— Четыре наката бревен и рельсы, — сказал Джабаров.
— Тогда все ясно. Из такого блиндажа тебя теперь век не выкурить. — Мартынов резко повернулся к столу; — Повторим? Для верности.
Они склонились над картой, расстеленной на столе. Мартынов вел карандашом по карте и приговаривал: «Здесь, здесь, потом сюда, выходим к речке — и сюда». Карандаш дошел до того места, где извилистая голубая линия Псижи пересекалась с прямой черной линией железной дороги — там, у моста, был разъезд. Мартынов перечеркнул мост крестом, карандаш сломался. Грифель отскочил в сторону и скатился на пол.
— У, черт, — выругался Мартынов.
— Смотри, — сказал Шмелев, — на левом берегу насыпь, а на правом насыпи нет. Значит, правый берег с обрывом.
— Если насыпь, значит быки высокие. — Мартынов принялся чинить карандаш финским ножом.
— Зачем тебе быки? — спросил Шмелев.
— Если подорвем быки, то это трое суток, не меньше. Даже если они ремонтный поезд вызовут. А мне задано двое.
— Двое суток? Почему двое? Говори.
Мартынов посмотрел на Шмелева и пропустил его слова мимо ушей.
Шмелев сложил карту, передал ее Мартынову. Джабаров подошел к столу, поставил дымящуюся сковороду, потом принес два стакана.
— Задабриваешь? — Мартынов налил в стаканы. — За твоего Александра Невского. Чтоб не последний.
— Спасибо за добрую весть.
— Ты в блиндаже сидишь, — сказал Мартынов, — и орден у тебя уже в кармане. А мне твою работу делать. Справедливо?
— Нет, — Шмелев вдруг не выдержал. — Несправедливо. Ты пришел сюда на готовенькое, а потом сделаешь свое дело и опять уйдешь на тот берег. А нам дорогу держать, пока здесь хоть один человек останется.
— Кто тебе сказал? — Мартынов быстро посмотрел на Джабарова. — Разве я тебе что-нибудь говорил?
— Нет. Я сам все знаю.
— С самого начала знал?
— Нет. На льду, ночью, перед последней атакой узнал. И тогда понял, что нам отсюда не уйти — надо брать.
— Ох и силен, — сказал Мартынов, ставя стакан. — Где раздобыл?
— Французский коньяк «Камю», — сказал Джабаров, — наш капитан немецкого не любит.
— Не знаю только — когда и где? — сказал Шмелев.
Мартынов снова посмотрел на Джабарова.
— При нем можно. Говори, — сказал Шмелев.
— А я и сам не знаю. — Мартынов опрокинул стакан в рот и принялся хватать куски мяса со сковороды. — Знал, да забыл. Я к немцу в зубы иду. И память потерял: когда, где, сколько дивизий — ничего не помню. Хоть убей — не помню. Всю память отшибло.
— Тогда я скажу. Завтра утром. На севере. Там будет главный удар. А наша задача — отвлекать силы...
Мартынов усмехнулся:
— Недаром тебе «Александра Невского» дали. Полководцем сразу заделался. А мне теперь твои грехи замаливать. — Мартынов посмотрел на часы. — Десять. Мои ребята ждут.
Мартынов встал, поправляя ремень на поясе, взял с кровати автомат. Он был свежий, чисто вы бритый, подтянутый — полный сил и весь готовый к тому делу, на которое шел. Он уже не шутил, глаза стали узкими, злыми.
— Желаю оставаться, — сказал он, пристально глядя на Шмелева.
— Желаю и тебе.
Мартынов шагнул к двери и толкнул ее ногой.
Мелькнула черная, непроглядная темь. Дверь глухо захлопнулась. Лампочка над столом качнулась, тени забегали по стенам. Вот так, один за другим, нескончаемой чередой уходят живые. И надо только заглянуть в последний раз в их отрешенные глаза, чтобы увидеть там то, куда они ушли. Они уходят и уносят с собой свои мечты и печали, ожидание и верность, гордость и страх — все, что было с ними, пока они не ушли. А потом дверь захлопывается. Ушла лодка, упал снаряд, просвистела пуля — и дверь захлопнулась. Те, что вышли в эту дверь, не возвращаются назад — дверь захлопнулась плотно и навсегда. Человек ушел.
Шмелев подошел к двери. Кто-то сильно рванул дверь из рук. На пороге стоял Обушенко за ним Стайкин.
— Фу ты! Напугал, — лениво сказал Шмелев почесывая поясницу.
Джабаров достал из мешка новую бутылку, они выпили, стоя у стола. Шмелев подошел к кровати и сел.
— Как немец?
— Тихо. Ракеты бросает. А снаряды экономит
— Тишина на войне — это непорядок, — сказал Шмелев. — Надо усилить берег. Перебрось ту да еще один взвод. К Бойцовскому. На правый фланг.
— Ложись, не волнуйся. Мне все равно наградные писать. А ты спи.
— Дай магазин.
Джабаров подал магазин, и Шмелев стал набивать его патронами. Он вставил магазин в автомат перевел затвор на предохранитель и повесил его в изголовье. Потом вытащил из-под кровати ящик с гранатами, положил несколько гранат на табурет встал. Подошел к печке, взял портянки, валенки, сел на кровать, намотал портянки, надел валенки снова встал, потопал ногами, проверяя, хорошо ли легли портянки, застегнул телогрейку, затянул по туже пояс, поправил пистолет на поясе, положил рядом с гранатами шапку, каску, лег на кровать.
— Хорошо, — сказал он и закрыл глаза.
Джабаров и Стайкин смотрели, как Шмелев укладывается спать. Обушенко сел за стол, разложил бумаги.
Джабаров и Стайкин зарядили автоматы, приготовили гранаты, повесили автоматы па грудь и тоже легли на полу у дверей, ногами к печке.
Старший лейтенант Обушенко сидел за столом. Он писал наградные листы, глаза слипались, и строчки расползались в стороны.
Измученные контратаками, оглушенные бомбежками, солдаты спали в блиндажах. А тишина нал берегом стояла глухая, настороженная, такая тишина, какая бывает перед взрывом. Если бы Шмелев или Обушенко услышали эту тишину, они тотчас почуяли бы недоброе, но бодрствовали только часовые на постах и связисты у телефонов, и они радовались, что кругом тихо и спокойно.
Капитан Мартынов и его подрывники прошли через боевые порядки, попрощались с Яшкиным и направились по замерзшему руслу Псижи к железнодорожному мосту, который они должны были взорвать.
Капитан Шмелев крепко спал. Рука лежала на пистолете.
Лейтенант Войновский давно проснулся и лежал на нарах, не двигаясь, слушая, что происходит в блиндаже. Голова трещала, во рту пересохло, но он боялся пошевелиться и тем более попросить воды. «Как стыдно, — думал он, — боже мой, как стыдно! На столе лампа, и кругом тихо. Наверное, сейчас ночь, а ведь тогда было утро, мы только что пришли на берег. Я напился в разгар боевых действий, как это стыдно». Он вспомнил склад, капитана Шмелева и как он говорил: «от чистого сердца». Вдруг он вспомнил, что получил пять суток ареста. «Наверно, я под арестом, — подумал он, — и часовые охраняют меня, как это ужасно».
Громко хлопнула дверь, волна холодного воздуха дошла до угла, где лежал Войновский. Вошедшие громко затопали ногами.
— Смена пришла! — крикнул Маслюк.
— Насилу выстояли, — сказал Шестаков.
Войновский обрадовался, услышав знакомые голоса, но в ту же минуту вспомнил, что с ним, и глухо застонал от стыда и боли.
— Никак проснулся? — спросил Шестаков.
— Спит, как малое дитя, — ответил связист.
— Крепко его укачало, — сказал Шестаков. — Непривычный еще для такого дела.
Войновский затаенно молчал. Несколько солдат оделись и вышли из блиндажа. Дверь хлопнула, холод снова окатил Войновского.
Никто не ответил Шестакову. Стало тихо. Маслюк возился у пулемета, набивая ленту, и было слышно, как постукивают патроны.
— У каждого солдата свое место, — сказал Шестаков, садясь на нары, — одеяльце с номерком. Вишь, номерок пришит, чтобы не перепутать — Ганс ты или Фриц. И нары березовые. Специально из березы сделали, чтобы вши не заводились. Культурная нация. С горшками воюют. Приближают войну к нормальной жизни, только это неправильно.
— Ложись лучше, — сказал Маслюк.
— Все равно уж, — печально сказал Шестаков. — Нам ту дорогу, говорят, брать надо. А мы не возьмем.
— Почему же?
— Не дойдем. Все здесь поляжем.
— Туда подрывники пошли, — сказал связист. — Специальный отряд из штаба армии. Будут мост подрывать на той дороге, у разъезда.
— Никто не дойдет. — Шестаков тяжко вздохнул.
Войновский неожиданно сел на нарах и сделал грозное лицо:
— Шестаков, почему вы ведете пораженческие разговоры? Приказываю немедленно замолчать.
Шестаков быстро встал и пошел к Войновскому, оглядываясь по сторонам. В руках у него была фляга.
— Проснулись, товарищ лейтенант? Желаете опохмелиться?
— Подай воды.
Шестаков зачерпнул котелком из ведра. Войновский долго пил не отрываясь, потом зачерпнул сам и выпил еще полкотелка.
— Легче? — спросил Шестаков.
— Чтобы я больше не слышал подобных разговоров. Ясно? — Войновский отяжелел и часто дышал.
Шестаков посмотрел на Войновского долгим печальным взглядом. Глаза у него запали, лицо было усталым, в резких морщинах.
Ночь была темная, тихая. Далеко в стороне, за домами, за купами садов взлетали ракеты, потом опять опускалась темь.
Капитан Шмелев крепко спал в блиндаже. Он лежал на спине, раскинув руки, и часто дышал. Ему снились рельсы, бегущие под колесами электропоезда, широкий, залитый солнцем луг, на лугу паслись коровы и бегали, взметая гривы, лошади.
