Прибывшие с обозом возчики, жалеючи, напоили Ромку до беспамятства, до положения "рога в землю", а потом возбуждённой гурьбой отправились к завкону Корытину — ни в коем разе не дадим в обиду любимого общественного козла!
Пришлось Корытину покупать в буфете бутылку дорогого коньяка и идти вечером "на мировую" к начальнику строительства.
Городок, где жили итээровские работники, располагался в километре от Черемши, вверх по Шульбе, в живописном логу, поросшем старым пихтачом. Дом Шилова, один из восьми коттеджей, стоял у самого въезда слева под скалой, и от других отличался двухэтажным своим видом, да ещё, пожалуй, крышей — она была застлана не шифером, а листвяжной щепой, сохранившей янтарную древесную свежесть.
За штакетником бесновался здоровенный кобель — помесь немецкой овчарки с местной лайкой, сочетавший в себе все истинно собачьи лютости. Кобель метался по проволоке, привязанной вдоль забора, проволока визжала, вжикала, будто там, за кустами раскидистой рябины, точили на ремне огромную бритву. Не то что мой Брелок, с уважением подумал Корытин, ластится к каждому кержаку, облизывает бутылы — дёготь, дурак, любит. Ну, так мой зато первостатейный охотник.
Когда, наконец, кобеля уняли (дородная экономка пинками загнала его в собачью будку), Корытин толкнул калитку и увидел на крыльце хозяина: скрестив на груди руки, Шилов с вежливым интересом наблюдал за неожиданным гостем. В углу рта попыхивала дорогая папироса, таинственно блестели в сумерках золотые запонки на манжетах. С крыльца он не спустился, молча смотрел, пока Корытин шёл по дорожке, усыпанной речной галькой — только перебросил во рту папиросу. На приветствие не ответил, а сказал с некоторой странной многозначительностью:
— Стало быть, сам пришёл. Это даже лучше…
Видать, здорово обиделся за этого треклятого козла, смекнул Корытин, никакая она ему не экономка, а скорее всего, сожительница: стал бы он за простую домработницу обострять отношения. Как же…
Уже в просторной прихожей Корытин с волнением ощутил запах достатка и изощрённого уюта, аромат добропорядочной, обеспеченной квартиры, жадно потянул носом, зажмурился, на мгновение вспомнив былое: когда-то и его по вечерам встречал такой же устойчивый дух крепкого семейного очага. Запах надушённых меховых воротников, добротной кожи и сладковатый угар изысканной кухни…
Экономка, без лишних слов, сопя, бросила ему домашние суконные тапочки, а Шилов молча повёл по коридору. Миновали одну дверь, вторую, прошли через обширную гостинную. (Эка они тут устроились! Прямо хоромы. На двоих-то) — и оттуда вошли в квадратный кабинет.
— Ну что ж, располагайтесь, — сказал Шилов, усаживаясь на диван. — Гостем будете, Елисей Исаевич.
Корытин неожиданно вздрогнул от этих слов, приподнялся, потом снова сел на диван. Натужно прокашлялся, поправил:
— Евсей Исаевич…
— Разве? — Шилов усмехнулся, протянул руку, включил настенное бра. — Ну, как вам будет угодно.
Минуту длилось молчание. Корытин чувствовал, как пристально и с непонятной ухмылкой начальник строительства разглядывает его — острым, цепким, режущим взглядом, словно раздевает до наготы, обшелушивает, как спелую луковицу. Он переживал явное смятение, внутреннюю растерянность под этим взглядом — такое с ним давненько не случалось.
— Я, стало быть, с мировой, Викентий Фёдорович… — Корытин выставил на стол нагретую в кармане бутылку. — Вот с коньячком прибыл. По поводу разбойного поведения нашего козла. Предлагаю выпить и забыть о миром.
— Какого ещё козла? Что вы несёте? — раздражённо спросил Шилов.
— Ну нашего, с конного двора. Он сегодня поутру сбил с ног уважаемую Леокадию Леопольдовну. Вы разве не знаете?
— Первый раз слышу.
— Ну как же! Это целое происшествие.
Подробно и с возможным юмором Корытин стал пересказывать уличный инцидент. Шилов слушал рассеяно, поочерёдно оттягивая пальцами красные подтяжки, щёлкая ими по животу, а к концу рассказа всё-таки расхохотался. Переспросил:
— Прямо под зад? Хотел бы я это видеть! Толстая, жадная дура. Вечно с ней происходят неприятности… Так вы, значит, за этим и пришли?
— А как же, Викентий Фёдорович! С извинениями.
Шилов расхохотался ещё громче. Поиграл-пострелял подтяжками.
— Вот теперь я узнаю вас, Елисей Исаевич. Именно таким мне вас и рекомендовали.
Корытин обеспокоенно вскочил, оглядываясь, поерошил бороду. Лицо его выражало крайнюю нерешительность: он не знал — возмущаться ему или остерегаться? Он боялся этого человека с пристально-стеклянным взглядом, с его дурацкими щёлкающими подтяжками. Кто он и на что намекает?
— Повторяю ещё раз — Евсей Исаевич. Вы меня путаете с кем-то. И вообще, кто это и как именно мог меня рекомендовать?
— Рекомендовали трусливым. Ваши друзья, — спокойно сказал Шилов.
Завкон насупился, в раздумье пожевал губами, потом взял со стола бутылку и направился к двери.
— В таком случае, я ухожу. Ваши намёки не имеют ко мне никакого отношения. До свидания!
Быстрым прыжком Шилов перехватил его у порога, сказал тихим звенящим голосом:
— Вернитесь на место, Копытин! Да, да, Елисей Копытин, а не Евсей Корытин! Не делайте глупый вид, и обойдёмся без истерик. Я вам друг и знаю о вас всё. Садитесь и давайте сюда коньяк. Будем пить и будем беседовать по душам. Прошу!
Они вернулись на диван, сели рядом, как сидели раньше, и долго молчали, тяжело и трудно дыша, словно после долгого бега. Затем завкон осмысленным взглядом оглядел гладкоструганые бревенчатые стены, плотно занавешенное окно, письменный стол, на котором не было ничего лишнего; оглядел оценивающе, не спеша, как человек, попавший в западню и убеждающийся в её прочности. Погладил стоящую рядом у стены громоздкую полированную радиолу, на стеклянной панели которой были чётко выписаны рабочие волны европейских столиц.
— Намучились с ней мои возчики, — вздохнул Корытин. — Везли с максимальной осторожностью. Я лично контролировал. Ну, как она, работает? Всё оказалось в исправности?
— Кое-что перетрясли, — пожал плечами инженер, достал из коробки новую папиросу, закурил. — Я сам подремонтировал.
Завкон поморщился, отгоняя от лица назойливый табачный дым.
— Вы бы хоть курили поменьше. Викентий Фёдорович! Ей-богу, терпеть не могу табачище. Прямо с души воротит!
— Уважая, уважить не могу, как говорил один мой приятель, — сухо усмехнулся Шилов, опять стеклянно блеснув глазами. — К сожалению, вам придётся терпеть. Тем более, что хозяин здесь я.
— Хозяин положения? — прищурился Корытин.
— Если хотите, и так, — Шилов прошёл к столу, достал из тумбы хрустальные рюмки, налил коньяк:.— Ну что ж, давайте выпьем, наконец. За ваш визит, и за ваше извинение, которое, я охотно принимаю. А также за вашего дерзкого козла, за его здоровье.
Выпили по-разному: Шилов по-русски единым: залпом опрокинул коньяк в рот. Корытин смаковал половинки, облизывая губы и пришёптывая от удовольствия. В глазах у него появился обычный упрямый блеск, эдакий настырный цыганский чертёнок.
— Вы напрасно изволите торжествовать, Викентий Фёдорович. — Корытин двумя руками, по-кержацки, степенно оправил пышную бороду. — То, что вы знаете истинную мою фамилию, ровно ничего не значит. Я не так прост, как вам кажется. Меня за хвост не ухватишь, а тем более, не прижмёшь. Я воробей стреляный.
— Да уж куда нам! — хохотнул Шилов, разрезая на дольки старый сморщенный лимон. — Состязаться с бывшим военным следователем не могу — это бесперспективно. Вы ведь были следователем при особом отделе Сибирского временного правительства в Омске и имели звание ротмистра? Не так ли?
— Допустим, — Корытин судорожно глотнул. — Что же дальше?
— А дальше служба в полку "голубых гусар" у атамана Анненкова. Там вас именовали "брат ротмистр" как командира карательной сотни. Надеюсь, вы помните деревню Верниберезовку, которая была сожжена дотла, а жители расстреляны вплоть до грудного ребёнка?
Корытин взял бутылку, налил по полной и, не чокаясь, выпил свою рюмку одним глотком, как это сделал недавно Шилов. Долго сосал лимон, морщился.
— Дела давно минувших дней… К чему вы это?
— А к тому что с этого дня вы пристёгнуты ко мне, прочным ремешком к моей правой руке. Точнее сказать, пристёгнуты стальным наручником. Помните, были в жандармерии такие двойные наручники, для двух человек, чтобы рука к руке? Как следователь вы имели их в обиходе.
— Провокация? — Корытин вскочил с дивана, пошагал по комнате, приоткрыл-проверил дверь. — Как вас понимать, товарищ начальник строительства?
— Так и понимать — в прямом смысле. Садитесь и слушайте. Запомните несколько неуклонных заповедей. Первое — ни одного шага без моего ведома, без моего приказа. Второе — полная лояльность к властям, что, впрочем, вы и делаете. И третье — прекратить дурацкую самодеятельность, эти блошиные укусы, которые только возбуждают подозрительность и не дают ощутимых результатов.
