«Генералам Слащеву, Кутепову, Писареву, Абрамову и комфлота адмиралу Саблину.
Мой план летнего наступления из Крыма предусматривает занятие Северной Таврии, Донбасса, районов Дона и Кубани…»
Дальше, дальше!
«… Я решил: 7 июня 1920 г. силами 1-го армейского корпуса генерала Кутепова и Сводного корпуса генерала Абрамова при поддержке танков, бронепоездов и аэропланов прорвать оборону красных в перекопском и чонгарском направлениях…»
Информация важная, но не главная — где постановка задачи второму армейскому корпусу генерала Сла-щева?..
Астахов перевернул еще одну страницу:
«… Адмиралу Саблину подготовить суда для переброски войск генерала Слащева в пункт и срок согласно указаниям, которые он получит дополнительно».
Астахов побледнел: ничего конкретного о действиях Слащева в приказе не было. Операция, потребовавшая от них огромных усилий и риска, могла свестись в конечном итоге к полной неудаче. Астахов закрыл папку.
В любом случае никто не должен был догадываться об их пребывании здесь, поэтому он спросил стоящего рядом Журбу:
— Где она лежала?
Николай взял папку, положил ее на место, и тут же оба они увидели, что на полке лежит еще какой-то документ, с приколотой к нему калькой — выкопировкой крупномасштабной карты.
Астахов осторожно взял бумаги, откинул кальку. На первой странице документа, в левом углу, четко выделялась размашистая надпись: «Утверждаю. П. Врангель».
Это и был план Слащева.
Первые же строки потрясли, ошеломили Астахова. Многотысячный корпус Слащева, усиленный кавалерийской бригадой и артиллерийской группой на конной тяге, погрузившись в Феодосии и Керчи на транспортные суда и боевые корабли флота, должен был рано утром 6 июня скрытно высадиться на северном побережье Азовского моря у деревни Кирилловки с тем, чтобы нанести внезапный удар в тыл частей 13-й армии и захватить Мелитополь, где располагался штаб армий.
Более коварного плана представить было невозможно. Астахов понимал: никто не ждет войсковой десант такой мощности на этом участке азовского побережья, значит, нет там ни укреплений, ни достаточных для противоборства сил — обычные сторожевые посты, не больше. Им ли остановить, задержать продвижение усиленного корпуса!.. Если слащевцам удастся скрытно высадиться у Кирилловки, они беспрепятственно перережут все коммуникации, ведущие к Мелитополю, и тогда корпуса Кутепова, Абрамова и резервный Писарева завершат разгром красных частей, лишенных связи и управления…
Задуманная белыми операция грозила обернуться для всей 13-й армии полнейшей катастрофой. И Астахов вдруг почувствовал страшное ощущение беспомощности — для людей по-настоящему сильных это худшая из пыток.
Время!.. Как предупредить своих о десанте, если времени почти нет!..
Астахов аккуратно положил документы в сейф, приказал Журбе:
— Как только Красовский закроет сейф, пусть Илларион уводит его. И сразу же оповещайте Бондаренко о конце операции.
— Собираемся, как условились? — спросил Журба.
Астахов молча кивнул, прошел через коридор вагона в тамбур и спрыгнул на землю.
Дым огромного, бушующего рядом пожара плотной пеленой стлался вокруг. В двух шагах ничего не было видно…
Астахов не подозревал, что обстановка складывается еще хуже, чем он предполагал. В то время, когда стали ему известны подробности плана Слащева, и штаб 13-й армии пришла срочная телеграмма: командующий Юго-Западным фронтом Егоров и член Реввоенсовета Сталин предупреждали командарма-13 о десанте белых… в районе Одессы и Новороссийска.
Дезинформация, придуманная Слащевым, сработала. Побережье Азовского моря у Кирилловки осталось неприкрытым, беззащитным.
Рыбацкая лайба — деревянное суденышко, оснащенное керосиновым движком, шла в пределах видимости берега. Сторожевые корабли, патрулировавшие гораздо мористее, ею не интересовались. Да и кому пришло бы в голову, что лайба, по носовой части которой вилась надпись «Надежда», средь бела дня, ни от кого не таясь, несет на своем борту двух человек, за которых люди полковника Туманова дали бы немало…
Когда лайбу догнал попутный ветер, хозяин судна — крепкий и высокий человек с обветренным лицом, стоявший на руле, что-то скомандовал сыновьям. Похожие на отца братья-близнецы одновременно кивнули круглыми, выгоревшими на солнце головами, склонились над свернутым парусом. Бондаренко взялся помогать им и, глядя на его ловкие руки, отмечая, с какой охотой он работает, Журба подумал: наверное, нет такого дела, которого не знал бы старый очаковец…
Взметнулся над палубой квадратный брезентовый парус. Лайба, набирая ход, запрыгала на волнах. Близился вечер, но солнце палило без устали, жарко.
Хозяин, не отходя от руля, крикнул:
— Чего в кубрик не пойдете? Отдыхайте, пока можно!..
Журба и Бондаренко спустились в кубрик.
— Разве и впрямь вздремнуть? — не то спросил, не то посоветовал Бондаренко. — Поди знай, как оно дальше обернется — глядишь, и не до сна будет!
Через несколько минут Бондаренко уже спал. Николай тоже прилег на жесткие нары, долго ворочался с боку на бок, но сон не шел.
С момента нападения на поезд Слащева и проведенной в порту диверсии прошло всего несколько часов, но казалось, что это было давно: так много важного вместилось в столь короткий отрезок времени.
Когда после операции они собрались в «Нептуне», Астахов не скрывал своей тревоги, и Николай, уже решивший было, что главные трудности позади, понял, как ошибался. Да, узнать подробности слащевского плана было нелегко, но теперь следовало своевременно предупредить командование Красной Армии о десанте, и задача эта казалась неразрешимой… Вариантов срочной эстафеты было, разумеется, много, но все они, лихорадочно отыскиваемые, на первый взгляд, спасительные, разбивались при детальном обсуждении об один и тот же, зловеще непоколебимый риф — время. Сложность заключалась еще и в том, что Крым в дни, предшествующие наступлению белых, перешел на особое положение: перекрыты все дороги, вокзалы, станции.
Гражданское население в эти дни из Севастополя не выпускали, но не это препятствие останавливало чекистов: непреодолимым выглядело дальнейшее. Самый короткий путь к своим лежал через Перекоп, однако прорваться через боевые порядки приготовившихся и наступлению белых было невозможно. Путь через Черное море перекрыли корабли флота…
Однако не зря собрались они в «Нептуне». То, что было бы непосильно одному, они сумели решить сообща: перебирая свои возможности, детально взвешивая каждое предложение, удалось наконец выработать тот маршрут, который обещал пусть и небольшую, но все- таки возможность — обогнать время. Журбе и Бондаренко предстояло сделать это, с «Надежды» начинался их путь…
Уходя из «Нептуна», Астахов предупредил: все, о ком мог знать Дмитрий Афонин, должны немедленно перейти на нелегальное положение. Этот приказ касался и Веры. К ней Бондаренко собирался послать своего помощника Степана, и Николай, готовясь к дальней дороге, смирился с неподвластной ему реальностью: все, что не успел сказать он Вере — необходимое, необыкновенно важное для каждого из них, удастся теперь сказать в лучшем случае не скоро… Единственное, что мог он себе позволить, так это, краснея, опустив глаза, попросить Бондаренко, чтобы его посланец передал Вере записку, в которой было всего несколько слов: «Я вернусь, я обязательно вернусь!"
A потом, когда они поджидали на пустынном берегу у Херсонского маяка лайбу, Юондаренко сообщил, виновато покашливая, что Николая пришел проводить один товарищ.
Как догадался он, что увидеться Журбе и Вере необходимо, — этого никто но знал.
Суров был старым очаковец. Казалось, пережитое должно было выжечь в нем способность чувствовать и понимать чужую радость. Но за угрюмостью его и далеко не показной суровостью жила еще и удивительная, чуткая сердечность. Он понимал, что не должен вызывать Веру на Херсонес, но он понимал также, что не могут они с Журбой расстаться, не повидавшись. Потому что знал Бондаренко: наравне с правом бороться и ненавидеть, всегда, даже в самые трудные времена, наделена молодость еще и правом любить.
На пустынном песчаном берегу простились Вера и Николаи. Коротким было их прощание. Но это не страшно, если у людей есть будущее. А в свое будущее они верили…
Чем дальше на север шла «Надежда", тем скуднее становился берег. За мысом Лукулл и вовсе исчезла зелень, лишь волны оживляли серый унылый песчаник. Солнце уже коснулось горизонта, когда справа по курсу показались разбросанные на пологом берегу крестьянские дворы.
Упал с глухим стуком парус. Керосиновый движок застучал спокойнее, а потом и вовсе умолк. «Надежда» вздрогнула и заскрипела, прижимаясь к дереву причала.
