В аэропорту Санта — Фе даже на летном поле там и сям маячили группы солдат весьма неопрятного вида с допотопными винтовками «манлихер» в руках. Проходя мимо них, я с отвращением косился на их грязные помятые мундиры, расхлябанную амуницию, алчные физиономии с глазами, остекленевшими от пьянства. Лишь опасение получить тут же пулю в лоб от одного из этих вояк не позволяло мне заткнуть нос, когда я случайно вдыхал исходивший от них запах немытого тела, смешанный с парами алкоголя. В зале аэропорта сидели на корточках и лежали вповалку индейцы и пастухи из пампы в своих ярких пончо, цыгане, арабы–торговцы и многочисленные семьи европейских иммигрантов, то ли собиравшиеся повидаться с родней в Европе, то ли решившие навсегда покинуть беспокойную республику. Сейчас в Тукумане правил, как обычно, военный диктатор, генерал Умберто Вергара, пришедший к власти год назад в результате очередного переворота. Впрочем, власть его в полной мере распространялась лишь на столицу и столичный округ, в провинциях же хозяйничали военные губернаторы, подчинявшиеся центральной власти лишь тогда, когда находили это для себя выгодным. Найти управу на князьков в генеральских мундирах, тяготевших к самому разнузданному насилию, не удавалось никакому правительству. Впрочем, и нравы столичного гарнизона были немногим лучше: в этом убеждал даже беглый взгляд на представителей военного сословия, слонявшихся в аэропорту в поисках поживы. Армейский капитан, выполнявший обязанности начальника таможни, жестом велел мне открыть чемодан и так же молча вытащил оттуда и сунул к себе под стойку мою зажигалку «Ронсон», сделав затем мне знак рукой проходить и не задерживать очередь. Я благоразумно повиновался. Когда я уже выходил из здания аэропорта на прилегающую площадь, сзади послышались возмущенные вопли. Кто–то с сильным немецким акцентом поносил грязных бандитов, называющих себя солдатами, и угрожал пожаловаться самому начальнику гарнизона. Обернувшись, я увидел скорую развязку этой сцены: один из солдат замахнулся прикладом, послышался глухой удар, и выкрики сразу же оборвались. Двое солдат подволокли под руки к дверям и выкинули на улицу обмякшее тело приземистого толстяка в клетчатых бриджах, туристских ботинках на толстой подошве и тирольской шляпе с пером, съехавшей на залитое кровью лицо. Толстяк бессильно распластался на булыжной мостовой. Вслед ему из дверей вылетел его раскрытый чемодан, из которого посыпались белье, туалетные принадлежности, искусственная женщина и прочий скарб путешественника. Я остановился, решив собрать имущество несчастного и сложить его обратно в чемодан. Мое внимание привлекли валявшиеся среди прочих вещей бумаги. Одного взгляда на них мне хватило, чтобы понять принадлежность пострадавшего к банковскому делу, причем в банковской иерархии он занимал, несомненно, высокую ступень: такие документы вряд ли могли доверить рядовому работнику. Я подозвал носильщика, который потащил наши чемоданы к располагавшейся поодаль стоянке извозчиков, а сам поднял раненого, поставил на ноги и, осторожно поддерживая, повлек его туда же. Когда копыта двух каурых лошадок местной породы, запряженных в скрипучий экипаж, зацокали по булыжнику, тряска привела моего подопечного в чувство. «Благодарю вас», — простонал он. «Не стоит благодарности», — ответил я скромно. «Никак не привыкну к порядкам в этой чертовой дыре, — пожаловался он. — Богатому человеку здесь можно позволить себе все что угодно, и в то же время вас в любой момент могут избить, ограбить или просто унизить. Позвольте представиться: Карл Детлефс, управляющий местным отделением ”Дрезднер банк». Работаю здесь пятый год, но семью перевозить боюсь, так и езжу раз в два месяца к себе в Дюссельдорф и обратно. Разумеется, жалованье мне платят приличное, ведь здесь не всякий сможет и просто жить, а не то что работать. Но иногда кажется, что не нужно никаких денег, лишь бы иметь скромную работу в Германии и проводить каждый вечер с женой и детьми». «Я вас понимаю», — сочувственно покачав головой, сказал я. «Разрешите полюбопытствовать, если не секрет, с кем имею честь?» — спросил Детлефс. «Нет никакого секрета, — пожал я плечами. — Андрей Добрынин, литератор из России, к вашим услугам». — «Как! Тот самый?!.» — «Да–да, тот самый». Детлефс некоторое время разглядывал меня, не в силах справиться с удивлением и даже перестав промакивать платком кровь, еще сочившуюся из рассеченного лба. «Но что же вас привело сюда? — спросил он наконец. — Ценителей литературы здесь — раз–два и обчелся. Большинство думает только о том, как бы побыстрее и без труда разбогатеть, а в свободное время ходят к девкам или пьют агуардьенте». «Понимаю, — кивнул я. — Но я здесь по делам личного свойства. В частности, я бы хотел приобрести здесь плантацию, желательно подальше от столицы и в живописном месте. Не ведете ли вы операций с недвижимостью?» «Ну разумеется, — обрадовался Детлефс. — Счастлив быть полезным такому человеку. Я даже припоминаю несколько вариантов, которые могли бы вас заинтересовать. Но предупреждаю: в провинции здесь неспокойно, есть разбойники, беглые пеоны, а кроме того — мятежники из армии генерала Уртадо, который не признает центральное правительство с тех пор, как с поста президента свергли его дядюшку, генерала Годоя. С того времени сменилось уже шесть правительств, и со всеми он находится в состоянии войны. Если вы хотите уединения, то для этого, мне кажется, есть и более спокойные места — Баварские Альпы, например». «Возможно, вы и правы, но в Тукумане у меня есть и другие дела, помимо приобретения собственности, — заметил я. — К тому же человек я мирный, не склонный к политическим дрязгам, да и к особому обогащению тоже. Ради своего спокойствия я готов отдать хоть весь годовой доход с плантации. Наконец, и цены на недвижимость здесь наверняка невысоки, Тукуман — не очень–то привлекательное место для помещения капитала». «Это верно, — согласился Детлефс. — Тогда завтра с утра мы займемся делами, а сегодня вы — мой гость. Нет–нет, не возражайте, я ваш должник, и вообще для меня большая честь принимать у себя такого человека, как вы. Шутка ли — сам Великий Приор Ордена куртуазных маньеристов, да еще здесь, в Тукумане! Такая удача выпадает раз в жизни. А как будет рада Розалия! Это сиротка, моя воспитанница», — пояснил Детлефс в ответ на мой вопросительный взгляд и смущенно кашлянул. «Прекрасное имя — Розалия», — мечтательно заметил я, разглядывая тянувшиеся мимо здания центральных кварталов Санта — Фе. Они были выстроены в типичном испано–американском стиле: обильная барочная лепнина и статуи святых в нишах многочисленных церковных фасадов, двухэтажные дома с затейливыми решетками на балкончиках и окнах, наглухо закрытые жалюзи. «А куда мы едем? Мы же не сказали адрес», — вдруг вспомнил я. «Не беспокойтесь, он знает, — ответил Детлефс. — Мы едем в отделение банка, я квартирую в том же доме».
Возница остановился у обычного двухэтажного особняка, отличавшегося от остальных лишь открытой входной дверью, у которой дремал на стуле метис–привратник, одетый довольно чисто, но непривычно для банковского служащего: в белых полотняных штанах, альпаргатах и пончо. «Никак не могу заставить одеваться прилично», — кивнул на него Детлефс. На стене рядом с дверью сияла латунная табличка с выбитой надписью «Дрезднер банк». Детлефс, однако, не вошел в служебное помещение, а извлек из кармана огромный кованый ключ и со скрежетом повернул его в замке двери, устроенной поодаль в глухой беленой стене. Войдя в эту дверь, мы оказались в уютном патио, где росли несколько лимонных деревьев, а в центре журчал фонтан. По разноцветным плиткам, устилавшим патио и образовывавшим затейливый узор, важно прохаживались два павлина. Внутреннее пространство окружали две галереи, верхняя и нижняя. В тенистом полумраке нижней галереи я вдруг заметил сидящую в кресле–качалке молодую женщину, которая кормила ручную ламу, доверчиво тыкавшуюся носом ей в колени. Из–за журчания фонтана женщина, видимо, не слышала звуков, которыми сопровождалось наше появление. «Это Розалия, — прошептал Детлефс. — Когда я уезжаю, я всегда запираю ее здесь под охраной. В этой стране всякое может случиться». Однако какая–то нотка в его голосе заставила меня заключить, что им руководила не столько забота о безопасности воспитанницы, сколько ревность — чувство, в моих глазах куда менее почтенное. «На всех стихиях человек — тиран, предатель или узник», — пронеслось в моей голове. На верхней галерее я разглядел человека в сомбреро, сидевшего на полу опершись спиной о столбик перил. Радом с ним к перилам была стоймя прислонена винтовка. Тут Розалия обернулась, почувствовав, видимо, наше присутствие. «Карл!» — воскликнула она, бросилась Детлефсу на шею и впилась в его губы отнюдь не дочерним поцелуем. Скованность Детлефса, однако, насторожила ее. Скосив глаза, она заметила меня, отпрянула от своего опекуна и, лепеча какие–то извинения и приветствия, присела в глубоком немецком книксене. Краска смущения заливала ее лицо и даже удивительно белую кожу в вырезе платья, но во взгляде ее ярко–голубых глаз, брошенном на меня исподлобья, явственно читалось шаловливое лукавство, а уголки полных, красиво очерченных губ подрагивали от сдерживаемого смеха. «Каков бесенок, — подумал я. — Немцу нипочем ее не укараулить». Розалия выпрямилась, и я поцеловал ее матово–белую ручку. Детлефс представил меня, и я приметил, как в глазах Розалии угасли дерзкие искорки, сменившись восхищением. Она жестом пригласила меня следовать за ней, мы вошли под своды галереи, и Розалия с торжеством показала мне на раскрытую книгу, лежавшую переплетом вверх на сиденье кресла. «The Magic Poison of Love», — прочитал я. «Испанский перевод у нас сразу же раскупили, и мне не досталось, — сказала Розалия. — Но я, как видите, читаю по–английски». «Если бы я не был столь скромным человеком, я похвалил бы ваш вкус, сударыня», — произнес я с поклоном. «Розалия, займи нашего гостя, пока я распоряжусь по хозяйству», — сказал Детлефс. Из беседы с Розалией я узнал о том, что главным бичом ее жизни является скука, что Карл очень мил с нею и она навеки будет ему благодарна, но они почти нигде не бывают, а те балы, куда вывозит ее Карл и где собирается лучшее общество Санта — Фе, нагоняют на нее еще большую скуку. «Они все или грубияны, или такие тупые», — вздохнула Розалия, вынося свой приговор тукуманским кавалерам. «Что делать, сударыня, не всем дано вкусить плодов с древа познания», — заметил я. «А кроме того, когда Карл уезжает, он запрещает мне выходить из дома, и я все время одна, если не считать охранников и прислуги». «Отчего же Карл воспитывает вас такой затворницей?» — полюбопытствовал я. «Мне кажется — только не смейтесь надо мной! — мне кажется, что он меня ревнует», — ответила Розалия, и ее голубые глаза вновь заискрились лукавством. «Это немудрено, сударыня! — живо воскликнул я. — Будь я на его месте, я бы заточил вас в огромную башню, а ключи вручил бы страшному огнедышащему дракону». Улыбка Розалии стала желанной наградой моему остроумию. В этот момент вернулся Детлефс и пригласил меня к столу. Это было очень кстати, так как я успел проголодаться за время, прошедшее после обеда в самолете. «Не могу есть здешнюю пищу, — пожаловался Детлефс. — Поэтому у меня простая добрая немецкая кухня». «И прекрасно! — откликнулся я. — Что может быть лучше свинины с жареной картошкой и пары кружек светлого баварского пива?» Умиленный моими словами Детлефс распахнул двери в столовую, где два лакея в белом приветствовали нас поклонами. За столом, усердно воздавая должное жареному гусю с яблоками и капустой и запивая его легким местным белым вином, я рассказывал хозяину обо всех членах Ордена куртуазных маньеристов — об их жизненном пути, характерах, странностях и забавных причудах. На самом деле мой рассказ был, конечно же, обращен к Розалии, и плутовка прекрасно это понимала. К концу обеда она уже не убирала ножку, которой я как бы невзначай касался под столом носиком ботинка. После еды я ощутил легкую сонливость и высказал намерение отдохнуть, тем более что уже стемнело и час был поздний. Лакей показал мне отведенную для меня комнату. Мой саквояж уже стоял там. Лакей почтительно осведомился, не нужно ли мне еще чего–нибудь. «Ничего, ступай, любезный», — ответил я, и он удалился, улыбаясь и кланяясь. «Надо отдать немцу должное — прислугу школить он умеет», — подумал я, закуривая сигару из стоявшего на столе ящичка и располагаясь в кресле–качалке, чтобы почитать при свече на сон грядущий. Раскрыв изданный в Париже томик аббата Куллэ, я приготовился погрузиться в мрачные образы, созданные неукротимым воображением этого католического фанатика, рядившегося в одежды вольнодумца. Однако очень скоро я обнаружил, что не в силах читать. Перед моими глазами вновь и вновь вставало лицо Розалии. В чем дело, спрашивал я себя, что меня так взволновало в этой женщине, в этом лице? Разве мне не предстоял обычный мимолетный роман с гарантированным успехом в финале? Или я уже знал, где и когда встречалось мне раньше это необычайное сочетание ярко–голубых глаз, черных волос и матово–белой кожи, чуть тронутой нежным румянцем?
