Затем исчез Андрей Добрынин, то есть скромный автор этого повествования. Обстоятельства собственного исчезновения мне, разумеется, известны, однако о них я расскажу ниже, а пока замечу лишь, что из письма, оставленного мною в пыльном и душном номере астраханской гостиницы «Юбилейная», который оказался моим последним пристанищем в СССР, был сделан неожиданный для меня вывод о том, что я стал жертвой неких врагов. На самом же деле причиной моего бегства стали чувства, обуревавшие меня тогда и грозившие погубить меня куда вернее, чем самые могущественные враги. Спастись от такой развязки я мог единственным способом, как то присуще моему душевному складу: я должен был порвать со всем привычным окружением и предаться как можно более стремительной смене впечатлений. Мне свойственно живо и глубоко реагировать на все то внешнее, что проходит перед моими глазами, и эти отклики, рождающиеся в душе, обычно способны в какой–то мере заглушить боль душевных ран, нанесенных мне человеческой глупостью или безответной любовью. Разумеется, в моем тогдашнем состоянии я никак не мог бы заставить себя пройти всю ту канцелярскую волокиту, которой сопровождается почти всякая заграничная поездка. Поэтому я воспользовался своими давними связями в среде исламских фундаменталистов Закавказья, которые уже на третий день перебросили меня через иранскую границу и далее в Тегеран. Там я попросил купить мне билет на любой самолет, следующий рейсом в Южную Америку. Мне казалось, что именно дальность расстояния будет тем лекарством, которое облегчит мое душевное расстройство. Ночь я провел в задней комнате какой–то грязной харчевни, служившей явкой для бородатых заговорщиков. Как я понял из их негромких бесед, они принадлежали к одной из самых изуверских и реакционных исламских сект, стремившихся свергнуть режим Хомейни как слишком либеральный. На следующее утро я уже сидел в самолете, совершавшем беспосадочный рейс Тегеран — Мадрид. В Мадриде я пересел на самолет, направлявшийся в Санта — Фе, столицу республики Тукуман, находящейся, как известно, в самом центре южно–американского континента.
Когда «боинг» набрал высоту, я спросил у стюардессы свежий номер «Нувель обсерватер». Рассеянно просматривая хронику происшествий, я внезапно вздрогнул. С фотографии на меня смотрело улыбающееся лицо Виктора Пеленягрэ. Заголовок заметки гласил: «Четвертое исчезновение». Лихорадочно пробежав глазами текст, я узнал, что Виктор, совершавший турне по европейским столицам вместе со знаменитой рок–группой «Скандал», однажды вечером в Вене вышел из гостиницы, заявив своим друзьям–музыкантам, что идет в публичный дом. Так как Виктор предпринимал такие вылазки почти каждый вечер, возвращаясь в гостиницу лишь наутро, то его отсутствие никого не обеспокоило, — вплоть до того момента, когда к гостинице подали автобус и пришло время ехать на концерт. Следует сказать, что значительной долей своего успеха группа «Скандал» обязана нелепым, но забавным текстам, написанным Виктором на ее музыкальные композиции. Но особенно хорош Виктор был в роли конферансье: его раскованное поведение и гагаузский юмор неизменно покоряли любую публику. Поэтому его отсутствие могло лишить музыкантов привычного триумфа. Группа погрузилась в автобус и перед концертом поехала в публичный дом «Пещера нимф», в котором Виктор имел обыкновение проводить время, утверждая, что предлагаемые там забавы соответствуют его латинскому темпераменту.
В лупанарии музыкантам рассказали, что Виктор действительно нанес накануне визит в «Пещеру нимф» и даже успел распить с хозяйкой, фрау Амалией, бутылку иоганнисбергера, стращая добрую старушку жуткими рассказами из советской действительности. Но тут в вестибюль, где они сидели, ввалились два подозрительных субъекта, еще больше напугавших фрау Амалию. Один из них был длинным, тощим, с выпирающим кадыком. На его испитом лице мрачным огнем горели глубоко посаженные глаза неопределенного цвета. По виду Амалия дала ему лет пятьдесят. Второй, лет сорока, низенький и плотный, с красным лоснящимся лицом и блуждающей на губах свирепой ухмылкой, являлся, судя по всему, телохранителем первого, который называл его «Лентяй». Лентяй же называл своего хозяина «Петя Кока». Оба были очень скверно одеты, в особенности Лентяй, у которого из–под лоснящегося черного пиджака виднелась только грязная тельняшка. «Витя!» — завопили они, едва увидев нашего героя. «Петя! Лентяй!» — крикнул Виктор и бросился в их раскрытые объятия. Как поняла фрау Амалия из их дальнейшей беседы, Петя Кока и его клеврет Лентяй оказались земляками Виктора, знавшими его с детства. В их речи часто повторялось слово «Згурица», а фрау Амалия знала из разговоров с Виктором, что родился тот именно в селе Згурица в Молдове. Теперь же, судя по всему, Петя Кока являлся вождем эмигрантов, несогласных с политикой властей новоиспеченной республики Молдова и постоянно замышлявших все новые заговоры и покушения. Фрау Амалия вспомнила прочитанное ею в газете сообщение о недавней гибели молдавского посланника: злоумышленники заложили бомбу в искусственную женщину, которую дипломат имел обыкновение брать с собой в деловые поездки. В момент очередного совокупления со своей молчаливой подругой несчастный замкнул детородным органом электрическую цепь взрывного устройства, на что и рассчитывали заговорщики. Произошел взрыв, повлекший за собой гибель дипломата. Еще более коварным было покушение на молдавского представителя в ООН: террористы подкараулили его собаку, огромного мохнатого ньюфаундленда, и затолкали бомбу ему в задний проход. Через полчаса во время прогулки в Центральном парке несчастное животное взлетело на воздух вместе со своим хозяином. По–видимому, полиция напала на след террористов, так как Петя Кока и Лентяй очень спешили. Далее в статье содержались самые интересные для меня сведения: «Со слов хозяйки гостиницы, — говорилось там, — злоумышленники намеревались скрыться в республике Тукуман, пользуясь царящей там политической нестабильностью». Они уговаривали Виктора составить им компанию и, видимо, достигли цели: он вышел из заведения вместе с ними и с тех пор никто в Европе его не видел. Возникал резонный вопрос: что же привело террористов в «Пещеру нимф»? Выяснилось, что Лентяй, как заботливый отец, решил пристроить двух своих юных дочерей в какое–нибудь приличное заведение, опасаясь, что малютки не выдержат долгого путешествия через океан и тягот неустроенной жизни на новом месте. Фрау Амалия предъявила двух новых девочек полиции, но те ничего не знали о планах своего папаши и в ответ на все вопросы лишь переглядывались и хихикали. «Итак, Тукуман», — прошептал я, откидываясь в кресле самолета.
В аэропорту Санта — Фе даже на летном поле там и сям маячили группы солдат весьма неопрятного вида с допотопными винтовками «манлихер» в руках. Проходя мимо них, я с отвращением косился на их грязные помятые мундиры, расхлябанную амуницию, алчные физиономии с глазами, остекленевшими от пьянства. Лишь опасение получить тут же пулю в лоб от одного из этих вояк не позволяло мне заткнуть нос, когда я случайно вдыхал исходивший от них запах немытого тела, смешанный с парами алкоголя. В зале аэропорта сидели на корточках и лежали вповалку индейцы и пастухи из пампы в своих ярких пончо, цыгане, арабы–торговцы и многочисленные семьи европейских иммигрантов, то ли собиравшиеся повидаться с родней в Европе, то ли решившие навсегда покинуть беспокойную республику. Сейчас в Тукумане правил, как обычно, военный диктатор, генерал Умберто Вергара, пришедший к власти год назад в результате очередного переворота. Впрочем, власть его в полной мере распространялась лишь на столицу и столичный округ, в провинциях же хозяйничали военные губернаторы, подчинявшиеся центральной власти лишь тогда, когда находили это для себя выгодным. Найти управу на князьков в генеральских мундирах, тяготевших к самому разнузданному насилию, не удавалось никакому правительству. Впрочем, и нравы столичного гарнизона были немногим лучше: в этом убеждал даже беглый взгляд на представителей военного сословия, слонявшихся в аэропорту в поисках поживы. Армейский капитан, выполнявший обязанности начальника таможни, жестом велел мне открыть чемодан и так же молча вытащил оттуда и сунул к себе под стойку мою зажигалку «Ронсон», сделав затем мне знак рукой проходить и не задерживать очередь. Я благоразумно повиновался. Когда я уже выходил из здания аэропорта на прилегающую площадь, сзади послышались возмущенные вопли. Кто–то с сильным немецким акцентом поносил грязных бандитов, называющих себя солдатами, и угрожал пожаловаться самому начальнику гарнизона. Обернувшись, я увидел скорую развязку этой сцены: один из солдат замахнулся прикладом, послышался глухой удар, и выкрики сразу же оборвались. Двое солдат подволокли под руки к дверям и выкинули на улицу обмякшее тело приземистого толстяка в клетчатых бриджах, туристских ботинках на толстой подошве и тирольской шляпе с пером, съехавшей на залитое кровью лицо. Толстяк бессильно распластался на булыжной мостовой. Вслед ему из дверей вылетел его раскрытый чемодан, из которого посыпались белье, туалетные принадлежности, искусственная женщина и прочий скарб путешественника. Я остановился, решив собрать имущество несчастного и сложить его обратно в чемодан. Мое внимание привлекли валявшиеся среди прочих вещей бумаги. Одного взгляда на них мне хватило, чтобы понять принадлежность пострадавшего к банковскому делу, причем в банковской иерархии он занимал, несомненно, высокую ступень: такие документы вряд ли могли доверить рядовому работнику. Я подозвал носильщика, который потащил наши чемоданы к располагавшейся поодаль стоянке извозчиков, а сам поднял раненого, поставил на ноги и, осторожно поддерживая, повлек его туда же. Когда копыта двух каурых лошадок местной породы, запряженных в скрипучий экипаж, зацокали по булыжнику, тряска привела моего подопечного в чувство. «Благодарю вас», — простонал он. «Не стоит благодарности», — ответил я скромно. «Никак не привыкну к порядкам в этой чертовой дыре, — пожаловался он. — Богатому человеку здесь можно позволить себе все что угодно, и в то же время вас в любой момент могут избить, ограбить или просто унизить. Позвольте представиться: Карл Детлефс, управляющий местным отделением ”Дрезднер банк». Работаю здесь пятый год, но семью перевозить боюсь, так и езжу раз в два месяца к себе в Дюссельдорф и обратно. Разумеется, жалованье мне платят приличное, ведь здесь не всякий сможет и просто жить, а не то что работать. Но иногда кажется, что не нужно никаких денег, лишь бы иметь скромную работу в Германии и проводить каждый вечер с женой и детьми». «Я вас понимаю», — сочувственно покачав головой, сказал я. «Разрешите полюбопытствовать, если не секрет, с кем имею честь?» — спросил Детлефс. «Нет никакого секрета, — пожал я плечами. — Андрей Добрынин, литератор из России, к вашим услугам». — «Как! Тот самый?!.» — «Да–да, тот самый». Детлефс некоторое время разглядывал меня, не в силах справиться с удивлением и даже перестав промакивать платком кровь, еще сочившуюся из рассеченного лба. «Но что же вас привело сюда? — спросил он наконец. — Ценителей литературы здесь — раз–два и обчелся. Большинство думает только о том, как бы побыстрее и без труда разбогатеть, а в свободное время ходят к девкам или пьют агуардьенте». «Понимаю, — кивнул я. — Но я здесь по делам личного свойства. В частности, я бы хотел приобрести здесь плантацию, желательно подальше от столицы и в живописном месте. Не ведете ли вы операций с недвижимостью?» «Ну разумеется, — обрадовался Детлефс. — Счастлив быть полезным такому человеку. Я даже припоминаю несколько вариантов, которые могли бы вас заинтересовать. Но предупреждаю: в провинции здесь неспокойно, есть разбойники, беглые пеоны, а кроме того — мятежники из армии генерала Уртадо, который не признает центральное правительство с тех пор, как с поста президента свергли его дядюшку, генерала Годоя. С того времени сменилось уже шесть правительств, и со всеми он находится в состоянии войны. Если вы хотите уединения, то для этого, мне кажется, есть и более спокойные места — Баварские Альпы, например». «Возможно, вы и правы, но в Тукумане у меня есть и другие дела, помимо приобретения собственности, — заметил я. — К тому же человек я мирный, не склонный к политическим дрязгам, да и к особому обогащению тоже. Ради своего спокойствия я готов отдать хоть весь годовой доход с плантации. Наконец, и цены на недвижимость здесь наверняка невысоки, Тукуман — не очень–то привлекательное место для помещения капитала». «Это верно, — согласился Детлефс. — Тогда завтра с утра мы займемся делами, а сегодня вы — мой гость. Нет–нет, не возражайте, я ваш должник, и вообще для меня большая честь принимать у себя такого человека, как вы. Шутка ли — сам Великий Приор Ордена куртуазных маньеристов, да еще здесь, в Тукумане! Такая удача выпадает раз в жизни. А как будет рада Розалия! Это сиротка, моя воспитанница», — пояснил Детлефс в ответ на мой вопросительный взгляд и смущенно кашлянул. «Прекрасное имя — Розалия», — мечтательно заметил я, разглядывая тянувшиеся мимо здания центральных кварталов Санта — Фе. Они были выстроены в типичном испано–американском стиле: обильная барочная лепнина и статуи святых в нишах многочисленных церковных фасадов, двухэтажные дома с затейливыми решетками на балкончиках и окнах, наглухо закрытые жалюзи. «А куда мы едем? Мы же не сказали адрес», — вдруг вспомнил я. «Не беспокойтесь, он знает, — ответил Детлефс. — Мы едем в отделение банка, я квартирую в том же доме».
