Не странно, что Макарцев не вписывался в эпоху казенной отчетности и бюрократической показухи. Не странно также, что безразличны, а порой и безжалостны к человеку были его руководителя: призванные дать план любой ценой, они и не могли быть другими. И естественно вполне, что посеянное ими спустя годы взойдет нежеланием способных специалистов идти на руководящие должности, своего рода «социальной осторожностью». «У подобных людей ни учебные заведения, ни мы не воспитали высокого политического сознания и чувства ответственности за благополучие страны...» — должен будет признать на пленуме Тюменского обкома генеральный директор объединения Усольцев. одни из первых руководителей китаевской бригады. Так! Но ведь и не так! Макарцева не надобно учить политграмоте и не след всуе толковать ему о долге и честя. Это мы перед ним в долгу, а честность, честь и Отечество для него нерасторжимы. И вот еще какую закономерность высвечивает автор. Меняется руководства приходят новые, относительно молодые люди, уже как бы чувствующие дыхание того, что мы нынче зовем очищением И все же и у них нет ни времени, ни желания приглядеться к Макарцеву, к таким, как он. Они привозят с собою и создают на новом месте штаб из «своих» людей, достоинства которых им известны, а отдельные недостатки извинительны. Начинается героический штурм тех же задач, над решением которых бьется Макарцев, искоренение тех же недостатков, в борьбу с которыми он положил жизнь, затем — очередной срыв плана, затем снова меняется руководство, снова в интересах «своих» людей задвигают Макарцева, как пешку, на какое-то иное поле деятельности, и каждого нового начальника не устраивает наличный «человеческий материал», с которым ему несподручно начинать очередной героический штурм.
Здесь следует определиться. За многие годы в нашем общественном сознании укоренилось опасное заблуждение, что все экономические вопросы можно решить чисто политическим путем. И коль скоро поставленная задача не решается исправно и в срок следует лишь поменять одних людей на других, так сказать, «более лучших», и тогда уж дело сладится само собой. Осмелюсь однако, заметить, что не волюнтаризм порождает бесхозяйственность, он лишь усугубляет ее. Именно отсутствие надежно регулируемого механизма в экономике на всех уровнях руководства порождает волюнтаризм, грозные окрики и сверкание карающих шашек над повинными поневоле головами. И за все это люди неизбежно, как в дурной игре, расплачиваются своими судьбами. Но в каждом человеке есть определенный запас прочности: их умно, не по-хозяйски, а уж если совсем по правде, преступно это — допускать, чтобы предельные нагрузки ломали человека.
«Я не хочу — понимаешь: не хочу! — чтобы ты ломался», — заклинает Калещук своего друга.
Однако мы идем в будущее, ведя в поводу свое прошлое. Один из новых руководителей Самотлоре так оценивает китаевских учеников, выросших до буровых мастеров. «Выбить, выколотить, урвать что-либо по снабженческой части — это они умеют. Но предвидеть ситуацию? Предугадать события завтрашнего дня? Нет, это им еще не по плечу Не хватает им навыков руководителя коллектива». Вспомним, чем занимался сам Китаев в годы их становления, как не тем же выбиванием и выколачиванием? Истинно: время разбрасывать камни и время собирать камни!
В этой связи нам вполне понятен пристальный интерес автора к судьбе Виктора Китаева — инженера, бурового мастера руководителя производства и, наконец, партийного деятеля высокого ранга. Честолюбив, энергичен, умен, безусловно честен, нужды и проблемы нефтяников знает не по бумажным сводкам, словом — не из тех благополучных функционеров, целенаправленно переходящих из кабинета в кабинет, как бы воспаряя все выше и выше над реалиями жизни. Буровым мастером он умел увлечь людей крупной задачей, вдохнуть в них азарт и веру в неограниченные возможности слаженного коллективного труда. В его характере было брать на себя, не перекладывая на чужие плечи, ответственность за срывы и неудачи.
Ясно понимая, где верстается книга, с которой будут считываться пути дальнейшего развития региона, писатель с обостренным чувством пытается разгадать, как реализует себя достойный и близкий ему человек на постах первого секретаря окружкома. а затем одного из секретарей обкома партии Мы видим, как работа буквально захлестывает Китаева, как стремительны его рывки в болевые точки региона, как необратимо возрастает темп его жизни Но столь же четко мы видим, что в этой круговерти партийный лидер округа занят решением хотя и важных, но все же частных вопросов, а узел проблем, требующих широкого государственного мышления и комплексного подхода, тем временем натягивается еще туже. И когда писатель дружески высказывает сомнения в плодотворности такого рода деятельности, делится своей болью за дорогих ему людей, Китаев жестко отговаривается тем, что они призваны здесь решать не школьные задачки — вновь все одолевает Большая Нефть. Мы видим далее, с каким трудом пробивает себе дорогу новое мышление, как трудно отвыкнуть, отучиться партийному деятелю подменять хозяйственного руководителя и. следовательно, сводить свою деятельность к функциям погонялы. Продумать и отработать хозяйственный механизм, который бы позволял полнокровно развиваться в экономическом и социальном отношениях региону в целом, создать систему, отсекающую бюрократа от всего лучшего, смелого, талантливого, что есть в советском обществе, что еще ждет истинного расцвета в наших людях, — об этом говорит писатель. «Будем смотреть на вещи реально», — как бы через силу возражает ему старый товарищ. будто некие незримые путы сдерживают его очевидное стремление сделать новый шаг вперед.
Обостренно воспринимающий неразрывность времени как социальной категории. Калещук вскрывает, на мой взгляд, явление, еще не осознанное до конца нашим общественным сознанием. Когда мы говорим о перестройке, коренном, а ныне революционном переломе, следует дать себе трезвый отчет в том, что весь наш прошлый опыт, хотим мы этого или нет, уже впечатан в наш социальный код. Можно, безусловно можно, подкосить коррупцию репрессивно, можно поколебать бюрократизм и окоротить чиновника новой экономической политикой. Но не в пример труднее честно признать я затем изжить то, что мы все несем в себе, не задумываясь об этом.
Я хотел бы в этой связи особо обратить внимание читателя, что автор писал книгу в годы безоглядных восторгов и пустого славословия о «стране Тюмении», что само по себе — поступок. Поступок, который еще и одушевлен глубоким осознанием того факта, что проблемы Западной Сибири по своему существу выходят за рамки региональных и имеют общегосударственное, общенародное и общечеловеческое значение. Конечно, любой неравнодушный человек способен задуматься над судьбами планеты, наблюдая на малой своей отчизне иссыхающий родник. Но чем глобальнее народнохозяйственная задача, чем громаднее обживаемое пространство, чем интенсивнее освоение, тем труднее прогнозировать последствия столь всеобъемлющего воздействия. Беспомощна изреженная тайга. Беззащитна исполосованная траками тундра. Беспечальны, но исполнены страха и страдания и глухарь на любовном току, и ослепленный гоном лось, и на вековом пролете пронзительный птичий клин И плывущая вода, и послегрозовой искристый воздух, и поникшая травянка у вертолетного колеса — все беззащитно перед нами Это, слава богу, уже начинает входить в наше сознание Но ведь и мы — настаивает писатель — беззащитны перед будущим Подгоняемые сиюминутной нуждой или дурно понятой выгодой, мы ежечасно, ежесекундно предаем его — кому придется и придется ли оплачивать наши счета? Бесчисленными факелами пылает над Западной Сибирью попутный газ — это сгорает будущее наших детей и внуков Лежит в глубоком мраке обобранная наскоро, искалеченная залежь — это обворовано будущее наших внуков и правнуков. Мы открываем щедрый вентиль — это уходят безвозвратно еще не познанные свойства материи, еще не открытые продукты питания, немыслимые пока новые материалы.
Честные глаза — это ум писателя Способность мыслить общечеловеческими категориями — глаза публициста. На протяжении всей книги упорно, неотрывно, используя любой повод, Юрий Калещук пытается убедить нас в необходимости совсем иного уровня мышления, качественно нового подхода к миру, в котором живем мы — слабые дети самоуверенной механической цивилизации. Природа сама по себе существует, но она может существовать лишь постольку, поскольку мы ее осознаем. Скручиваются стальные конструкции нефтяной вышки в огнеметом вихре я ужасе — это не просто авария: это очередная расплата за беспечное общение с едва прирученной техникой. Газ, сжатый тысячелетиями, смертоносно вышвыривает насильно забитые в земную твердь штанги и буровые трубы — это убивает людей и крушит все окрест наша призрачная уверенность в абсолютном владении технологией. Малейшее движение, помноженное на ужасающую мощь самодовольного полузнания, чревато необратимыми последствиями. Наше дело сейчас — научиться думать! Думать — изучая, думать — проектируя, думать — внедряя. Позволять сейчас технике в технологии диктовать нам пути и определять размеры шага — опаснейшее заблуждение: счет может оказаться непомерным для вашего маленького мира. Может показаться, что писатель предчувствовал Чернобыль. Это не так, но он предугадывал тенденцию. И мне кажется, именно для того, чтобы противостоять ее сокрушающей силе, столь часто возникают в книге стихи — эта квинтэссенция человеческого духа. И совсем не случайно выплывающие из полярной тьмы видения буровых вышек открываются глазам удивительного поэта — Краснопресненского Затворника — как апокалипсические прозрения Босха. Не случайно в кабине вездехода, таранящего Кондинские болота, в салоне ли суперлайнера, в мерзлой ли мгле у арктического края Отчизны, не случайно, говорю, мы слышим эти единственные, чистейшие слова, обращенные напрямую к человеческому сердцу. Мир уже подошел к его пределу, но мы еще по привычке оглядываемся назад.
