Все же тот факт, что истинные мотивы смерти Венке так и не всплыли, объяснялся только тем, что никому в голову и не пришла бы истинная версия — это было бы слишком ошеломительно. А так как профессор и доктор Бентсен, служанки и фру Готтвалл рассказывали о прискорбном событии тоном, в котором не ощущалось ни малейшей неуверенности, то для каких-нибудь сомнений не оставалось места.
А ведь как возликовали бы набожные сердца горожан, если бы они узнали о том, что произошло! С каким наслаждением их быстрые и язвительные языки обрушились бы на безбожницу — на ту, что дружила со свободомыслящими и никогда не посещала церковь!
Короче говоря, фру Венке получила обстоятельную эпитафию.
Но, слава богу, имелось и немало других вещей, которые можно было порассказать о фру Венке, и на ее долю досталась длинная-длинная эпитафия, в которой ни одна мелочь не была забыта.
Вся атмосфера в городе была так наполнена этими пересудами, что до Абрахама не раз кое-что из них доходило. Он теперь остерегался упоминать о своей матери, и это смущало его в его горе — особенно в эти последние недели, когда он усиленно готовился к конфирмации. Дважды в неделю, кроме воскресений, он посещал теперь пастора.
Мальчик очень изменился за это время. И такая перемена в особенности была замечена в школе. Даже сам ректор отказался от своего предубеждения, — он теперь признал, что Абрахам Левдал является образцовым учеником, которым вправе гордится школа.
Все учителя разделяли это мнение и начисто позабыли историю, связанную с маленьким Мариусом.
Способный и ко всем почтительный, Абрахам, по мнению многих, стоял теперь в школе наряду с Хансом Эгеде Броком.
Только в кругу своих близких друзей он был прежним Абрахамом, даже еще более язвительным и насмешливым. Через несколько недель после смерти матери он снова занял первенствующее положение среди приятелей.
Все окружающие люди, так или иначе, одобряли Абрахама. И в особенности пробст Спарре держался лестного мнения о нем. Прежнее недоверие пробста превратилось теперь в чуть ли не восторженное отношение.
Душа пастора расцветала, когда он посматривал на своего тихого, скромного и почтительного ученика, обладающего редкой способностью отлично мыслить. Превосходное знание церковной науки дополняло эти качества.
Пробст Спарре неоднократно говорил профессору Левдалу о том, что Абрахаму следовало бы изучать теологию, ибо он отличается выдающимися умственными способностями.
На это профессор уклончиво отвечал:
— Все будет зависеть от господа бога…
По правде сказать, профессор отнюдь не считал теологию чем-то привлекательным для карьеры его сына.
Но пробст Спарре был почти что влюблен в Абрахама — он то и дело давал ему книги по теологии и даже стал приглашать юношу в свой дом.
С удивительным чувством Абрахам переступил порог этого дома. Еще год назад юноша бросал пылкие взоры на окна этого жилища. Ведь там проживала та, которая была целью его пламенных надежд.
Но она, как известно, вышла замуж за своего телеграфиста. И вот теперь Абрахам снова увидел ее в кругу ее многочисленных незамужних сестер. Она была почему-то печальна, и лицо ее было томным.
Так или иначе, сказочный дворец, воздвигнутый Абрахамом, окончательно рухнул. Время рыцарства, когда он рассказывал о своей любви верному маленькому Мариусу, миновало. И теперь над этими прежними чувствами, пожалуй, следовало бы посмеяться.
В общем, на другой день Ханс Эгеде Брок давился от смеха, когда Абрахам иронически рассказывал ему о вечере, проведенном в доме пробста, весьма наглядно изображая свою бывшую возлюбленную.
Между тем близилась пасха, и вскоре предстоял день конфирмации. Об этом Абрахам думал теперь с чувством страха и досады, как о неприятности, которую нельзя избежать, но которая в дальнейшем несомненно принесет свою пользу.
Профессор Левдал, напротив того, относился к конфирмации сына с превеликой серьезностью.
В одиноком доме, среди мучительных мыслей и воспоминаний, профессор Левдал проникся стремлением как можно скорее превратить сына во взрослого человека. Он обдумал каждую мелочь, связанную с предстоящим шагом. Абрахам явится в церковь во фраке. И новая комната с альковом будет ему приготовлена во втором этаже дома.
Абрахам горячо воспротивился фраку. В последнее время это было не принято. Конфирманты были теперь такими юными и тщедушными, что носили либо куртки, либо короткие сюртучки. Но профессор Левдал растолковал мальчику, в чем заключается его ошибка, — Абрахам значительно старше обычных конфирмантов, и он выглядит совсем взрослым и возмужавшим. И поэтому фрак ему совершенно необходим.
Эти мотивы поколебали протест Абрахама, тем более что ему давно уже хотелось иметь фрак. А теперь этот фрак он, по словам отца, получит вместе с золотыми часами. Помимо того, отец намерен был дать в скором времени разрешение сыну курить дома.
В день конфирмации, перед тем как проснуться, Абрахам увидел сон. Он явственно увидел свою мать, которая вошла в его комнату, — она вошла именно так, как он это представлял себе множество раз.
Абрахам поднялся с постели. Какая-то робость и страх овладели им. Ему показалось, что глаза его матери в упор взглянули в его глаза. И теперь этот ее испытующий взор, наверно, будет сопровождать его всюду.
За окном Абрахам услышал первый церковный звон. Значит, пора идти в церковь. Там предстоит ему встать в первом ряду и при всем приходе дать свой обет.
И тут Абрахам снова почувствовал, что глаза его матери будут следовать за ним по пятам, — она приходила, чтобы услышать его чистосердечную исповедь. И смеет ли он теперь идти в церковь?
Новенький, изящный фрак на шелковой подкладке, который так радовал его, показался ему сейчас чем-то совершенно неподходящим, и он даже отложил его в сторону.
Абрахам стал думать о том глубоком значении, которым, по сути дела, обладает сегодняшняя церемония. А как обстоят дела с ним самим? Подготовлен ли он к конфирмации? Не написано ли у него на лбу, что он лицемер и обманщик?
Именно о таком лицемерии и обмане говорила ему его мать.
Да и пробст Спарре еще вчера, когда конфирманты принесли ему деньги, также уговаривал всех хорошенько и со всей серьезностью обдумать этот свой шаг, чтобы не оказаться перед лицом бога обманщиком.
Абрахам взял Новый завет и, раскрыв книгу, стал читать; однако мужество оставило молодого человека — он чувствовал дрожь во всем теле, и его зубы стучали.
Но тут он услышал шаги отца и тогда тотчас же облачился во фрак.
Профессор вошел в комнату сына полностью одетый — в широком белом галстуке и с тремя орденами. У него было больше орденов, чем у кого-либо в городе.
— Доброе утро, мой мальчик! — благостно произнес отец. — Пусть сам господь бог сегодня благословит тебя.
Сказав это, отец протянул Абрахаму большой футляр. Абрахам взял его и держал, не решаясь открыть.
— Открой этот футляр, — сказал отец, — там лежат твои часы, которые я дарю тебе в день твоей конфирмации.
Абрахам открыл крышку футляра. На белой шелковой материи лежали золотые часы с цепочкой и медальон.
Абрахам поспешно открыл медальон, и в тот же миг он вздрогнул. Он увидел глаза, от которых нельзя было скрыться, он увидел тот пристальный взор, какой пробудил его утром.
Профессор Левдал, обняв сына, растроганно сказал ему:
— Этот медальон — подарок от твоей покойной матери.
Абрахам пролепетал слова благодарности и надел часы. Теперь фрак выглядел значительно нарядней, лучше. Как будто даже прибавился рост, увеличилась стройность. Однако в лице Абрахама было еще что-то ребяческое. Кожа была в прыщах, и нос слишком уж выделялся — он был не совсем пропорционален остальным чертам.
Отец осматривал Абрахама с гордостью. Увидев раскрытый Новый завет, профессор дружески похлопал сына по плечу.
— Правильно, мой мальчик! — сказал он. — Я вижу, что ты относишься к конфирмации со всей серьезностью.
Пасха в этом году выдалась ранняя. Она пришлась на начало апреля.
Сегодня был первый солнечный и сравнительно теплый день. Улицы с утра заполнились народом. Церковь была переполнена, и многие стояли у входа, чтобы лучше увидеть, как пойдут конфирманты.
Какие-то не в меру бойкие мальчишки из мелочных лавок расхаживали среди толпы в своих светло-серых пиджачках и в широченных брюках, заправленных в сапоги. Рукава у этих парнишек были засучены по локоть. Но такое одеяние было еще не по сезону — в тени стоял ледяной холод.
Но вот конфирманты, собравшиеся на площади, направились в церковь. Впереди шествовали виновники торжества, за ними — родители и ближайшие родственники.
Все девочки-конфирмантки гладко зачесали свои волосы и тяжелые русые косы зашпилили на затылке. Длинные серые или же черные платки, наброшенные на плечи, достигали краев нижних юбок.
