Они стали ходить от столика к столику, выскребывая дочиста тарелки, подбирая корки хлеба с маслом, кусочки холодного жареного картофеля и остатки вкусных желтоватых раковин теста, в которых жарилась рыба. Они не произнесли ни звука, вся операция проходила в полном молчании. Посетитель, ковырявший вилкой в груде дымящейся жареной рыбы и картофеля, уставился на Берта: у того хватило самообладания взять со столика бутылочку с уксусом и полить все, что держал а руке. Можно было подумать, что Берт работает при кафе или просто получил право подбирать объедки — даровую еду, которую кафе предоставляет непритязательным бродягам и беспризорным мальчишкам. Берт подчистил остатки со следующего столика, а сам все поглядывал на официанток, болтавших неподалеку. Полная крашеная блондинка с грубо размалеванным лицом протянула Брайну недопитую чашку еще горячего чая, и он стал пить — слишком медленно для того дела, на которое они с Бертом отважились. Брайн поставил чашку, и посетитель, видевший, как он пил чай, загородил рукой свою полную тарелку. Для Брайна все это было в диковинку, сам он, естественно, побоялся бы так вот зайти в кафе и накинуться саранчой на объедки. Его поразило, какая масса съестного лежит открыто, только знай бери — он даже и внимания не обратил, кто там на него смотрит.
Они уселись у стены дома и разложили добычу на газете, которую Берт взял со столика с той же невозмутимостью, с какой подбирал объедки. Оба ели жадно, разбирая ломтики картофеля, до того иной раз пережаренные, что они приобрели твердость рыбьих костей и ими удобно было брать куски побольше и помягче. Но вкуснее всего оказались корочки теста, и тут требовалась особенно тщательная дележка. Привередливые посетители оставляли на них рыбу, и эти лакомые кусочки ребята выковыривали большим пальцем и отправляли в широко разинутые и все приемлющие рты.
Брайн провел по губам рукавом куртки Доддо и встал.
— И как это оставляют на тарелках такую жратву? Корочки что надо. Я и не знал, что можно достать столько жратвы так вот, задарма.
— Подожди, я тебе еще и не то покажу, — похвалился Берт. — Это Колин и Дэйв меня всему учат; ты бы знал, что только они выделывают! На той неделе стащили в лавке у Плейера бракованные сигареты, и, когда пришли домой, Доддо надавал им по башке, сказал, чтоб не смели воровать. А потом уселся и давай сам курить эти сигареты. Готов спорить, он еще сколько-то из них продал, потому что вечером напился и у них с матерью была такая перепалка, ругались и орали до двух часов ночи. А наутро у матери синяк под глазом, а у отца — шишка на голове. У нас дома всегда так.
— И у нас то же самое, — сказал Брайн. — Я бы хотел, чтоб мы были богатые, а ты?
— Еще бы! Был бы я богатым, купил бы себе велосипед, в карманы напихал бы пачки фунтовых бумажек и удрал бы в Скегнесс, только б меня и видели.
— А я бы сел на корабль и уехал в Абиссинию, — сказал Брайн.
— А зачем тебе туда ехать? — осведомился Берт. — Там ведь война.
— Ну, тогда поеду в Индию, буду кататься на слонах, охотиться на тигров.
Берт надвинул на глаза здоровенную кепку.
— Давай пойдем в «Конскую голову», поможем собирать пустые кружки со столов. Кто выпьет лишку, спьяну роняет деньги, так что ты не забудь глянуть под стол, слышишь?
— Я не такой, как ты, я невезучий, никогда ничего не нахожу, — ответил Брайн. — Сроду еще ничего путного не нашел.
— Ну и что ж, ты все-таки ищи, когда-нибудь найдешь, — сказал Берт. — Наперед ведь не узнаешь, что попадется. Если где увидишь большие окурки, подбери, сунь в карман, я потом их выкурю, ладно?
С потолка лился тусклый свет, посетители пели, и ухо Брайна различило гипнотизирующее звяканье: кто-то расплачивался за пиво.
— Никогда не буду мотать деньги на пьянку, когда вырасту, — сказал Берт. — Буду копить, куплю себе велосипед.
Глаза его глядели куда-то в сторону. Официанты в белых куртках не справлялись с работой, и он вдруг схватил с полдюжины кружек со стеклянными ручками и понес к стойке.
Почти не умолкавшее пианино ритмично гремело и дребезжало, а Брайн, с растопыренными пальцами, ходил от столика к столику и, нанизав на пальцы как можно больше мокрых, скользких ручек, отправлялся ставить кружки на стойку. Берт сунул ему в свободную руку шоколадное печенье.
— Официант дал две штуки.
К десяти часам пивной посуды, которую надо было собирать со столиков, стало меньше. Они оба стояли, зорко следя, не поставил ли кто допитую кружку, готовые тут же мчаться за нею. Брайн устал, ему хотелось домой.
— Я тоже устал, — сказал Берт. — Давай все-таки подождем еще минутку. Нам за работу целый шиллинг могут дать.
Дул такой холодный ветер, будто в каждом его порыве были острые когти и он обдирал ими стены, выискивал и терзал тех, кто шел без фуфайки или жилетки.
— Ненавижу ветер, — сказал Брайн. — И снег и дождь тоже. Больше всего люблю, когда солнце.
Берт указал ему на столик вдали.
— Скоро лето, и пальто нам будут не нужны. Ты давай собирай вон те кружки, а я другими займусь.
По-честному так по-честному. Брайн подхватил две кружки, оставленные на столике в самом дальнем углу, и ловким движением запихнул в рот последний кусочек печенья. Заведение закрывалось, на пивные насосы с тремя ручками уже накинули полотенце. Брайн проворно маневрировал среди медливших уходить подвыпивших горлопанов. На его пути кто-то слишком пьяный встал, не рассчитав движения, резко толкнул стул, и Брайн поскользнулся, наступив на банановую кожуру, которую видел издали и хотел обойти.
Он держал кружки слишком крепко и не смог вовремя их выпустить. Никто и глаз не поднял при мелодичных звуках бьющегося стекла, все были слишком заняты — спешили проглотить последние капли, схватить сумочки, пальто, трости и уйти, а Брайн лежал, и перед глазами у него прыгали и мерцали оранжевые искры. И тут в одно ужасное мгновение он понял, что это он причина гибели двух бесценных пивных кружек, которые невозможно оплатить, потому что денег у него нет. Тюрьма, исправительный дом, здоровенный отцовский кулак мелькнули перед ним одной страшной картиной и заставили, как безумного, пулей ринуться к дверям и выбежать вон из пивной.
С одной стороны шел автомобиль, с другой со спокойной уверенностью двигался автобус, но Брайн промчался между ними на противоположную темную сторону улицы к спасительному укрытию зеленых оград на садовых участках и оказался затем в лабиринте пустынных и жутких тропинок, куда при иных обстоятельствах не рискнул бы заглянуть. Его обдавало грязью, кусты боярышника царапали ему лицо, пока он добежал до более сухого места у железнодорожного полотна.
Мимо медленно прополз товарный поезд — Брайн смотрел на пламя, вырывавшееся из кочегарки паровоза, чувствуя себя рядом с этим огромным чудищем как будто в большей безопасности. Поезд двинулся под мост к угольному складу, и Брайну захотелось уехать на нем, хотя состав пошел по направлению к пивной, Брайн силился удержать в ушах стук колес, пока тот не стал тихим бормотанием, которое затем поглотил и уничтожил все вбирающий в себя туманный ночной мрак.
И вдруг послышался голос — он доносился оттуда, где только что пробежал Брайн, и звучал грубо, ворчливо, некоторое время слышался ясно, потом тише и наконец оборвался. Он ушел, как ушел поезд, опять верх одержала тьма. Пальцы у Брайна кололо, будто по ним бежали кусачие муравьи, и, подняв руку, он увидел, что на двух пальцах крепко сидят стеклянные кольца. Другой рукой он разжал кулак, стащил с пальцев то, что осталось от кружек, и, прицелившись, насколько позволяла темнота, швырнул стекляшки как можно дальше. Снова послышался голос, теперь ближе:
— Бра-айн!
Брайн высасывал кровь из порезов и стоял тихо, ожидая услышать вслед за голосом шаги, но слышал только, как прыгают в ручье неподалеку лягушки.
— Брайн! Где ты? — опять раздался ворчливый голос. Нет, за ним не гонятся, потому что это зовет его Берт.
Почему его не преследуют? Ведь он же разбил две кружки!
Он ответил Берту:
— Я здесь. — Схватил зубами один конец грязного платка, а другой конец держал здоровой рукой и перевязывал.
— Как ты там? — спросил Берт, подходя к нему. — Давай я тебе перевяжу. — И затянул платок потуже, чтобы кровь перестала сочиться.
— Чего это ты удрал?
Вопрос удивил Брайна.
— Да я ведь расколотил две кружки. Ты что, не видел? — Подумаешь, ерунда, — сказал Берт. — Никто ничего и не сказал.
— А я думал, заругаются. Платить-то мне за кружки нечем.
— Они бьются то и дело. — Возле железнодорожной насыпи он передал Брайну три пенса. — На, твоя доля. Хозяин дал полшиллинга за работу.
На улицах их Содома почти все двери были на запоре, народу было мало. Брайну не терпелось поскорее убраться восвояси.
