящий «пятый угол», от унижения атаман готов был взять в руки пулемет и почистить шанхайские улицы. Делать этого было нельзя: Шанхай 1921 года — не Чита 1919-го, поэтому, поразмышляв немного, атаман решил «лечь на дно» и поселиться в Китае нелегально.
Дорога в Россию, к своим, ему конечно же была заказана. Оставалось одно: ждать. Вдруг изменится ситуация в Москве, на место Ленина с Троцким придет иной человек, способный прощать — простит Семенову его грехи и ошибки, и тогда жизнь атамана сама изменит свой цвет, из черной превратится в розовую, и тогда ему сделается легче дышать, но не тут-то было такой человек в Кремле не появился.
Хорошо, что золотые концы Семенов держал в своих руках, всех, кто имел какое-либо отношение к этому, атаман в последние два месяца оттеснил, поэтому, выхлопотав через подставных лиц землю для беженцев в Монголии и в Китае, Семенов начал строить жилье,
И себя, любимого, при этом, естественно, не забыл. Но это — особая статья, которая нигде и никогда не обсуждалась, документов на этот счет не осталось никаких, поэтому можно смело считать, что мы имеем дело с одной из тайн атамана Семенова. А тайн он породил много.
В конце концов атаман осел в пригороде Дайрена, как японцы на свой лад величали порт Дальний (китайцы называли его Далянем) — помогли старые связи, если бы не они, Семенов вряд ли бы зацепился в Дайрене...
Иногда Семенов выходил на второй этаж своего большого дома и, стоя под далеко выдвинутой крышей, будто под навесом, долго вглядывался в сизую даль, в задымленное, с расплывчатыми очертаниями пространство, по лицу его пробегала легкая дрожь, глаза делались печальными и яростными одновременно. Ему хотелось до стона, до задавленного крика, до слез побывать в местах, в которых он родился, пройтись по берегу Онона, съесть ленка, запеченного на рожне, поклониться родным могилам, постоять у церковной ограды — сама церковь, поди, развалена большевиками, — и обрести вторую жизнь, второе дыхание. Но это не было дано. Увы!
Постаревшим, сгорбившимся, с потухшими глазами он удалялся в глубину дома и запирался в своем кабинете. Иногда сидел там часами, не подавая признаков жизни. Что он там делал — никто не знал. Домашние боялись — а вдруг однажды из этого кабинета донесется выстрел: ведь нервы могут не выдержать и атаман покончит с собой...
Но нервы у Семенова были крепкие.
Не стало Григория Семенова в 1946 году, до своего пятидесятишестилетия, до дня рождения, он не дожил двух недель, казнили атамана тридцатого августа...
Правительство братьев Меркуловых просуществовало ровно двенадцать месяцев. Летом 1922 года, когда японские солдаты готовились покинуть Приморье — на этот раз уже окончательно, — это правительство метлой было выметено из Владивостока.
Осенью в город пришли красные, по Миллионке азартно маршировали люди с разнокалиберными, разномастными винтовками, в обмотках, в буденновских шлемах и лихо горланили песни про «штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни», — так горланили и так четко и громко отбивали шаг, что в окнах публичных домов вылетали стекла.
Больше никто не делал попыток сменить в городе власть,
Бывший атаман, находясь в Дайрене, обзавелся челядью, кое-кому из старых своих друзей выделил место в своем просторном доме и о прежней своей жизни старался не вспоминать.
В доме, перед иконами, привезенными из России, всегда теплилась лампада, на стене висело оружие, главным украшением коллекции была полученная Семеновым на фронте зимой 1915 года георгиевская сабля с надписью «За храбрость», выведенной на золоченом эфесе.
Хотя до Харбина было далеко — около тысячи километров, Семенов часто наведывался туда: основная часть русской эмиграции находилась именно в Харбине, там кипела жизнь, там била мысль, эмигранты выпускали газеты и журналы, печатали книги, это Семенову было интересно: он сам стал грешить сочинительством, часами просиживал за столом в мучительных раздумьях: о том, какое это дело мучительное, знает каждый литератор.
Иногда Семенов, когда ему делалось одиноко, как одиноко, наверное, бывает только русским людям, покинувшим свою родину, ругал самого себя: зачем ввязался в политику, влез в гражданскую бойню, воевал с красными, выдумал себе тряпичного врага в виде Коминтерна, хотя не в Коминтерне было дело, он — это всего лишь ширма, занавес для кукольных баталий, а за ширмой, на задках, в глуби пространства проходили баталии уже совсем некукольные.
Возвращался он из Харбина с неспокойным сердцем, в дайренской тиши малость отходил, делался домашним, мягким. Семья у него была большая, дети — в основном дочери — Елена, Татьяна, Елизавета — радовали его, в них чувствовалась семеновская порода, красивые, статные, они невольно притягивали к себе взгляды.
С сыновьями было хуже. Славка, тот был парнем нормальным, шустрым, головастым — «в папу», посмеивался Семенов, а Мишка, тот, увы, родился под несчастливой звездой — был инвалидом. С самого раннего возраста.
В Китае Григорий Михайлович почувствовал тягу к хозяйствованию, обзавелся имуществом. Деньги у него были, золото — тоже. Есть предположение, что он приобрел в свое пользование и большую землю, и несколько заводов. Сейчас уточнить это невозможно: после поражения Японии во Второй мировой войне власть в Китае, как известно, переменилась, заводы, фабрики, электростанции, земля стали государственными — все отошли к государству, — кто бы этим добром ни владел.
Семенов лишился того, что имел. Иначе с чего бы ему сидеть в Китае и ждать, когда на голову свалится десант Советской армии?
Об аресте атамана Семенова ходило довольно много слухов и легенд, но все это и были только версии, легенды, слухи. Точно известно было только одно: арестовали его двадцать второго августа 1945 года. Впрочем, и об аресте атамана ходило немало слухов.
Я спрашивал у старых военных разведчиков, в чем причина возникновения великого множества версий ареста Семенова? Ответ был очень прост, собственно, он находился на поверхности: Семенов ушел за кордон с большим золотым запасом — все золото, что имелось на Дальнем Востоке (в этот запас входила, как мы уже знаем, и часть колчаковского золота), он забрал с собою. Золото это надлежало вернуть.
Там, где находится золото, обычно бывают сфокусированы интересы очень многих людей, поэтому так усиленно и работала служба дезинформации. Золото атамана настойчиво искали и красные, и белые, и японцы, и китайцы, и даже американцы, а уж о прочих безродных любителях поживиться и говорить не приходилось. Вот наши органы, в том числе и полевые, фронтовые «смершевцы», и запустили в мир несколько версий ареста атамана.
По одним данным, он якобы был арестован в море, когда уходил в сторону Японии на легкой и быстрой, как птица, яхте, по другим — его случайно узнали в толпе на железнодорожном вокзале в Харбине и задержали. По третьей версии — я об этом писал в газете «Труд» (со слов бывшего капитан-лейтенанта Амурской флотилии Александра Томилова, ходившего в марте сорок пятого года в Китай в глубокую разведку) — Семенов решил переждать смутное для него время и спрятаться у себя в поместье в глубокой пещере, вырытой под домом. Томилов был хорошо знаком с человеком, который брал атамана в том подземелье — лихим флотским разведчиком Вячеславом Бражниковым.
