Алан Силлитоу - Ключ от двери

Он вытащил из своего мешка белую мягкую шляпу, встряхнул ее и нахлобучил на голову.

— Бога ради, хватит вам орать, — донеслось из ближней казармы. — Спать не даете.

— Заткнись! — крикнул Бейкер. — Радуйся заокеанской жизни, птенец желторотый.

— Шел бы ты… — отозвался голос из казармы менее злобно, потому что того солдата не палило жаркое солнце, да и навешано на нем, наверно, тоже было поменьше, чем на Бейкере. — Я здесь уже пять лет.

— Рассказывай! — заорал Бейкер. — Да я уже в Багдаде жил, когда тебя твой папа еще и в проекте не имел.

— Языкастый, скотина. — И больше ни слова.

Когда Бейкера прислали в школу радистов, еще там, в Англии, он был молчалив и замкнут, да и потом, спустя два месяца, он все еще держался особняком. Брайн подумал, что теперь замкнутость стала для него просто уловкой, он попросту прибегнул к тактике, внушенной ему воспитанием, когда очутился среди незнакомых и шумных людей, чьи разговоры едва понимал. Но теперь он мог кричать и скандалить не хуже любого старого матроса. Хлопнула дверца машины, колеса забуксовали в пыли, потом машина рванулась к воротам. Брайн присел на корточки закурить, и тут у самых его ног упал большой сверток, за ним второй, поменьше, потом бутылка с водой, панама без значка, две пачки сигарет и несколько книжек. Пока хозяин всех этих пожитков карабкался в кузов, Брайн прочел название одной из книжек — «Филантропы в рваных штанах»[6] и подумал: «Интересно, о чем это?»

— Ну-ка, держи да помоги мне залезть.

Грузовик уже набирал скорость, и человек бежал за ним по дороге. Брайн и Бейкер протянули ему руку и помогли перевалиться через борт. Опоздавший благополучно плюхнулся на свои пожитки, затем встал и, усевшись на перекладине, стал распечатывать пачку сигарет.

— Надеюсь, этот рикша довезет до Мьюки? — спросил он, протягивая им сигареты.

— Да, — отозвался Брайн, беря сигарету. — Спасибо. — Он прикрыл огонек от ветра ладонью. — А ты тоже на две недели?

— Что-то вроде этого. А в часть меня назначат, когда вернемся. Я только утром прилетел из Чинги. Вы все трое связисты?

Брайн окинул его взглядом: это был человек среднего роста, плотный, здоровый, лет тридцати пяти. Его панама, перелетев через борт машины, упала на башмак Брайна, как кольцо в ярмарочном аттракционе, а теперь владелец панамы взял ее и нахлобучил на лысеющую голову. На нем были защитного цвета штаны, заправленные в армейские сапоги, и белая пятидолларовая рубашка — словом, самая дешевая неформенная одежда, какую только можно придумать. Рубашка с открытым воротом и закатанными рукавами обнажала волосатые руки и грудь, на левой руке была вытатуирована голая женщина. «Строевик, — решил Брайн. — Наверно, уже лет десять в армии, и в Малайе он тоже не новичок, во всяком случае судя по загару». Лицо у него свежее, сквозь загар проступал румянец, но в густых усах пробивалась седина, а светло-карие глаза заставляли думать, что когда-то он был шатеном. В нем было что-то юношеское, какая-то простота и разумность в отношении к жизни; Брайн замечал это и в других сверхсрочниках, которые жили в этом замкнутом служебном мирке и оставались добродушными, покладистыми, пока не становились унтер-офицерами (он подозревал, что этот как раз и был унтер-офицером, но не мог бы сказать наверняка и оттого испытывал некоторую неловкость. Нужно это дурацкое обращение по уставу, когда говоришь с ним, или нет?). В нем чувствовалась какая-то целеустремленность и добродушный юмор, потому что такие люди не знают забот, но за стенами лагеря, в штатской одежде, они проходят по жизни неуверенно, точно во сне.

Грузовик с ревом промчался через деревню, и от быстрой езды пятна пота у них на рубахах высохли.

— Я тоже связист, — сказал новенький, когда Керкби ему ответил. — Так что, когда вернемся, нам часто придется вместе работать. Моя фамилия Нотмэн. Для офицеров капрал Нотмэн, а для вас просто Лен. Плевал я на эту дисциплину и на то, есть ли у вас нашивки или нет.

— Это мы увидим, — сказал Бейкер. — А где вы работать будете?

— На телефонной станции. Я раньше радистом был на самолете, но потом, когда нас стало слишком много, меня разжаловали. Хотели на кухню сунуть, чистить картошку, но я устроился телефонистом при ФБП.

Керкби повернулся к нему.

— Что это за ФБП? — спросил он с усмешкой.

— Филиал британских пиратов. Федерация британских паразитов. Фаршированные головы. Безденежье. Покалеченные ноги. Десять шиллингов в день на всем готовом, даже крабов дают. Но я устал до смерти, — сказал он. — Сегодня в четыре часа встал.

— Теперь нас таких двое, — сказал Бейкер. Нотмэн вытащил из вещевого мешка бутылку китайской рисовой водки.

— На, попробуй. Кишки не загниют. Здесь самое лучшее виски. Я его в этой бутылке ношу, как самогонку — прячу, чтобы не угощать всяких сволочей, которые мне не по нутру. А они-то думают, я им одолжение делаю, что не сую под нос эту бутылку, они мне за это благодарны. А потом спохватятся, да поздно.

Брайн сделал глоток из бутылки, за ним Керкби. Бейкер решил воздержаться.

— Будет поздно, друг, — сказал Нотмэн. — Бери, пока дают, не прогадаешь. А то через пять минут у тебя может сердечный припадок начаться, и тогда калекой на всю жизнь останешься. Меня уж тут выучили.

— Ты откуда? — спросил Брайн, заметив в его речи своеобразный акцент.

— Из Канады, но у вас, у лимонадников, восемь лет прожил, так что теперь, наверно, стал такой же, как вы. — Он запихнул бутылку обратно в мешок и запел хрипловатым, но приятным голосом, глядя на проносившиеся мимо пальмы:

Он пел, пока Брайн, Пит и даже Бейкер не подхватили песню. Трудно было сказать, пьян ли Нотмэн или просто разошелся, а может, и то и другое, да к тому же, наверно, сказывалось напряжение, накопившееся за время скучных дежурств, и неожиданная разрядка. Они слушали слова песни и живо подхватывали каждый куплет, а грузовик тем временем въехал в Кота-Либис и повернул к воротам порта, где таможенные чиновники в чалмах удивленно подняли головы от тюков и чемоданов, чтобы взглянуть, откуда доносится пение:

Брайн стоял у поручней, глядя, как зеленая вода течет к Муонгу. Три большие джонки, груженные мешками с рисом и каучуком, плыли туда же, и их латаные паруса медленно скользили над водой, что казалось, будто и не движутся вовсе; это напоминало ему прочитанные недавно стихи о старых кораблях, чьи паруса, как лебеди, плыли. «Да, похоже на спящих лебедей, — подумал он, — и еще они похожи на корабли, которые после битвы тащатся в спасительную гавань». Нотмэн сидел в кузове, стиснув руками голову, потом стал безразлично смотреть назад, на длинную полосу берега, словно те новые места, куда он ехал, не интересовали его.

Пароходик так ловко и точно проскочил между стоявшими на якоре судами, что казалось, будто он скользит по рельсам, проложенным под водой. Когда пароходик заскользил к пирсу, Брайн взобрался обратно в кузов, Нотмэн снова оживился: сложив на коленях толстые руки, он с любопытством наблюдал за малайцами и китайцами, взбиравшимися по сходням с узелками и корзинами в руках.

— Бог ты мой, — сказал Бейкер. — Они как мухи. Тысячи мух.

Сонное выражение исчезло с лица Нотмэна.

— Ты бывал когда-нибудь в лондонской подземке в восемь утра? По сравнению с тем, что там творится, здесь все грациозно, как балет в Ковент-Гарден.

Машины, тесно стоявшие на нижней палубе, стали постепенно съезжать на пристань, и грузовик, осторожно проехав по пирсу, очутился в городе, а оттуда по широкому, застроенному красивыми домиками бульвару направился к прибрежному шоссе. Все сняли панамы, боясь, что их сдует ветром и унесет в море. Город кончился, за ним показалась целая вереница голубых заливов. Когда залив остался позади и машина двигалась по перешейку, сверху, с шоссе, открывались новые заливы и новые перешейки. Потом грузовик вдруг круто спустился в лощину, и на дне ее они увидели полоску песчаного берега и зажатый меж скал горный поток, окаймленный пальмами. Китайская семья грелась на солнышке у дома, детишки, гоняясь друг за другом, с шумом вбегали в воду. Гладь моря ширилась, потом сужалась так, что оставалась лить узкая полоска верхушками деревьев, зубчатая, похожая на пилу, потом она исчезала, и грузовик снова карабкался вверх.

— Чудесно, — сказал Нотмэн, передавая бутылку по кругу, — выпьем за все это. Кто откажется, тот просто болван. Что ж вы мне не сказали, что Пулау-Тимур — это такая красота?

— Да вы же не давали мне слова вставить, — возразил Брайн, передавая бутылку Бейкеру.