— Сейчас, локтр, — ответил далекий мужской голос.
«Кто они?»— еще больше удивился пленник, но открыть глаза и спросить у него не было сил.
Обо всем Мендигерей узнал лишь на другой день от Кульшан, снова пришедшей к нему с передачей. Он внимательно глянул на всхлипывавшую женщину, покачал головой, как бы прося ее успокоиться, и большими глотками выпил стакан молока. Приятная истома разлилась по телу, Немного помолчав, он повернулся к Кульшан, спросил:
— Тебя что… освободили?
Кульшан рассказала, что ее выпустили из тюрьмы на второй же день, что она нашла дом свояченицы Ергали-ага и вместе с нею уже два дня по разрешению доктора, девушки-татарки, приносит ему еду.
Мендигерей тихо сказал:
— Ты бы, родная, в аул вернулась. У тебя там дети, старик со старухой. Пропадут они без тебя.
Кульшан, казалось, знала, что именно так он и скажет.
— Никто старика и старуху, кроме самого бога, не заберет. Пока вы не встанете на ноги, я отсюда не уеду. Выпейте еще молока. А вечером я принесу сурпы. Скорее поправляйтесь. Вчера я ворвалась прямо к Жанше и бросила ему в лицо: «Вы что, говорю, теперь уже с бабами и больными решили воевать?!» Видать, стыдно стало: прислал сразу же доктора, разрешил носить вам передачи…
Мендигерей выпил остаток молока и долго смотрел благодарными глазами на Кульшан…
Даже после самой свирепой бури упрямо выправляется кряжистый степной карагач, закаленный ветрами, зноем и стужей. Мендигерей тянулся, рвался к жизни и через неделю уже без посторонней помощи мог стоять на ногах.
Кроме молока и сурпы он пил уже и кумыс и ел мясо. На лице появился слабый румянец, с каждым днем пленник чувствовал себя лучше. Но на висках все так же вились синие набухшие вены, глаза ввалились, щеки пылали, на лице оставались следы перенесенных мук.
Однажды за окном одиночной камеры раздался знакомый голос Ораза. Это было так неожиданно, что Мендигерей не сразу сообразил, откуда донесся зов. А Ораз тихо позвал его из окна самого начальника тюрьмы. Под предлогом неотложных интендантских дел он пришел к начальнику тюрьмы, и когда тот ушел на обед, остался по его разрешению в кабинете. Маленькое тюремное помещение Джамбейтинского велаята охранялось не очень строго, окна и дверь начальник оставил открытыми, и поэтому Оразу было нетрудно заговорить с Мендигереем.
— Менди-ага, — еще раз тихо позвал Ораз.
Пленник вздрогнул, обернулся и увидел Ораза в окне напротив.
— Отряд Белана разросся в батальон; наши джигиты с прибрежья примкнули к нему. Об этом сообщил Амир. А Беке сколотил тоже чуть ли не целый батальон, вышел из Темира и направляется сюда. Сейчас он где-то возле Чингирлау. Стремительно приближается и Красная Гвардия. Оренбург освобожден, вот-вот вышибут и уральских атаманов. Здешний велаят решил перебраться в Уил. Видать, почувствовали, что близок их час, — быстро и бессвязно сообщил новости Ораз. Часто оглядываясь, он торопливо рассказал все о Мамбете и, не переводя дыхания, спросил — Что же дальше делать?
Утомленное, измученное лицо пленника просветлело, глубокие глаза вспыхнули огнем, будто ветер вдруг раздул угасавшее было пламя.
— Хорошо! Все идет хорошо! Жаль, Мамбета от себя отпустили. Он, точно свирепый беркут, на любого врага ринется. Увести десятерых из четырехсот — это мало. Мамбет мог бы всколыхнуть всех дружинников. Они все недовольны диким произволом, палочными порядками велаята. Только некому их возглавить, некому зажечь. Постарайтесь, чтобы Мамбет не попался им в руки. Лучше его отправить к Абдрахману и привлечь к настоящей большой борьбе. Его путь — в Красную Гвардию. Но действуйте осторожно… Потом… за мной здесь ухаживает Кульшан, передачи носит. Я отправляю ее домой, а она говорит: чем терпеть измывательства Абила, лучше подамся в отряд Белана. Смелая женщина! Если можно, пусть Амир проводит ее к Абдрахману. Хоть с мужем рядом побудет, поможет ему. Амира отправляйте немедленно. Пусть скорее доберется до Абдрахмана. А Абдрахман пусть пришлет сюда «мирзу». Он поймет, кто такой «мирза». Ты все запомнил, родной? Смотри, береги себя! Не показывайся здесь часто.
Ораз кивнул головой. Посидел еще немного над своими бумагами в кабинете начальника тюрьмы и вскоре ушел по своим делам.
Борьба шла всюду. И открыто, и исподволь.
I
«Надеемся на вашу всестороннюю помощь в защите Уральска. Войсковое правительство: Мартынов, Михеев».
Вместе с телеграммой генералов пришло и письмо представителя Всероссийского правительства в Уральске комиссара Бизянова… Письмо обнадеживающее. В нем сообщалось, что адмирал Колчак захватил Дальний Восток и всю Сибирь, перешел Уральские горы и до осени намерен соединиться с армией генерала Деникина, захватившего Малороссию и Кавказ; далее комиссар Бизянов писал, что части алаш-орды на востоке и в Джетысу поддерживают непосредственную связь с самим адмиралом, а Джамбейтинскому велаяту необходимо иметь связь с Верховным правительством в Омске.
Жанша готовил ответ и на телеграмму, и на письмо. Со знаменитым, но необразованным бием Салыхом Омаровым, а также с хазретом Кунаем Жанша советоваться не стал: ничего дельного подсказать они все равно бы не смогли. Обойти же Халела глава джамбейтинской автономии не решился. Зная, что доктор Халел является ярым приверженцем строгих порядков, Жанша, улыбаясь и разглядывая на конверте печать Временного правительства, спросил:
— Доктор, как вы думаете? Мне кажется, комиссар Бизянов всячески бодрится и тщательно скрывает истинное положение, в то время как войсковое правительство взывает о помощи, а?
— Вы хотите сказать, Жанша-мирза, что Бизянов далек от правды, а новый правитель далек от цели возрождения своей державы? — холодно спросил Халел, как бы осуждая Жаншу за усмешку.
— «Уральский вестник» по своим материалам напоминает письмо Бизянова. «Храбрейший Дутов оставил город Оренбург… Колчак, освободив Западную Сибирь от красных мятежников, продолжает свой победный путь», — говорится в газете. Эти два сообщения опровергают друг друга и, точно ножки тагана, упираются в разные точки.
Халел задумался.
— Кому нужно это Центральное правительство, если от него нет никакой помощи? Не лучше ли протянуть руки к правителям в Семипалатинске и Тургае? Лишь сплотившись, встав плечом к плечу, мы сможем иметь какой-то вес.
Что останется от нашего велаята, если, как рак и щука в басне, Сыр-Дарья потянется к Коканду, а Джетысу — к Кашгарии?
— Это очень ценное замечание, доктор. Надежда на Центральное правительство не приведет нас к желанной цели, мы должны отдавать ему лишь долг вежливости. Поэтому у нас с ними не взаимоотношения, не действенные связи, а так себе… официальная видимость. Хан Абильхаир протянул руку государыне Анне не ради ее красивых глаз, а чтобы сблизиться с могущественным соседом, чтоб перенять культуру передовой страны; он присоединился к России не для того, чтобы стать ее рабом, а для того, чтобы укрепиться, набрать силы и противостоять дерзкой Джунгарии…
Слова Жанши пришлись Халелу по душе… Холодное брезгливое выражение сошло с его лица. Поглаживая холеную черную бородку, он удобнее. уселся в кресле, откинулся к спинке, необычно оживился.
— Конечно же! Поэтому бий Бериша Исатай и поэт Махамбет восстали против потомков Абильхаира, забывших об этой великой цели! Это был вызов самому Николаю Романову!
— Еще восемьдесят лет тому назад это событие доказало, доктор, что для того, чтобы бросать вызов, необходимо единство. Сейчас я боюсь, что действительно будет как в басне про щуку и рака.
— Вас, адвокат, тревожат междоусобицы чинодралов?
— Да, и междоусобицы, и их честолюбие.
— Ну, пока еще живы Алеке и Ака, никто из этих продажных чинов не осмелится разорвать алаш-орду на части. Поэтому кулак велаята должен быть крепок и тяжел! Учи ребенка с колыбели, а сноху — с первого дня, говорят. Я недолюбливаю Гаруна. Это — чиновник-монархист. Однако с пройдохами он достаточно суров и намерен жестоко расправиться с теми безбожниками, что попались ему в руки. В этом я полностью его поддерживаю.
Жанша быстро взглянул на доктора. Этого сурового, властного человека он всегда считал недальновидным в политике и излишне прямолинейным в своих решениях и поступках.
— Политика — тоже искусство, доктор. Она любит прилежных, сметливых, гибких и деятельных. Не забывайте об этом, — сказал Жанша, тихо рассмеявшись.
III
В тот день маленький городок, казалось, распирало от боганей и знаменитостей всего Западного края. Утром в город въехал с шестьюдесятью джигитами знаменитый Тоба-нияз из рода Адай. Головной фаэтон легко мчала пара сивых рысаков; впереди на небольшом расстоянии лихо гарцевал на огромном вороном коне худощавый смуглый джигит в высокой черной шапке, туго перехваченной белым платком. Сбоку, будто стараясь проглотить всю пыль от фаэтона, неотступно скакали еще трое всадников, также накрепко обвязавших головы платками; в руках этой тройки — лишь короткие, толстые плети — доир с ручкой из таволги; поджарые, с широким крупом кони под ними отливали вороненой сталью; белели у них только челки, больше не найдешь светлой щетинки. Джигиты скакали без седел; по бокам коней болтались их длинные ноги в мягких кожаных сапогах без каблука. Изредка они крутили над головой крепкими, туго плетенными доирами, как бы угрожая: «А по спине не хочешь?!» Это слуги и конюхи батыра и бия То-банияза. За каретой скачут остальные всадники, группами в пять человек, и все на конях одной масти.
