Абрахам сидел за столом и украдкой посматривал на родителей. Он ничего не понял из их разговора, но вместе с тем ясно увидел то, что нередко видел и прежде, — мать сердится и раздражена, а отец приветлив и даже благодушен.
После обеда Абрахаму предстояло обычное занятие — готовить уроки с маленьким Мариусом. Однако охоты к этому у Абрахама не было. Стояли первые дни мая, и школьникам надлежало тщательно проштудировать все предметы для того, чтобы подготовиться к ужасным экзаменам, которые решали судьбу маленького Мариуса.
Тот и в самом деле усердно сидел над книгами, но Абрахам с каждым днем терял это усердие. Быть может, потому, что теперь все ярче и ярче светило солнце, в небе не было ни облачка, а на кустах крыжовника уже появилась молодая зелень.
Сегодня у Абрахама было сумасшедшее настроение. Вместо занятий греческим и математикой он предпочел шутить и дурачиться, что привело в ужас маленького Мариуса. Мариус то смеялся, то принимался упрашивать Абрахама, чтобы тот перестал шутить. Наконец Абрахам сбросил книги со стола и неожиданно сказал:
— Мариус, пойдем покатаемся на лодке! Захватим удочки! Поудим рыбу…
Конечно, у маленького Мариуса не хватило мужества противостоять предложению. И этот прелестный тихий весенний вечер ребята провели в лодке, усердно занимаясь ловлей мальков.
По этой причине следующий день прошел для Мариуса весьма неблагоприятно. Уже одно сознание, что он готовил уроки не столь старательно, как обычно, смущало Мариуса и придавало его ответам излишнюю неуверенность.
К тому же на урок латинского языка пришел сам ректор, чтобы послушать ответы отличных учеников.
Для преподавателя Олбома такое посещение имело особое значение. Он решил показать ректору, как успешно продвинулись в своих знаниях его лучшие ученики. Сообразуясь с этим, Олбом вызвал сначала Брока, а затем Мариуса.
Абрахам сидел как на иголках. Он знал Мариуса как свои пять пальцев и видел, что сегодня большая голова Мариуса легко может запутаться от малейшего пустяка, от малейшей трудности. Уже на предыдущем уроке греческого языка Мариус отвечал чрезвычайно плохо, и Абрахам через парту громко подсказывал ему чуть ли не каждое слово. Но там господин Ёж со своим либеральным отношением к подсказке не помешал этому делу.
Во время перемены маленький Мариус сказал Абрахаму с явной укоризной:
— Ах, Абрахам, ты вчера зря заманил меня ловить рыбу. Ты сам теперь видишь — я решительно ничего не знаю. А между тем я уверен, что меня сегодня вызовут по всем предметам. Дело, конечно, кончится очередной шестеркой, а тогда меня не допустят к экзаменам.
Абрахам только сейчас осознал всю трудность положения Мариуса. Об этом Абрахам раньше никогда всерьез не задумывался. Но теперь, когда маленький Мариус, делая множество ошибок, читал оду Горация, Абрахам живо ощутил, что его лучший друг и в самом деле может не перейти в четвертый латинский класс. А это означает, что маленький Мариус останется на второй год, останется в новом классе и с новыми школьными друзьями.
Маленький Мариус, отвечая Олбому, то и дело ошибался. Но адъюнкт Олбом не осмеливался раздражаться в присутствии ректора. Благостным тоном он говорил Мариусу:
— Нет, нет, дорогой Готтвалл, ты говоришь не то! Ты говоришь: Fallo, fefelli… это так… Но далее как будет, дорогой мой мальчик?
У Мариуса не было в голове ни одной цельной мысли, и он беспомощно заикался:
— Fa… fe… fe…
Строгий взгляд ректора сдерживал Олбома, но все же адъюнкт свирепо сказал:
— Ну?! Говори!.. Что за удвоение ты ищешь в супине? Ты же отлично знаешь эти глаголы! Их не больше трех-четырех. Вспомни: pello, pepuli, pulsum… А тут? Тут?
— Pulsum… — пробормотал Мариус, судорожно накручивая на свои пальцы голубой платок.
Голос Олбома дрожал от ярости, когда он крикнул:
— Вздор, Готтвалл! Ты просто издеваешься надо мной!.. Да, да, господин ректор, ко всему этому надо относиться совершенно спокойно… Ты знаешь эти глаголы как свои пять пальцев, но только не хочешь мне отвечать!.. Ну, спокойнее, мой мальчик! — Голос учителя дрожал от бешенства. — Итак, начнем: amo, amavi, а теперь супин: ama…
Маленький Мариус молчал, уронив свой носовой платок.
Адъюнкт Олбом, позабыв о ректоре, снова крикнул:
— Ну, это уже слишком! Отвечай, отвечай, упрямый болван! Отвечай хотя бы, как будет по-латыни круглый стол? Ну — круглый стол! Да будешь ли ты, наконец, отвечать?!
Мариус молчал. И тут Олбом с яростью кинулся к школьнику, словно намереваясь ударить его, несмотря на присутствие ректора. Собирался ли он и и самом деле ударить Мариуса или же просто хотел устрашить его — осталось неизвестным, так как в этот момент Мариус упал. Он упал на пол между столом и скамейкой, прежде чем адъюнкт Олбом достиг парты.
Перегнувшись через стол, Олбом с недоумением смотрел на лежащего на полу Мариуса. Торопливо подойдя к Олбому, ректор спросил:
— Что с ним? Он упал?
Адъюнкт не успел ответить, так как в это мгновенье в классе раздался чей-то взволнованный голос: «Как вам не стыдно?!»
Все обернулись на этот окрик. Абрахам Левдал с исказившимся лицом стоял, бледный как полотно. Губы его снова повторили: «Как вам не стыдно!» И тут Абрахам, замахнувшись кулаком на Олбома, отчетливо произнес:
— Вы… вы дьявол!
Этой сценой ректор был устрашен более, чем когда-либо в жизни. За всю свою долгую педагогическую деятельность ему еще не приходилось видеть что-либо подобное. Адъюнкт Олбом стоял окаменевший, позабыв о маленьком Мариусе, который не двигаясь лежал на полу.
Наконец ректор пробормотал, посматривая на Абрахама:
— Ты… ты, кажется, сошел с ума, Абрахам… Абрахам Левдал!
Но тут Мортен Толстозадый решительным шагом подошел к упавшему Мариусу и приподнял его. Глаза Мариуса были закрыты, и смертельная бледность не сходила с его лица.
— Принесите воды! — скомандовал Мортен, не опуская Мариуса.
— Да, да, принесите скорей воды, — залепетал адъюнкт Олбом. — Мальчик несомненно болен. Это чистое безобразие — посылать в школу больных учеников…
Между тем ректор, подойдя ближе к Абрахаму, долго и неподвижно глядел на него, а затем тихим и строгим тоном сказал ему:
— Немедленно отправляйся домой, Левдал! Сегодня же я буду беседовать с твоими родителями о твоем поступке.
В классе стояла мертвая тишина, когда Абрахам принялся собирать свои книги. Ожесточение, которое кипело в его сердце, когда Олбом мучил Мариуса, с необычайной быстротой рассеялось. И теперь, проходя по пустому школьному саду, Абрахам стал обдумывать, что, собственно говоря, он сделал. И как об этом он поведает своему отцу.
Выйдя из школы, Абрахам не сразу пошел домой. Он оставил свои книги у знакомого булочника и направился к восточной окраине города, где он никак не рисковал встретить своего отца.
Между тем маленького Мариуса побрызгали холодной водой, и тогда он очнулся от обморока. После этого он не менее получаса лежал на диване в гостиной ректора. Засим ему дали гофманских капель и в сопровождении сторожа отправили домой. Фру Готтвалл жила недалеко от школы.
Маленький Мариус едва передвигал свои ноги. Он был бледен и опирался на сторожа, который нес его книги. Скунсы носились вокруг, стараясь заглянуть ему в лицо. Некоторые из скунсов не прочь были снова подразнить крысиного короля, но тут кто-то из старших школьников сказал:
— Оставьте его! Разве вы не видите, что он болен?
Таким образом маленький Мариус, кажется, впервые спокойно и без насмешек миновал школьные лестницы и коридоры.
Конечно, ректор уделил бы значительно больше внимания этому несчастью с его маленьким профессором, если бы поступок Абрахама Левдала не взволновал его до глубины души.
То, что ученик заболел среди урока, — это случалось и раньше. А маленький Мариус явно был нездоров — ведь он даже делал ошибки в ударении, когда читал оду, чего прежде никогда с ним не бывало. И тут адъюнкт Олбом несомненно был прав, когда крикнул, что это безобразие со стороны родителей посылать в школу больных детей. Но вот история с Абрахамом Левдалом, поступок этого дерзкого и мятежного мальчишки — это уже было слишком! В этом поступке — открытый вызов и даже, если хотите, бунт. Здесь под благовоспитанностью и непосредственностью скрываются опаснейшие ростки!
Ну, будь Левдал сыном грубых и необразованных родителей, таких родителей, которых сейчас немало, — это было бы понятно, естественно. Но Абрахам — сын профессора Левдала, сын благородного, гуманного и образованнейшего человека! И вдруг единственный его сын проявляет такие опаснейшие склонности, в которых поистине чувствуется мятежный дух!
Адъюнкт Олбом, беседуя об этом происшествии с ректором, осторожно упомянул о характере фру Венке, всегда настроенной оппозиционно. Говорить более прямо он не решился, так как знал, что она пользуется большим почетом у ректора. Но тот вспомнил последний спор в доме профессора и предпочел не дать Олбому никакого ответа, рассеянно поглядывая по сторонам.
