Меня удивило: когда полковник заводил речь о теперешнем положении в России, топ его менялся, в голосе появлялись какие-то унылые нотки. Из слов Арсланбекова выходило, что союзники до сих пор отчетливо не представляют себе, какую страшную опасность для человечества таит большевизм. Поэтому и борьба, которую они ведут против него, еще недостаточно развернута.
Уточняя свою мысль, он сказал:
— Приведу вам один пример. Сейчас у вас в Персии больше тридцати тысяч солдат, а на Закаспийский фронт вы посылаете каких-нибудь три-четыре сотни сипаев[50]. Почему? Кто, вы думаете, преградит путь большевикам, стремительно продвигающимся со стороны Ташкента? Сколачиваемые наспех войска Закаспийского правительства? Нет, они в счет не идут. Когда мы боролись в Фергане с красногвардейцами, мы составили из казаков несколько отрядов, полностью вооружили их, дали нм закаленных боевых офицеров — словом, отлично подготовили. И что же в конце концов получилось? В решающий момент эти казаки повернули оружие против нас, перешли к большевикам. Солдаты — пускай, черт с ними… Но каких офицеров мы лишились! А если уж так поступили казаки, чего можно ждать от других родов войск? Вот в чем особая сложность происходящих сейчас событий… Нет доверия к армии. Большевистский яд проник и в войска. А наши друзья думают, что в России есть армия! Хотят выправить положение посылкой символических сил! Не выйдет! Поверьте: в России не осталось армии… Солдаты Колчака, Деникина, Дутова… и других… Это — не армия… Это, по сути дела, резерв большевиков!
Я промолчал. Полковник отхлебнул из рюмки и продолжал:
— Вот вы говорите о Бухаре. Говорите: «Если будет помощь со стороны, бухарцы смогут двинуть по меньшей мере пятидесятитысячное войско». Не обижайтесь, но я скажу прямо: ошибаетесь, господин полковник. Сильно ошибаетесь! У эмира сейчас нет армии. До начала смуты у него было десять тысяч солдат. Да и то, по существу, не регулярные части, а просто бекские нукеры. Сейчас он довел армию до тридцати пяти тысяч сабель и штыков. Иначе говоря, дал оружие в руки двадцати пяти тысячам дайхан, которые всю жизнь гнули спины под палками беков. Вы думаете, они будут верой и правдой служить эмиру? Как бы не так! Вот увидите: они окажутся даже хуже казаков. Как только узнают, что большевики близко, сразу же возьмут на мушку своих беков. И если большевики захотят, они в один день овладеют Бухарой!
— Почему же тогда они не берут ее?
— Политика не позволяет… Хотят показать, что верны своим принципам. Большевики официально объявили, что они против насильственного захвата чужих земель. Если сейчас силой присоединить Бухару и Хиву к Туркестану— знаете, какой поднимется шум? Насмарку пойдет вся провозглашенная ими политическая платформа. Они это понимают. А ведь среди большевиков Туркестана есть и такие, которые требовали совершить в Бухаре и Хиве революцию, немедленно свергнуть эмира и хана. Есть, и немало… Но Москва не разрешает. Разрушить изнутри, поднять народ— вот линия Москвы. Туркестанцы сейчас ведут большую подпольную работу и в Бухаре, и в Хиве. Если обстановка не изменится коренным образом, не сегодня-завтра народ там тоже может возмутиться. У бухарского эмира пока только одна опора. Это — религия… Ахуны [51] и муллы… Поверьте: как только это оружие затупится, в Бухаре произойдет переворот!
Полковник сделал еще глоток и решительно закончил:
— Вообще я лично считаю так: если к концу нынешнего года большевизм не будет вырван с корнем, тогда не только не удастся покончить с ним, а возможно, сотрясется весь мир.
— Ха-ха-ха! — Я сделал вид, что иронизирую. — Все, что вы говорили, дорогой полковник, похоже на сказку, какие рассказывают восточные каландары!
Полковник, нисколько не смутясь, продолжал с прежней уверенностью:
— Не знаю, на чью сказку это похоже, но таково положение. Учтите одно: пока что большевики одними только обещаниями поднимают миллионы людей. А если завтра они начнут проводить обещанное в жизнь… Скажем, начнут делить землю между крестьянами… Знаете, как укрепится их престиж? Что крестьянину дороже земли? Если он будет уверен, что получит ее, — поверьте: будет драться до последнего вздоха!
Полковник помолчал и заключил:
— Антибольшевистский крестовый поход, всеобщая интервенция — вот единственный путь спасения мировой цивилизации!
В словах полковника, разумеется, была доля истины. Но он явно сгущал краски, придавая большевикам чудодейственную силу.
Я перешел на английский язык:
— И we can’t as we would, we must do as we can![52]
Полковник промолчал.
* * *
Гонец, отправленный к Иргаш-баю, все не возвращался. У меня не оставалось времени ждать. Я объяснил представителю бая, к кому он должен обратиться в Бухаре, и решил сегодня же направиться в сторону Термеза. Полковник Арсланбеков советовал возвратиться на то место, где мы расстались с караваном, и оттуда перейти Амударью возле города Акджа. Но я не согласился. Для меня труднее всего — возвращаться назад. Да и не было особой причины для этого. Я знал, что Термез в руках большевиков, осведомлен был даже о том, что днем они высылают дозорные катера по Амударье. Что же, пусть караулят… Совершенно ясно, что два десятка дозорных не могут уследить за огромной границей. Реку ежедневно переплывают сотни людей. Ну, и мы будем в их числе…
Приказав готовиться к отъезду, я вышел в город, проститься с нашим другом в Мазари-Шерифе — купцом Юнусом. Меня сопровождал Дейли.
Как и Герат, Мазари-Шериф состоит из двух частей — из внутреннего и внешнего города. От внутреннего города осталось только название: стены повсюду почти рухнули, отчетливые границы не сохранились. И все же считалось, что большинство чайхан и караван-сараев находится во внутреннем городе. Другим украшением этой части города была старинная мечеть, вокруг которой всегда толпилось много народу. По словам капитана Дейли (я уже говорил, что он интересуется историей Востока), в мечети будто бы сбереглась могила халифа Али. Когда-то на месте Мазари-Шерифа было будто бы селение Хаджи-Хатран. А в одной книге, говорил Дейли, написанной во времена султана Санджара, сказано, что Али находится здесь, на холме. И вот в тысяча четыреста восьмидесятом году, когда в присутствии самых знатных людей Балха холм раскопали, нашли будто бы диковинный камень. И на нем, на этом камне, обнаружили надпись: «Это могила льва аллаха, сына Абу Талиба, двоюродного брата пророка, опоры творца, героя Али». После этого султан Хусейн Байкара построил эту мечеть, а отсюда пошло и название самого города.
Я эти сказки, разумеется, выслушивал спокойно, чтобы не обидеть капитана. У каждого свои привычки и склонности. У капитана была одна слабость: ему нравилось, когда его рассказы выслушивали с интересом, с таким видом, будто слышат их впервые. Он приходил тогда в хорошее настроение. Поэтому я делал вид, что слушаю с удовольствием его сказки, задавал вопросы. Он увлекался, да и я ничего не терял от этого.
Купец Юнус был родом из Коканда. В Мазари-Шериф приехал еще мальчиком, вместе с отцом. Его отец был знаменитым ювелиром, изготовлял из бадахшанских рубинов отличные украшения и продавал их затем в Кабуле и в Герате. Юнус тоже стал ювелиром, даже превзошел в мастерстве своего отца, познакомился с торговцами из Индии. За короткий срок Юнус преуспел, сколотил большое состояние. Потом и сам нашел дорогу в Индию, даже раза два посетил Дели. Однажды, когда он был в Лахоре, один из наших «купцов» случайно встретился с ним и обратил внимание на его веселый нрав и живой ум. Произошло это лет десять — двенадцать тому назад. Тогда Юнусу было лет сорок, говорил он на трех языках — узбекском, персидском и урду. А теперь, наняв для этого мастера из Индии, он изучил и хинди. Кроме того, мог объясниться на английском и на русском. Писать, однако, не научился, только с великим трудом мог написать несколько слов по-персидски. Но у него была великолепная память: подробно, со всеми деталями, он мог пересказать все слышанное и виденное, даже события десятилетней давности, так, будто только что был их очевидцем.
Лавка Юнуса помещалась во внешнем городе, на улице, где жили такие же достойные люди, как и он сам. Не задерживаясь, мы направились прямо туда. Юнус занимал один почти целый квартал. В доме, выходящем на улицу, была лавка и мастерская. Позади, в глубине двора, находился дом, в котором жил он сам.
Юнус знал о том, что мы придем. Поэтому в лавке не оказалось посторонних. Я поручил капитану заглянуть в соседние лавки, а сам с хозяином дома поднялся на второй этаж. Юнус подготовился к продолжительной беседе. На низеньком широком столике были расставлены кушанья и всевозможные напитки, вплоть до виски, джина и коньяка. Но у меня не было желания засиживаться, хотелось только уточнить кое-что и уйти. Еще раньше я поручил Юнусу выяснить, с кем полковник Арсланбеков встречался в Кандагаре. Юнус протянул мне конверт с письмом:
