— Хм! Да ты совсем взрослый, — ворчливо произнесла она хрипловатым, громким голосом.
— Он поступает в университет, Аглае, — бессмысленно усмехаясь, пояснил старик. Голос у него был какой-то неприятный, тусклый.
— Да?! — чуть удивилась дама, возобновляя игру.
— Это тетя Аглае, папина сестра, — сообщила Отилия Феликсу, видя, что он немного растерялся.
— Откуда ему меня знать! — сказала Аглае. — Когда умерла его мамаша, он был совсем маленький. С тех пор я его не видела. Ты помнишь его, Аурика?
Шокированный вульгарным словом «мамаша» и фамильярностью, с какой эти почти чужие люди говорили о его семье, Феликс робко взглянул на ту, которую звали Аурикой, — девицу лет тридцати, с такими же выпуклыми, как у Аглае, глазами. Ее длинное лицо оканчивалось острым подбородком, вокруг головы с широкими висками были обвиты в два ряда косы. Она сидела, опираясь локтями о стол, сжав голову ладонями, и следила за игрой. Когда Феликс подошел, она с жадным любопытством подняла на юношу глаза и протянула к его губам согнутую руку.
— Это кузина Аурелия, — пояснила Отилия.
Имена показались Феликсу смутно знакомыми, но он не мог припомнить, видел ли он когда-нибудь этих особ. Ему чрезвычайно мешал чемодан, который он так и не успел никуда поставить и по прежнему держал в руке. Представив Феликса, Отилия отпустила его и, опершись о стул Паскалопола, спросила:
— Как дела?
— Плохо, домнишоара Отилия, — ответил он, с томным видом повернув к ней голову.
Покинутый Отилией, Феликс, не зная, как выйти из странного положения, в которое он попал, отошел в глубь комнаты, где в полутьме виднелась обитая красным плюшем кушетка. Поняв, что все о нем забыли, он наконец поставил чемодан на пол и сел. Рядом послышался кашель. Юноша испуганно вздрогнул и тут только заметил, что за столиком, по соседству с ним, сидит еще кто-то. Это был пожилой человек с обвисшими усами и жиденькой клочковатой бородкой, с платком на плечах и в зеленых шлепанцах. Он не поднимал головы, руки его ритмично двигались над столом. Безмолвно посмотрев на Феликса и совершенно выцветшими глазами, он опять: опустил взгляд. Немного привыкнув к темноте, Феликс с изумлением увидел, что господин в платке вышивает разноцветной шерстью по тонкой, натянутой на маленькие пяльцы ткани.
— Скверные кости! — проворчала Аглае. И, помолчав, спросила: — Костаке, а у кого будет жить мальчик?
— У нас! — отозвалась Отилия. Она покачивала ногой, примостившись на краешке кресла, Джурджувяну и обхватив левой рукой его голову. Старику это явно доставляло удовольствие.
— Вот как? — удивилась Аглае. — Я и не знала, Костаке, что ты устраиваешь сиротский приют.
— Но у Феликса есть доход, — запротестовала Отилия. — Правда ведь, папа?
— Е-е-есть!— невнятно пробормотал дядя Костаке, заискивающе заглядывая в глаза Отилии, смахнувшей с его костюма пушинку.
— Значит, вы берете его на пансион, — заключила неумолимая Аглае. — Отилии будет с кем развлекаться, вы как полагаете, Паскалопол?
Паскалопол чуть закусил верхнюю губу и слегка изменился в лице, затем бросил кости и примирительно сказал:
— Какая вы насмешница, кукоана [3] Аглае.
Отилия пересела со стула дяди Костаке к Паскалополу и снова принялась раскачивать ногой. Ее присутствие вдохновило Паскалопола, он стал играть энергичнее, сделал несколько быстрых ходов, потом, убрав со стола руки, сказал звучным, как у всех полных людей, голосом:
— Еще партию!
Пока Аглае бросала кости, Паскалопол созерцал Отилию. Сидя все так же на краешке его стула, она поправила жемчужную булавку в галстуке гостя, легонько встряхнула его за плечи, ласково, почти по-матерински, глядя на него. Посмотрев на белые в кольцах руки Паскалопола, она вдруг пришла в восторг.
— Ах, какое красивое кольцо! Я его еще не видела.
Хотя палец был достаточно тонок, кольцо, надетое на кончик мизинца левой руки, очевидно, не пришлось впору владельцу. Кольцо было простое, но в оправе из мелких жемчужин, точно сердцевина в венчике цветка, сверкал прекрасный сапфир, изящно
обвитый несколькими золотыми листиками. Паскалопол поспешно снял его с пальца,
протянул Отилии и с театральным воодушевлением, какого трудно было ожидать от человека пожилого, воскликнул:
— Прошу вас принять его!
Отилия надела кольцо на безымянный палец и восхищенно сказала, подняв руку к лампе:
— Оно великолепно! — Подойдя к дяде Костаке, она обняла старика за плечи и поднесла кольцо к его глазам. — Правда, папа?
Выпуклые глаза старика алчно взглянули на кольцо, а толстые губы прошептали:
— Бери! Он тебе его отдает.
Во взорах Аглае и Аурики блеснули молнии.
— Как тебе не стыдно, Костаке! Отдайте кольцо, может быть, это какое-нибудь воспоминание.
Отилия без возражений протянула кольцо Паскалополу. Но он схватил ее за руку.
— Прошу вас, примите кольцо. Я принес его именно для вас, но позабыл отдать. Вы говорили, что сапфир приносит вам счастье.
С этими словами Паскалопол надел кольцо на палец Отилии и поцеловал ее руку возле локтя.
— Послушайте, Паскалопол, — вырвалось у разозленной Аглае, — играете вы или нет? Я вижу, вы больше заняты девушками. Симион, — крикнула она, бросив взгляд в глубину комнаты, — а ты что там делаешь? Почему не идешь спать?
Закутанный в платок человек с бородкой, который продолжал вышивать, изредка поглядывая на Феликса, что-то буркнул в ответ.
Снова начали падать кости. Всеми забытый, усталый Феликс рассматривал окружающих. Отилия с самого начала поразила его. Он не мог еще сказать, как относится к ней, но она возбуждала в нем доверие. На вид девушке было лет восемнадцать-девятнадцать. Локоны, обрамлявшие ее смуглое лицо с коротким носом и ярко-синими глазами, и кружевной воротник делали ее похожей на девочку. Но ее стройное тело с удлиненными благородными линиями было лишено худобы и истощенности угловатой Аурелии и двигалось плавно и свободно, со спокойной и уверенной грацией женщины. Дядя Костаке не сводил с нее глаз, и все его безволосое лицо сияло, когда гибкие руки девушки обнимали его. Было ясно, что решающее слово в доме принадлежит Отилии и Костаке во всем покоряется ей. Несмотря на это, Отилия не сделала ни одного жеста, который можно было бы назвать дерзким, не произнесла ни одного необдуманного слова. И все-таки, как ни ребячливо держалась она с Паскалополом, Феликсу не нравилась непринужденность их отношений. Отилия пробудила в его душе новые, уже давно зревшие чувства. До сих пор у него никогда не было задушевных отношений с женщинами. Его мать умерла давно, когда он еще учился в начальной школе и был слишком мал, чтобы понимать ее духовный мир. Она была болезненной, раздражительной женщиной и постоянно лежала на кушетке, читая книгу и отдавая через полуоткрытую дверь приказания слугам. За несколько недель до смерти она исчезла из дому, и теперь Феликс догадывался, что его отец, доктор Сима, поместил ее в какой-то санаторий. После ее отъезда доктор каждый день угрюмо, в полном молчании обедал вместе с сыном и, только прощаясь, гладил его по волосам, спрашивал, здоров ли он, не нуждается ли в чем-нибудь. Однажды доктора Сима целый день не было дома, а слуги обходились с Феликсом как-то особенно почтительно, словно соболезнуя ему. Доктор вернулся поздно вечером, бледный, утомленный, одетый во все черное. Он подозвал к себе сына, взял обе его руки в свои и серьезным тоном сказал ему:
— Ты, Феликс, уже достаточно взрослый и рассудительный мальчик, и поэтому я могу сообщить тебе бесконечно грустную весть. Твоя мать никогда больше не вернется домой, твоя мать умерла.
От печальной торжественности этих слов доктор побледнел еще больше и сильно стиснул руки ребенка, желая удержать его от бурной вспышки горя. Но неопытная душа Феликса не могла постичь всего значения этой вести. Он понял только, что в доме происходит что-то необычное, и опустил голову. Доктор продолжал:
— Завтра ты скажешь домнулу учителю, что больше не будешь ходить в школу. Ты поступишь в пансион.
Всю ночь Феликса терзало гнавшее от него сон, неведомое ему раньше беспокойство. Это было не горе в прямом смысле слова, не страх, а тревожное ожидание чего-то неизвестного, которое охватывает человека накануне отъезда навсегда в далекую страну.
На следующий день Феликс, с крепом на рукаве, вошел в класс и в ожидании учителя сел, не снимая пелерины, на скамью.
— Моя мама умерла, — объяснил он удивленному соседу по парте.
— Умерла твоя мама? — изумился тот, как будто это событие как-то возвышало Феликса.
— Да.
— У Сима умерла мать! — пискливо объявил сосед всему классу.
Ученики столпились вокруг Феликса, глядя на него с жадным любопытством.
— И ты больше не будешь ходить в школу?