— Мне самому странно, что я выступаю, честное слово! — начал Семен Семенович и решил, что сейчас все засмеются, — ну кто же так начинает выступление в прениях! Но никто не засмеялся, наоборот, тишина стала еще ощутимей.
— Много лет подряд мне снился один и тот же сон: будто я перестал бояться начальства, — сказал Семен Семенович. — Боже мой, какой легкой стала бы жизнь, если бы это чувство совсем исчезло! — Семен Семенович посмотрел в зал и увидел, что Яшка Коринкин что-то шепчет Верочке, а студенты-практиканты, устроившиеся на подоконнике, перестали рассматривать чертежи и свернули их в трубки.
Алексей Федорович пока еще не понимал, о чем идет речь. Обычно он воспринимал только ход собрания, его, так сказать, процессуальную часть. Он знал, что существует повестка дня, что есть регламент: один для докладчика, другой — для выступающих в прениях. Можно иногда дать кому-то слово для справки или "в порядке ведения". Но он никогда не думал о том, что могут иметь какое-нибудь значение сами слова, которые произносятся, они всегда проходили мимо ушей, оставляя только ровный, негромкий, однообразный гул, изредка нарушаемый аплодисментами. Поэтому Алексей Федорович спокойно сидел, постукивая карандашиком по столу, думая о том, что давно обещал жене холодильник и надо будет звякнуть кое-куда. Он не сразу разобрался и тогда, когда председательствующий, что-то быстро записав, наклонился к нему и тихо сказал:
— Отпор будете давать?
И хотя Алексей Федорович не знал еще кому и по какому поводу придется давать отпор, он сразу ответил:
— По линии отпора у меня в заключительном слове есть.
Все же какое-то незнакомое чувство опасности закралось в душу Алексея Федоровича. Ведь инженер Барыкин не состоял в руководящей части учреждения, не приехал из Центра с тем, чтобы нацелить людей на сегодняшние задачи или сплотить их вокруг чего-нибудь важного. Он был незаметным маленьким работником, на которого никто и внимания не обращал. Какой-то заморыш в пенсне. Почему же невидимая нить протянулась от него к этой массе разнообразных людей? И говорит он о таких вещах, о которых нормальные люди разговаривают дома с женой или закадычным другом.
— Что касается нашего сегодняшнего докладчика, — вдруг сказал Барыкин и усмехнулся, — по-моему, если бы глупость была энергией, на нем, пожалуй, могла бы работать довольно крупная электростанция…
Хотя смысл этой фразы остался скрытым для Головы, он сразу понял, что речь идет о нем. В зале раздался смех, кто-то зааплодировал. Алексей Федорович наклонился к председательствующему и тихо спросил:
— Выпад?
На что председательствующий быстро ответил:
— Вылазка.
По-видимому, Алексей Федорович и его сосед по президиуму хорошо понимали друг друга, потому что они еще долго разговаривали шепотом на этом странном, похожем на код, языке:
— Расцвели махровым цветом.
— Свили себе гнездо.
— Надо будет шире развернуть борьбу.
— Главное — поднять чувство ответственности.
Но самое страшное и непонятное заключалось в том, что в конце собрания было предложено две резолюции и что предложение "единодушно осудить выступление инженера Барыкина" было отвергнуто, а работа была признана неудовлетворительной…
Сейчас, вспоминая все это, Алексей Федорович старался понять, что же это такое делается вокруг. И хотя происходило это уже в те годы, когда и аплодисменты на собраниях бывали не столь длительными, и начальство в праздничные дни желало своим сотрудникам не только успехов в работе, но и счастья в личной жизни, — все же многое было непонятно и непривычно.
Может быть, именно поэтому, а быть может, и по какой-нибудь другой причине, но Алексей Федорович Голова стал вспоминать всю свою жизнь, а поскольку вся она была связана с городом Периферийском, то, вспоминая ее, он невольно повторял историю этого необыкновенного города.
В нашем распоряжении нет никаких серьезных материалов, которые помогли бы нам в жизнеописании наиболее видных деятелей города Периферийска. Мы не располагаем ни научной, ни художественной литературой, посвященной истории возникновения и процветания этого города или хотя бы хозяйственно-административной роли его в общей экономике страны, кроме нескольких упоминаний в газете "Вечерний Периферийск" о состоявшейся в 19.. году дискуссии по поводу правильного научного наименования его жителей. Работники Филиала Института Филологии и Фольклора (ФИФФ) утверждали, что именовать жителей города нужно периферичами, исходя из исторически сложившихся традиций, древних хартий и исконных требований русской речи. Они ссылались на географическое расположение города Периферийска, находящегося как раз в той полосе России, где начиная уже с XVI века окончание "ич" было наиболее употребительным и прочно вошло в словарный фонд (кулич, царевич, спич, костромич). Они ссылались на бытующие в народе до сих пор слова именно этого грамматического ряда и в качестве примера приводили фразу, сказанную на митинге одним местным стариком:
— Мы, периферичи, еще раз предупреждаем Англию!
Однако доктор исторических наук профессор П.Н. Иерусалимский, немало сделавший в свое время для родного города, настаивал на классическом происхождении этого слова и требовал именовать своих сограждан периферянами. Профессору удалось доказать, будто Периферийск был в V веке до нашей эры римской провинцией, и тогда совершенно закономерно жители этой провинции могли именоваться скорее периферянами, чем периферичами. Дискуссия эта продолжалась одиннадцать лет и дала миру около трехсот пятидесяти докторских диссертаций, свыше двух тысяч кандидатских, не говоря о целой армии аспирантов и ассистентов. На протяжении этих одиннадцати лет побеждала то одна точка зрения, то другая, в зависимости от чего в городе приходилось время от времени менять почти все вывески.
Спор этот, может быть, продолжался бы до сих пор, если бы в 19.. году по дороге в Крым не остановилось в городе Важное лицо и на устроенном в его честь митинге не обратилось к ликующим жителям города, начав свою речь словами; "Дорогие периферийцы!"
С тех пор дискуссии кончились. Институт филологии и фольклора расформировали, а профессор Иерусалимский был обвинен в вейсманизме-морганизме за невозможностью обвинить его в чем-нибудь другом. Только после смерти он был полностью реабилитирован и выбран в члены-корреспонденты Академии исторических наук.
После посещения Периферийска вышеуказанным Важным лицом все прежние исторические концепции были отменены как несоответствующие действительности и в сущности началась новая история города. Новой историей занимались новые историки. Так, например, уже в 19.. году доцент Принципович-Принципайло установил, что еще во время 1-й войны Периферийск был основным узлом, где решалась главная задача. Как выяснилось, и здесь в те годы останавливалось Важное лицо, которое тогда еще было Обыкновенным лицом, хотя доценту Принциповичу-Принципайло удалось доказать, что оно и тогда уже было Важным лицом. В связи с этим специальным постановлением Пергорисполкома здание бывшей женской гимназии было переделано в Музей имени Важного лица, в городе было установлено 67 памятников, 5085 мемориальных досок и улица Береговая была переименована в Важнолицкий проспект.
С периодом памятников и мемориальных досок мог сравниться только период "Переименования улиц". Идея эта принадлежала Алексею Федоровичу Голове, который уже в пожилом возрасте не раз вспоминал о ней, как, вероятно, на острове Святой Елены вспоминал Наполеон битву под Аустерлицем.
В городе было сорок улиц. И все они имели совершенно безыдейные, не отражающие современную эпоху названия: Зеленая улица. Веселая улица, Спиридоньевская, Липовая аллея, Большая Садовая и т. д. Вместо них в течение трех месяцев в Периферийске появились: Большая Пленумовская улица, Ново-Застройская, Почтово-Ящиковая 1-я, Почтово-Ящиковая 2-я, улица имени Бойля — Мариотта. Как и во всяком стоящем городе, появилось несколько писательских улиц: Купринская, Гаршиновская, площадь Джамбула. К тому же времени относится и переименование клуба швейников во Дворец культуры имени Крутого подъема легкой промышленности.
Но в нашу задачу не входит подробное изложение всех крупных событий, происходивших в этом городе, мы касаемся его истории лишь в той степени, в какой она связана с жизнью нашего героя — Алексея Федоровича Головы.
Майским утром 19.. года в подъезд большого серого здания вошел человек лет сорока, в темном пиджаке, под которым была видна расшитая украинская сорочка, в заправленных в сапоги брюках, с большим коричневым портфелем в руке. Пройдя по длинному, плохо освещенному коридору, он остановился перед тяжелой бронированной дверью с табличкой "Вход посторонним воспрещен", постучал в находящееся в ней полукруглое окошечко и, услышав разрешающее "да, да", вошел. После темного коридора комната, куда попал посетитель, показалась ему светлой и просторной, хотя вся она была заполнена письменным столом и огромным, похожим на дот, сейфом.
