Доклад имел большой успех. Творческая интеллигенция осталась довольна тем, что докладчик никого не ругал, не называл фамилий, не угрожал. Те, которые слушали доклад вечером, звонили тем, кто не слушал, и сообщали, что Голова никого не упоминал, что волноваться нечего. Ну, с грамотностью у него не очень, один раз он сказал "курей по осени считают", другой — "отсюдова дотудова", но разве в этом дело? Для того, чтобы руководить искусством, вовсе не нужно быть грамотным, нужно быть порядочным.
В общем, после доклада Голова приобрел немало сторонников, да и сам почувствовал себя крепче на ногах. Он осуществил ряд мероприятий, до которых периферийцы были так охочи. Были проведены: "Месячник ненужной нам музыки", "Декада повышения культуровня", в центре города появился большой красочный щит:
"Дворец культуры имени Крутого Подъема
БОЛЬШОЙ БАЛ-МАСКАРАД
Игры, Аттракционы, Лекции!
Работают танцевальная площадка, буфет, пункт первой помощи
Всю ночь семинары по текущей политике".
В целях создания репертуара для театра и эстрады отделом искусств были установлены ежемесячные призы: Приз Художественно-Литературного Объединения Периферийска (ПРИХЛОП) и Приз Театрального Общества Периферийска (ПРИТОП). Уже к концу года у некоторых периферийских литераторов на груди красовались три ПРИХЛОПа, три ПРИТОПа.
Подобно тому как когда-то Алексей Федорович говорил "Мы — ученые" или "Мы — хозяйственники", он теперь говорил "Мы — работники искусств". Освоившись и попривыкнув, Алексей Федорович стал и требовательнее, и категоричнее в оценках. Так, например, узнав, что в филармонии есть еще до сих пор вторые скрипки, он был возмущен и сказал, что нужно бороться за то, чтобы все скрипки были первыми. Подписывая как-то афишу с фамилией Сухово-Кобылина, Алексей Федорович спросил, член ли он Союза писателей?
Были и другие оплошности.
Однажды, обсуждая новую работу театра, он известный классический водевиль назвал "Лев Гурвич Синичкин", что сначала обеспокоило творческую интеллигенцию, подумавшую, не рецидив ли это борьбы с космополитизмом. Конечно, Алексей Федорович не был виноват в этом, в докладе просто была опечатка, которую не заметил референт, когда вычитывал его после машинки, но все-таки кошка между Головой и творческой интеллигенцией пробежала.
В очень затруднительное положение поставил он однажды Василия Васильевича Эдмундкина, передавшего ему на отзыв новую современную пьесу.
Референт по репертуару, прочитавший ее, сказал Алексею Федоровичу, что пьеса в общем хорошая, хотя подтекст в ней немножко того.
Голова позвонил в театр и сказал Василию Васильевичу, что пьесу он в целом одобряет, текст хороший, но подтекст нужно переделать.
Поскольку автор был современный, он с этим замечанием сразу согласился, но никаких сведений, как он это сделал, у нас нет.
Был небольшой конфликт и с Вайсом, который, не согласившись с рядом замечаний по поводу его новой музкомедии, на глазах у всех сжег третий экземпляр своей рукописи.
Будь это все раньше, представители литературно-артистического мира не так бы ерепенились, но пока Алексей Федорович Голова работал на ниве искусства, наступил 19.. год и многое переменилось. В жителях города Периферийска появилось нечто такое, чего раньше не было. А когда Голова в одном выступлении сделал неправильное ударение в слове "статуя", какой-то молодой актер, сидевший в первом ряду, его поправил, что раньше никак не могло бы случиться.
Водитель Васька, который перешел с начальником в отдел искусств, и тот позволял себе теперь так разговаривать с начальством, как ни за что бы не позволил себе раньше.
В другое время Голова, не стерпев такого панибратства, выгнал бы Ваську, но что-то ему подсказывало, что сейчас поступать так нельзя…
В один из дней 19.. года Алексей Федорович Голова сидел в малом зрительном зале Дворца культуры имени Крутого Подъема на просмотре программы большого праздничного концерта. Конферансье объявил музыкальный фельетон, и на сцену вышла актриса в длинном декольтированном платье, с цветком за поясом. Платье было составлено из каких-то голубоватых мерцающих пластинок и так сияло, что актриса напоминала большую неоновую рекламу. Исполнительница фельетона сразу увидела массивную фигуру Головы и, когда начались первые такты музыки, обратилась прямо к нему:
— Кто из вас, друзья мои, не знает, что такое весна?.. Она наступает обычно вслед за зимой, и, чего греха таить, за ней следует лето. И вот когда уже побежали ручьи, когда первые робкие лучи солнца согревают землю, мы, актеры, часто думаем о том, что достигнутый в нашей стране уровень производства создает все условия для того, чтобы на основе преимущественного развития тяжелой индустрии двигать вперед и производство предметов народного потребления…
Здесь актриса дернула головой, выхватила из-за пояса платочек и запела:
О-фо-фо-фо!
Лист зеленый, лист дубовый, Ляна!
О-фо-фо-фо!
Все на выполненье промфинпла-а-на!
Держа перед собой платочек, она в плавном танце прошла по сцене, лукаво поглядывая на членов комиссии, после чего на мелодию популярной грузинской песни поставила ряд вопросов международного характера.
Актриса была сильна именно в этом жанре, репертуар ее всегда был актуален и посвящен самым жгучим вопросам современности. Для этого она не жалела денег и была связана с самыми лучшими авторами, которым платила из своего кармана, так как периферийская эстрада была бедна.
Зрители ее любили, потому что в ее фельетонах всегда были популярные мелодии, да и сама она была красивой женщиной.
Алексей Федорович только недавно подписывал документы на представление ее к званию и хотя видел ее сегодня впервые, решил, что правильно сделал: толковая баба, наш человек.
— В глухой тайге мы построили фабрики и заводы, — продолжала актриса, опершись на рояль и глядя в упор на Алексея Федоровича. — Шумит на бескрайних просторах ветвистая пшеница. — Она сделала небольшую паузу и вдруг заявила: — Но у нас есть еще фифы! Есть стиляги! Они встречаются очень редко, иногда, кое-где, на все-таки встречаются!..
Аккомпаниатор стал исполнять любимую периферийцами песню "Бесаме-муча", и Вера Воскобойникова развернула все свои колоссальные возможности. Голос ее страдальчески вибрировал, глаза сверкали. Члены приемочной комиссии, сами не замечая, слегка подпевали ей, референты ритмично покачивались, даже сам Алексей Федорович Голова отбивал такт пальцами по колену. Когда-то это место фельетона насчет стиляг и фиф считалось очень смелым и несколько раз запрещалось местным репертуарным комитетом. Сейчас оно показалось Алексею Федоровичу недостаточно острым. Но в целом фельетон ему понравился.
— Что у нас там еще? — спросил он у постановщика, когда Воскобойникова, низко поклонившись, покинула сцену.
— Художественный свист.
— Давайте!
— "Элегия" Масснэ, — сказал постановщик.
— Чей текст? — спросил Голова.
— Текста нет, Алексей Федорович…
— То есть как это нет?.. Почему нет?
— Это же свист, Алексей Федорович… Правда, художественный… но…
— Ну и что? — строго спросил Голова. — По-вашему, если свист, так уж никто за него не отвечает? Можем уже пустить его на самотек?.. Здорово это у вас получается! Мы, значит, будем тут прохлаждаться, а зритель будет подставлять под этот свист любые слова… Так, что ли?.. А откудова вы знаете, что в зрительном зале нет обывателей, которые могут этот свист использовать в своих интересах?..
Режиссер-постановщик ничего не ответил, так как понимал, что на этот счет Голова, вероятно, знает что-то такое, чего он, режиссер, еще не знает, и поэтому тихо сказал:
— Согласен с вами, Алексей Федорович. Свист мы снимем.
После этого шел небольшой балет. Он был посвящен проблеме подводного бурения нефтяных скважин и очень остро, по-новому ставил этот вопрос. Партию молодого специалиста исполнял заслуженный артист Николай Люмбаго, которому удалось создать волнующий образ положительного героя. Подлинного мастерства достиг он во второй картине, танцуя защиту диссертации.
Балет вообще был сильной стороной периферийского искусства; говорили даже, что его собираются послать на гастроли в Англию. В связи с этим Голова дал задание своему аппарату вдумчиво изучить каждую кандидатуру, чтобы в массовых сценах "Ромео и Джульетты" не оказалось ни одного артиста, у которого были бы родственники за границей.
Восемь комсомольцев в семье Капулетти и три кандидата в семье Монтекки — вот те кадры, с которыми встретится лондонский зритель.
Когда в зале зажегся свет, все повернулись в ту сторону, где сидел начальник отдела искусств. Но Алексей Федорович исчез. Режиссер долго вглядывался в пустое кресло, потом заглянул под него, потом испуганно оглянулся вокруг и, наконец, выбежал из зала. Дали полный свет и стали щупать прожекторами балкон и галерку, от чего всем стало как-то тревожно и неуютно. Алексея Федоровича не было нигде. Казалось, он растворился в воздухе, испарился, дематериализовался.
