Так и здесь — он просто почувствовал сенсацию. Ничего больше — в нем просто сработал инстинкт журналиста. Он решил затеять расследование — и бросился в эту затею безоглядно и решительно. Сознавал ли он риски? Понимал ли, что в то время сам висит на волоске, что находится под надзором? Нет, приходил он к выводу долгие годы спустя, не сознавал и не понимал. Вернее, сознавал и понимал, но не желал всей серьезности этих рисков признать. Заблукаев был настоящим журналистом.
И он даже не был напуган, когда в тот вечер, уже ложась спать, снова почувствовал направленный на него из-за окна взгляд. Медленно приблизился он к окну. Да, его разглядывал кто-то невидимый — хищный взгляд бродил по его телу, ничто не могло от него укрыться. Сильная дрожь начала бить Заблукаева, но он не отходил от окна и так же упорно пытался разглядеть, кто же все-таки смотрит на него. За окном, кроме темноты, никого не было.
— Ты и за мной пришел? — спросил Заблукаев. Он хотел задать этот вопрос негромко и уверенно, но голос его сорвался, и он с неудовольствием услышал, что клацает от страха зубами, произнося эти слова.
Никто ему не ответил, но за окном кто-то точно был — взгляд бил в него, как некий невидимый луч.
Тогда Заблукаев задернул занавеску — трясущейся рукой.
На следующее утро он отправился по указанному братом Палимпсестом адресу. С собой у него были блокнот и ручка — хотя он прекрасно понимал, что записать ему ничего не удастся. С ночи стоял легкий морозец, и худое пальтишко совсем не грело. Обмотав голову башлыком, Заблукаев время от времени останавливался и прятался в подъездах от налетающего злого ветерка. Ему нужно было дойти до дальнего фабричного квартала, и он совсем продрог, когда, наконец, добрался.
Длинные старые облупившиеся дома выставили свои непристойные фасады на улицу, по которой брел, закутанный в башлык, донельзя замерзший, Заблукаев. Никто не попался ему на пути. Неожиданно улица вывела его к разбитым вагонам, ржавым путям, кучам старых черных шпал — он оказался на задах какого-то древнего вокзала. Заблукаев сверился по бумажке — похоже, ему нужно было пройти вокзал насквозь. И он, поскальзываясь, пошел по обледенелым путям. Доисторические паровозы, черные, угловатые, застыли там и сям. Попадались бараки — с выбитыми окнами, вывороченными дверями. На фасаде одного полуразрушенного здания красовалась надпись: «Слава путейцам!»
Дом, который искал Заблукаев, нашелся прямо рядом с вокзалом. Это было черное от копоти здание, просевшее на один бок. Окна двух первых этажей были заложены кирпичом. Сбоку прилепилась чумазая вывеска: «Зестяные работы». Заблукаеву нужен был подвал. Он вошел во двор дома, и длинный ряд ржавых брошенных автомобилей представился его глазам. Он посмотрел вверх – на балконах полоскалось прокопченное белье, слабо хлопало под порывами ветра треснутое окно. Пусто и холодно было в этом дворе.
Вход в подвал находился во втором по счету подъезде. В глаза бросалось, что подвал надежно закрыт железной дверью, в которой прорезан глазок — довольно необычно для подвальных дверей. Заблукаев несильно постучал, тотчас с той стороны кто-то глянул на него в глазок, и дверь со скрежетом отворилась. На Заблукаева со странной блаженной улыбкой смотрел молодой, коротко стриженный толстячок, одетый в мешковатую камуфляжную форму. Заблукаев, сбитый с толку этой улыбкой, поздоровался не сразу. Толстячок, не отвечая на приветствие, смотрел будто бы сквозь него. Улыбка его стала еще шире. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы из-за его спины не появился брат Палимпсест, который сердечно пригласил Заблукаева войти.
— Это брат Зумпф, — представил он молодого человека, открывшего дверь.
— Здравствуйте, — поздоровался Заблукаев.
— Абалабала калабала лабаласабала, — ответил брат Зумпф, странно закидываясь и заводя глаза.
— Он у нас все время молится, — с улыбкой пояснил брат Палимпсест. — Ну, идите за мной. Только голову нагните, тут низковато.
Это был самый обыкновенный подвал многоквартирного дома — с бетонными стенами, пыльными трубами, запахом заплесневелой сырости. По углам валялся давний мусор. Длинные темные комнаты переходили одна в другую, по мере продвижения по ним становилось все душнее. Настенные росписи, оставленные давно сошедшими в могилу озорниками, изображали стыдные части человеческого тела. Повсюду, обрамленная то сердечком, то пентаграммой, повторялась эзотерическая формула: «Витя + Маша = любовь», которую можно было бы принять за алхимическую, если бы рядом были даны точные пропорции того, сколько именно Вити нужно смешать с Машей, чтобы получить искомое. Заблукаев на какое-то мгновение задумался о том, что даже щепотка этой бесподобной субстанции может спасти мир, но тут брат Палимпсест остановился и пропустил его вперед.
Они оказались в комнате, которая разительно отличалась от прочих. Это был больших размеров зал, освещавшийся единственным окошком под потолком. Хотя трубы были и здесь, в зале царила необычная чистота. Чем-то он напоминал университетскую аудиторию — может быть, тем, что на трубах вдоль стен примостились люди в темных одеждах. Все они были поглощены чтением, некоторые раскачивались, закрыв глаза. Другие, вскарабкавшись по трубам до самого потолка, пребывали в неподвижности. Заблукаев в жизни не видел более странного места.
Но самое необыкновенное он углядел в темной глубине зала. Там стояла какая-то статуя, кажется, конная, изображение некоего животного — или так казалось. Заблукаев сделал шаг, чтобы приблизиться, рассмотреть поближе, но брат Палимпсест ухватил его за руку.
— Нет, брат, нет, — произнес он. — Тебе не время. Ты торопишься, брат. Идем, я представлю тебя.
И он вывел Заблукаева на середину зала. Множество взглядов скрестилось на Заблукаеве. Он был со всех сторон изучаем.
— Это наш новый брат, — объявил громко брат Палимпсест. — Он только пришел, он всего лишь жаждет узнать. Позволим ли?
— Кто ты? — спросили из угла, и Заблукаев понял, что вопрос относится к нему.
— Я… я… я хочу узнать про Язык, — проговорил он.
На это не последовало никакого ответа — ни смеха, ни хмыка.
— А если узнаешь? — спросил тот же голос.
— Я… поверю, — несмело ответил Заблукаев.
— А так не можешь? — спросили из другого угла.
— Не могу, — ответил Заблукаев уже тверже.
Настала мертвая тишина, только слышалось бурчание труб.
— Произнеси молитву, — потребовал у Заблукаева голос.
Заблукаев смешался. Чего угодно он ожидал, но не этого. Произносить молитву в собрании лингваров, молитву Языку? И тут он понял. Внезапное вдохновение озарило его.
— Чырыстара абара курушарам чум, — заговорил он, и голос его креп. — Агадым сыпурум тарабашар эргара жарака стыр бара. Марадар кашарам сторомар хычырам бара, агадым курушарам чум пыракам харакым бара!
Он закончил с необычайным воодушевлением. После паузы первый голос с ноткой одобрения произнес:
— Так мало кто говорит здесь — но говорил ты хорошо. О чем ты просил?
— О том, чтобы узнать, — ответил Заблукаев.
Брат Палимпсест вопросил, поворачиваясь во все стороны:
— Позволим ли?
— Обернись, — приказал Заблукаеву первый голос. — Воззри в лицо истине.
И Заблукаев, понимая, что ему позволили разглядеть то, что находится в глубине зала, повернулся и напряг было глаза — но тут раздался шум, грохот, топот подкованных башмаков и в комнату с ревом ворвалась толпа вооруженных автоматами людей в непроницаемых шлемах и черной форме. Заблукаев узнал ломилицию — логопедическую милицию.
— Всем к стене! — раздался ужасающий крик. — Руки за голову! Сопротивление бесполезно!
Появление стражей порядка было встречено криком столь же ужасающим:
— Ломье! Гаси ломье!
И Заблукаев со страхом увидел, что лингвары быстро выхватывают из-за труб и перекидывают друг другу пистолеты и автоматические винтовки.
— Бросай оружие! — кричали ворвавшиеся.
— Гаси ломье! — вопили лингвары, щелкая затворами.
Заблукаев видел, как брат Зумпф, не переставая блаженно улыбаться, потащил из кармана что-то длинное и угловатое. Медленно лезла наружу рукоятка огромного пистолета.
— Стойте! — неожиданно для самого себя завопил диким голосом Заблукаев, поднимая руки. — Не стреляйте! Я логопед! Я логопед!
Брат Зумпф, сбоку от него, счастливо засмеялся, вытянул перед собой руку с пистолетом и выстрелил. В ответ загрохотали очереди. Пули скакали по трубам, визжали и свистели вокруг Заблукаева. Он бросился на землю. Последнее, что он увидел, — брата Зумпфа несколькими очередями отбросило назад, он покатился по полу. Визги и крики повисли в зале. Всюду метались лингвары — и падали под пулями.
— Я логопед! Я логопед! — в ужасе повторял Заблукаев. Только тут он понял, что навел ломилицию на убежище лингваров.
