Так он в штаны наложил! Отнекиваться стал, мол, с какой стати ему встречаться с абсолютно чужим человеком?!
Вечером, после беседы с Региной, Вера опять в «Марабу». Она слишком часто здесь сидит, впору беспокоиться на предмет алкогольной зависимости (папашины гены!), но надо же где-то проводить свободное время. Ее по-прежнему ждут в старых компаниях, в клубах, на квартирных тусовках, только идти туда нет желания, лучше вдыхать дым и наблюдать, как за соседним столиком беседа медленно, но верно катится к потасовке. Кажется, не поделили выпивку. Или не поделили женщину? Женщина сидит между двумя спорящими, пытается развести их, будто рефери, но здешний ринг правил не признает. Это бои без правил, это жизнь без правил, руля, ветрил (нужное подчеркните), и вот уже первый, высокий и худощавый, тянет за ворот второго, коренастого. Тот выворачивает руку и утыкает противника мордой в стол. Морда сметает бокал, раздается звон битого стекла, и у столика появляется бармен.
Ага, значит, правила есть? Увы, их нет: бармен мирно общается с драчуном, и тот кивает, дескать, за битье посуды уплотим, не сумлевайтесь! Морда противника продолжает утюжить стол, только теперь фейсом об тейбл стучат аккуратнее, чтоб не увеличивать ущерб.
Закурив, женщина шарит глазами по залу. И вскоре пересаживается за угловой столик, где, указывая пальцем на ринг-тире-стол, делится впечатлениями. Ее собеседники идут разнимать бойцов, которые моментально находят общий язык и дают пришельцам совместный отпор: нехер, дескать, влезать в чужие разборки! Пришельцы переглядываются, и один веско говорит: за базар – ответите! А ему: ответим! Так ответим, что мало не покажется! Женщина уже забыта, она безуспешно пытается их утихомирить, но это ж стихия, тайфун, русский бунт, бессмысленный и беспощадный…
Бунт утишает представитель власти, вылезший откуда-то из подсобки. Лениво подойдя к столику, с которого слетело еще два бокала, он какое-то время наблюдает за хуками и апперкотами, затем поднимает над головой руки и скрещивает их, дескать, брейк! Блеск кокарды, наконец, замечен, бойцов разводят по углам, после чего начинается разбор полетов. Ребят не забирают, они просто попали на бабки. Мент уводит всех в подсобку, когда же они появляются обратно, облегчив бумажники, то усаживаются все вместе за убранный и протертый столик (бармен на время выставил табличку «Занято») и тут же заказывают выпивку.
Вновь образовавшаяся компания братается и гогочет, а Вера думает о том, что перед ней – папуасы. Жизнь папуасов строится по непонятным законам, и нужен Миклухо-Маклай, чтобы их понять и дать ответ на вопрос: эти перцы – люди? Или просто человекоподобные существа, гоминиды? Вера, увы, не годится на роль Миклухо-Маклая, она тоже из джунглей Новой Гвинеи, плоть от плоти мира сего. И хочется оттолкнуть этот мир, и не получается, он засасывает, подчиняет, нахально утверждая: живи здесь, это твой прайд! «Мой ли?» – вопрошает умное «я». А неумное твердит: «Твой! Твой-твой-твой! А Миклухо-Маклаем пусть будет братец Франца, этот тевтонский калика перехожий. Надо же, чего удумал: пешком по стране папуасов! Тут ведь с пришельцами разговор короткий, потому что процветает каннибализм, и вообще в части цивилизации немало лакун…»
Вера представляет человека в рубище, с посохом и котомкой, и ей становится смешно. Кажется, она даже улыбается, что один из папуасов трактует неправильно.
– А почему девушка в одиночестве? – интересуется он, пересаживаясь за ее столик.
Вера поднимает на него взгляд. Папуас вальяжен, он пытается хохмить, но что-то в выражении ее глаз гасит игривость.
– Может, к нам пересядете? – нерешительно предлагает он. – У нас, как вы видите, дефицит женского пола…
– И вы хотите ликвидировать дефицит за мой счет?
– За мой счет! Я плачу!
Он швыряет на стол бумажник, видно, не полностью опорожненный ментом. Вера надевает темные очки.
– Проститутки работают на Тверской, – говорит она. – Есть еще точка у метро «Царицыно», а здесь девушки не продаются.
Спустя два дня Коля-Николай приглашает погулять в Коломенское. У них перемирие, даже что-то типа приязни намечается, во всяком случае, Веру встречают на выходе из метро букетиком фиалок.
– Давненько не получала цветов… – неловко усмехается Вера. На самом деле ей приятно; и Коля, сияющий, как начищенный самовар, приятен, правда, причина сияния пока неясна. Ах, ты грант получил… Поздравляю, бабло астроному не помеха. И еще кое-что обещают?! Что значит «кое-что»? Но Коля интригующе молчит, продолжая сиять, как Сириус на ночном небе.
– Погода хорошая… – говорит он. – Давай Коломенское насквозь пройдем? Потом на «Каширской» сядем в метро – и в центр, там сегодня гуляния какие-то…
– Насквозь так насквозь.
В Коломенском толпы туристов, особенно много узкопленочных, то ли японцев, то ли разбогатевших китайцев, с неизменными фотокамерами. Щелк! – и оцифрована деревянная церквуха XVI, кажется, века. Щелк! – и туда же, в кладовую электронной памяти, укладывается крестьянский дом. Деревянная Русь – это мед, на который слетаются мухи-туристы, готовые бесконечно щелкать и глазеть, разинув рот, на эту бутафорию. Да, церкви, мельницы и старые дома воссозданы с соблюдением мельчайших деталей, но ощущение выстроенных на потребу декораций остается. Очередной японец (китаец?) взбирается на деревянное крыльцо, растягивает рот в улыбке и запечатлевается на фоне резных балясин. «Оцень харасо!» – будут качать головами родственники в Токио (в Шанхае?). А какой-нибудь продвинутый узкопленочный, глядишь, еще и сравнит здешний яблоневый сад – с приснопамятным вишневым. «Харасо, – скажет японец, – сто рубить не стали! Больсое вам за это аригато!»
Яблоками может угощаться любой желающий, сейчас, в августе, их особенно много. Вера выбирает два покрупнее и срывает с ветки.
– Держи.
Коля-Николай смотрит на зеленовато-красный плод, затем физиономия расплывается: я, мол, знаю этот сюжет! Какой сюжет? Ну, как же: Ева яблоком соблазнила Адама, помнишь?
– У Евы было одно яблоко, – говорит Вера, – а я предлагаю угоститься на брудершафт. Просекаешь разницу?
– Просекаю! – гогочет Коля.
– Хотя твоя эрудиция меня радует. Скажу честно: базар про «черные дыры» меня уже достал.
Болтая свободно и раскованно, они продвигаются дальше по саду, который и не думает кончаться. Они забираются туда, где не только туристов – вообще никого не видно. Зато практически отовсюду видна большая Москва, взявшая это бутафорское, но все-таки иноеместо в плен. И слева, и справа вдалеке виднеются высотные здания, там маячат трубы, тысячи машин летят по городским трассам, так что создается ощущение затянутой на горле заповедника петли. Бай-бай, Святая Русь, перемещайся в оцифрованное пространство, приноси доход в казну, корми яблочками заморских вояжеров, больше ты ни на что не годна. Мумифицированная Русь пытается спорить: а ты, мол, кто такая, бывшая белокаменная?! Разве ты – что-то истинное?! Ты город-имитация, настроивший бизнес-центров и небоскребов с пентхаузами, пытающийся натянуть на суконное рыло маску делового человека, только маска-то – не налезает! «Молчи, резервация! – отвечает Москва. – А то окончательно задушу! Да, я пародия на западный мегаполис, я сверкаю блеском реклам на Садовом кольце и воняю мочой в царицынских дворах, но что ты предлагаешь?! Опять строить деревянные дворцы без единого гвоздя, как это делал тишайший самодержец? Так разучились строить без гвоздей! Сгоревший дворец восстановили, но гвоздей там, я знаю, немерено!»
– А где находится этот дворец? – интересуется Коля, когда Вера озвучивает свои мысли.
– В другой стороне, туда от «Каширской» ближе.
– Я бы не отказался его посмотреть.
– Да уж конечно! И япошки бы эти не отказались, и америкосы приезжие, и один немец…
– Почему немец – один?
– Потому что он идет пешком. По Белоруссии и России, через Минск, Смоленск, что там дальше?
– Вязьма, кажется… – бормочет Коля.
– Значит, и через Вязьму. Странно, да?
Повисает неловкое молчание, со стороны Коли – несколько ревнивое. Он ведь знает о Франце и теперь, наверное, размышляет в понятном русле.
– А ты что… – говорит он, запинаясь. – Знаешь его, что ли? Ну, немца этого?
– Я?! В глаза никогда не видела. Надеюсь, и не увижу. И вообще: какая тебе разница? Идет человек и идет, может, у него хобби такое. Может, его зовут Миклухо-Маклай!
