— Сила! — сказал Джабаров.
«Живые прикрывают живых, — думал Сергей Шмелев. — Мертвые делают это лучше. Живые могут сделать это один раз, а мертвые до тех пор, пока надо живым. Они сделали свое дело и остались на льду, они лежат вместе со своими врагами, и им все равно. Надо стать мертвым, чтобы враг перестал быть врагом».
Неожиданная мысль пришла ему в голову: «А что, если немцы сделают точно так же и пойдут в атаку вместе с мертвыми? Постой, постой, это надо обдумать. Если так могли сделать мы, могут, следовательно, и они. И тогда наши пулеметы не остановят их? Нет, они не сделают этого, не сделают хотя бы потому, что у них просто не хватит мертвых, а тех, которые лежат у берега, мы не отдадим, это наши мертвые, и они не станут служить врагу».
Шмелев вызвал Обушенко и на всякий случай сказал:
— Предупреди всех офицеров: если немцы начнут новую атаку и дойдут до берега, пойдем в штыковую. Обзвони всех — быть готовым к штыковой.
— Кишка у них тонка, — сказал Обушенко.
— Понимаешь, вдруг они пойдут в атаку, как и мы шли, с ними... ведь это психологический фактор...
— Я на психологию ноль внимания, — ответил Обушенко.
— Все равно предупреди. — Шмелев передал трубку Севастьянову и посмотрел вниз.
Снег запорошил шоссе, и сверху было видно, как оно ровной белой лентой уходило в обе стороны от Устрикова, еще более светлое и чистое, чем снег на полях.
Внизу, в деревне снег был взбит и исчеркан полосами следов, полозьями саней. Три солдата катили по шоссе пушку. У склада на площади стояли лошади в упряже. На краю деревни горел крестьянский дом, и было видно, как солдаты собрались там у огня, распахнув полушубки и грея животы. Дом только начинал разгораться, и солдаты тянулись к нему со всех сторон. Они истосковались по теплу, им приятно стоять у огня и греться.
Шмелев приподнялся, зацепил каской за колокол. Раздалось низкое протяжное гуденье. Он увидел на нижнем срезе колокола старославянскую вязь, влитую в медь. Строчки шли в два ряда. Шмелев медленно обошел вокруг и прочел: «Благовестуй, землъ радость велiю. Во всю землю изыде вещание ихъ — лета 7075 апреля в 25 день во имя творца вытек из огнь, а подписалъ сей кодоколъ Митя Ивановъ».
Шмелев дернул язык о толстым кругляшом, и колокол запел над землей. Солдаты у горящего дома подняли головы и смотрели на церковь.
Шмелев подошел к другому краю площадки.
Узкая белая лента шоссе выходила за деревней к берегу, делала плавный поворот и шла через поле в Куликово, а за Куликовом — вдоль берега, еще дальше вокруг озера. Белая запорошенная снегом лента обрывалась перед Куликовом — дальше шоссе опять становилось черным. Вся деревня была забита машинами, у каждой избы стояли грузовики.
Шмелев поднял бинокль, чтобы получше рассмотреть, чем гружены машины, и сначала не понял, что происходит. Машины, словно по команде, пришли в движение, выползали на шоссе, выстраивались в колонну и, быстро набирая скорость, одна за другой мчались из Куликова на север.
— Уходят! — порывисто закричал Севастьянов. — Немцы уходят. Смотрите.
Немцы на льду тоже начинали отход. Они перебегали вдоль цепи, собирая раненых, потом над цепью взлетела бледная зеленая ракета, немцы разом поднялись и пошли прочь от берега. Пулеметы часто забили вслед. Немцы припустились бегом.
Ветер переменился и подул со стороны озера. И вместе с ветром Шмелев услышал далекий, едва различимый гул — словно гром прогремел далеко в горах. Гул быстро нарастал — из облаков вынырнул самолет и пошел низко над озером к маяку. Мотор самолета затих. Далекий гром прокатился снова, еще явственней. Теперь можно было даже определить, что он гремит именно на том берегу озера, в самом дальнем его, северном конце.
В третий раз прогремел далекий гром — слушать его было радостно и жутко. Шмелев снова вспомнил железную дорогу, которую они должны были взять и не взяли. Опять дорога оказалась на его пути. Грохочут встречные поезда, рельсы покорно ложатся под колеса, мост звенит, качаются вагоны, и там, на лавке у окна, сидит его судьба. Видно, вся его жизнь навечно переплелась с дорогой. Далекое воспоминание навалилось на него, захолодало сердце. Он удивился: ему казалось, он навсегда забыл об этом.
Отец всю жизнь провел на колесах. Он и жил в старом товарном вагончике, стоявшем в тупике за водокачкой. Из этого вагона я ушел с мешком за спиной, он даже не вышел проводить меня, а мать стояла у вросшего в землю колеса и вытирала глаза платком. Он сильно бил ее, она умерла весной от воспаления легких. Я даже не знал об этом. Соседка написала мне, и я приехал, когда все было кончено. Я долго бродил по баракам, искал отца: он уже перевелся в Березники, монтажником на стройку. У отца были золотые руки, его везде охотно принимали, только сам он нигде не мог прижиться, все гонялся за длинным рублем и никак не мог догнать его. Он сидел в неубранной комнате с бутылкой и смотрел в стену. «Уезжаю», — сказал он. «Сколько можно?» — сказал я. «Поживи с мое — узнаешь». Утром я посидел на могиле: «Мама, мама!» Потом пошел прямо на станцию. Спустя две недели отец делал пересадку в Москве, я провожал его на Ярославском. Мы стояли на открытом перроне, отец был угрюмый, небритый. Он все-таки любил мать, и я видел, как ему худо. Ему было худо, и он сердился на меня. «Никудышную ты работу выбрал, — говорил он. — Шел бы в торговлю, всегда при хлебе». — «Не хочу в торговлю». Тут он начал юродствовать: «Тогда иди в акушеры. Аборты запретили. А в столице разврата много. Вот и будешь делать тайные аборты, деньгу заколачивать». — «Что же ты сам в акушеры не пошел?» — спросил я, и он пошел заноситься: «У меня руки есть, им работа нужна. А ты белоручкой растешь, все полегче норовишь прожить. Не в меня пошел, не в нашу фамилию. Вот я — смотри! Еду в Кузбасс на домну по личному вызову наркома. Я нужен! А ты белоручкой захотел стать. Стихи учишь. Попробуй проживи жизнь как я прожил — тогда дерзи». — «От себя все равно никуда не уедешь», — сказал я. «Эх, Полина, Полина», — он принялся размазывать дождь по щекам. Я не мог его утешать и упрекать не стал — было бесполезно с ним разговаривать. Он уехал, и я ушел не оглянувшись. Я знал, что это конец, и оглядываться было ни к чему. Он ни разу не написал мне: видно, когда отцы строят домны, им не до сыновей.
Немцы на льду тоже услышали далекий гул и прибавили шагу. Они шли двумя жидкими цепочками, за ними тянулись по льду полосы взбитого снега.
Шмелев опустил бинокль. Джабаров уже не доставал до немцев, но продолжал стрелять. Шмелев перешел на другую сторону площадки, чтобы посмотреть, что делают немцы, отрезанные в Борискине.
Пронзительно просвистев, снаряд разорвался в ограде, взметнул вверх железные колья. Осколки застучали по крыше церкви.
Шмелев разглядывал в бинокль окраину Борискина, пытаясь найти место, откуда бьет немецкая пушка. На третьем выстреле он увидел вспышку и тонкий длинный ствол, торчавший среди ветвей старой яблони. Ствол почему-то был довольно высоко над землей. Вдруг ствол задвигался, яблоня завалилась, плетень тоже, и черный танк выполз в поле, покачивая тонким черным стволом.
Теперь и без бинокля было видно, что танков было пять. Два двигались по шоссе, а три других шли по полю, оставляя за собой широкие полосатые следы. За танками высыпала немецкая пехота.
Шмелев передал Обушенко все необходимые приказания: срочно перебросить с берега на окраину Устрикова взвод Войновского, приготовить пушки. Он говорил, не отрывая от глаз бинокля, а Севастьянов торопливо повторял его слова в телефон.
Танки двигались, ведя редкий беспорядочный огонь. Снаряды рвались на краю деревни или не долетали и падали в поле. Все танки были одинаковые, типа «пантеры», с пушкой и пулеметом; Шмелев знал, что три танка у немцев еще в запасе: позавчера, когда приезжал Славин, по шоссе прошли восемь танков. Теперь, отрезанные от главных сил, они пытались пробиться на север, где шумел далекий бой.
Примерно посредине между Борискином и Устриковом по полю наперерез шоссе тянулась неширокая лощина — шоссе пересекало лощину по насыпи. Один за другим танки нырнули в лощину, только самый первый остался на шоссе, потом на гребень выполз второй, и оба танка повели беглый огонь, выжидая, когда заговорят наши пушки, чтобы засечь их. Немецкая пехота, шедшая за танками, сосредоточивалась в лощине.
Цепочка солдат двигалась внизу вдоль церковной ограды. Пересекла шоссе, повернула вдоль домов. Солдаты бежали, пригибая головы, припадая к земле, когда снаряды рвались поблизости. Впереди бежал Войновский, подбадривая солдат взмахами руки. Они пробежали мимо горящей избы и свернули в сад. Фигуры солдат замелькали среди деревьев.
В танке, который стоял на шоссе, открылся люк. Серия зеленых ракет поднялась над полем. Снаряды посыпались на Устриково, воздушные волны то и дело проходили через колокольню, осколки стучали по куполам.
