Мария Ивановна не принимала участия в банкете. Стол был накрыт на два куверта. После первых приветственных слов и восклицаний перешли к мемуарной части: Аркадий Матвеевич вспоминал те счастливые дни, когда он подвергался руководству со стороны Алексея Федоровича. С каждой новой стопкой историческая роль товарища Головы вырастала так, что к двенадцати часам ночи он оказался основоположником большинства современных наук.
— Я вам горяченьких подложу, — время от времени говорила Мария Ивановна, принося пельмени. Аркадий Матвеевич вскакивал и целовал ей руку, а Голова хохотал и кричал:
— Ты у меня жену не отбивай, Переселенский!
Юмор вращался вокруг вечной темы об ухаживании за чужими женами. Когда Аркадий Матвеевич слишком тщательно целовал ручку, Мария Ивановна тоже шутила, говоря:
— Я все расскажу вашей жене, Аркадий Матвеевич.
— К вам она не ревнует, — отвечал Переселенский, не греша против истины, так как Розалия Марковна действительно не смогла бы ревновать мужа к женщине не их круга.
Когда, отвалясь на спинки стульев, они закурили, Аркадий Матвеевич без всякого предисловия, не переводя дыхания, рассказал анекдот:
— Муж уехал в командировку, а к жене пришел хахаль. И только они сели за стол выпить-закусить, возвращается муж. Ясное дело, жена испугалась, туда-сюда, что делать?.. Хахаль прячется в шкаф, а муж входит, оказывается, он забыл дома шляпу и вернулся за ней… Ну, туда-сюда, ищет ее всюду, где можно: на вешалке, в ящике стола, на стульях, даже под столом. Ищет и приговаривает: "Тут ее нет… тут ее нет… тут ее нет…" Потом открывает шкаф, а там стоит человек с пистолетом в руке. Тогда муж говорит: "И тут ее тоже нет"… Про шляпу-то… И закрывает шкаф…
Аркадий Матвеевич посмотрел на своего бывшего начальника. Голова почти сполз со стула, тело его содрогалось от приступа смеха, лицо стало багрово-красным. Смеяться он начал еще тогда, когда муж уезжал в командировку, во время поисков шляпы он уже корчился и стонал, из глаз его текли слезы.
— Она ему, значит… лезь, говорит, в шкаф…
— А в это время муж возвращается, — напомнил Переселенский.
— Возвращается муж и что?.. — утирая слезы, спросил Голова.
— Ищет шляпу.
— А откуда у него пистолет взялся? В шкафу-то?
— А кто его знает. Может, с войны остался.
— А по-моему, Переселенский, у него никакого пистолета и не было, а просто он рукой вот так сделал, а муж подумал, что это пистолет…
— Нет, не скажи, Алексей Федорович!.. Может, он военный человек: лейтенант или капитан, и ему пистолет полагается.
— А я все-таки думаю, что это был не пистолет.
После этого содержательного диалога Алексей Федорович покачал головой и сказал:
— И кто их выдумывает, эти анекдоты!
Аркадий Матвеевич был уже сильно пьян и не мог продолжать далее интеллектуальный разговор. По железной мужской традиции он предложил "сбегать", но оказалось, что у запасливейшей Марии Ивановны есть еще графинчик, настоянный на мандариновых корках.
Когда разлили настоянную, Голова сказал:
— Ступай, Мария, мы тут поговорить должны.
Послушнейшая Мария Ивановна немедленно ушла на кухню, захватив с собой пустые тарелки.
— Ты, Алексей Федорович, — человек… — констатировал Переселенский, поднимая рюмку. — Ты наше светлое…
Аркадий Матвеевич остановился, подбирая необходимое слово. "Светлое будущее" в данном случае явно не годилось, "светлый ум" требовал не среднего, а мужского рода, ничего другого на память сейчас не приходило, поэтому Переселенский сказал просто и задушевно:
— Будь здоров!
— Хочешь со мной встречать иностранных гостей? — неожиданно спросил Голова.
Аркадий Матвеевич некоторое время молчал, стараясь постичь смысл этой фразы.
— Из социалистического лагеря? — спросил он, наконец.
— Из социалистического не фокус, — усмехнулся Алексей Федорович. — Французы.
— А ну их! — сказал Аркадий Матвеевич. — Ну их к чертовой матери!
Сказав это, он сразу же подумал, что вообще-то было бы неплохо прочитать в газете, что он был в числе встречавших иностранную делегацию. Что бы тогда запел, интересно, Славка Горбунов, пишущий про него басни? С другой стороны, с иностранцами свяжешься, потом не оберешься неприятностей, все-таки он на секретной работе.
— Хочу тебя привлечь к нашей работе, Аркадий Матвеевич. Ты человек грамотный, инциативный. Мне сейчас выступать приходится много, то тут, то там. А я, ты ведь знаешь, экспронтом не умею.
(Как нам известно, Алексей Федорович никогда не пьянел, поэтому то, что он произнес "экспронт" вместо "экспромт", объясняется отнюдь не опьянением, а лишь тем, что он всегда произносил это слово именно так, и тем, что никто никогда ему не сказал, как нужно произносить это слово правильно. Примерно теми же причинами объясняется и отсутствие в слове "инициативный" одного "и". Хотим предупредить читателя, что в дальнейшем мы не будем останавливаться на всех погрешностях в языке нашего героя, ибо все они объясняются теми или иными уважительными причинами.)
Несмотря на то, что Аркадий Матвеевич много выпил, он уловил в предложении Головы какую-то перспективность и, оставив рюмку, стал слушать внимательнее.
— Чего там греха таить, я к твоему стилю привык, — продолжал Голова, — ты умеешь, где нужно, народную мудрость вспомнить или из Маяковского… Помнишь, ты мне для выступления на коллегии одну поговорку привел, украинскую…
— Нэ мала баба клопоту, купыла порося.
— Во-во!.. Здорово это тогда получилось!
Аркадий Матвеевич стал трезветь. Работать с Алексеем Федоровичем было легко и приятно, ни с одним из начальников у него не складывались такие деловые и дружеские отношения. И хотя сейчас предложение носило характер просто личной услуги, знакомство с высшими кругами городского Коммунального отдела могло пригодиться.
Остальная часть вечера прошла в обстановке полного взаимопонимания, и, как мы уже знаем, через два дня Аркадий Матвеевич стоял на вокзале по левую руку И. О. заведующего Коммунальным отделом как представитель научной интеллигенции города Периферийска.
Придя домой с банкета, когда жена уже стелила постель, и развязывая галстук, он сказал:
— Роза, кажется, я опять на коне.
— Это не конь, — сказала Розалия Марковна и вздохнула. — Ты даже не знаешь своих возможностей, Аркадий.
Она сложила большое вьетнамское покрывало, взбила пышные китайские подушки и разложила красивые чехословацкие одеяла.
— Разве это для тебя работа — писать кому-то выступления и доклады? — сказала она, втирая крем в один из своих четырех подбородков.
— Ты наивный ребенок — сказал Переселенский, что было, конечно, чудовищной лакировкой действительности. — Это же только начало. Ты знаешь, что сказал сегодня Алексей Федорович на банкете?
— Что? — равнодушно спросила Розалия Марковна.
— Он сказал, что оформит меня внештатным референтом Коммунального отдела.
— Поздравляю! Но если этот твой Голова так тебя любит, пусть он даст тебе стадион.
— Какой стадион?
— Вот видишь. Ты ничего не знаешь, а я все знаю.
— Какой стадион? — еще раз спросил Аркадий Матвеевич.
Розалия Марковна села на кровати, сунула ноги в немецкие домашние туфли на теплой фланелевой подкладке.
— Голова начинает строить большой стадион.
— Какой стадион? — в третий раз спросил Аркадий Матвеевич.
— Сейчас каждый город строит себе стадион на сто тысяч человек.
— Ну и что?
— Я не скажу главным инженером, но заместителем главного инженера ты можешь быть?
— Но я же не инженер, Роза!
— Кто тебе сказал?
Аркадий Матвеевич испуганно посмотрел на жену. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь его ущипнул.
— Сегодня ты не инженер, а завтра ты инженер, — спокойно сказала Розалия Марковна.
— Но у меня нет диплома! — воскликнул совершенно растерянный Переселенский. Розалия Марковна посмотрела на него материнскими глазами и сказала, как говорят ребенку, мечтающему о велосипеде:
— У тебя будет диплом.
Через два дня Розалия Марковна выехала на Кавказ, а Переселенский стал усиленно работать над новыми выступлениями товарища Головы, популярность которого в городе росла с каждым днем.
Обстоятельства складывались для Аркадия Матвеевича благоприятно: новый директор научного института предложил ему в мягкой форме подать заявление об уходе, следователь вот уже несколько дней не вызывал — времени оставалось много.
Очень неплохими получились выступления товарища Головы на сессии райисполкома, на открытии водной станции, на объединенном кустовом пионерском костре. Удалось и выступление на общегородском торжественном митинге, посвященном семисотдесятилетию Ледового побоища.
