— Неужели и начальники против Жанши? — спросил Нурум.
— Он — казах, — быстро ответил прапорщик. — Разве может настоящий казах покинуть молодых джигитов в трудный час?
Нурум промолчал. «Ведь Жанша — тоже казах. Но ведь он не на стороне дружинников. Тот же султан Гарун, те же толстопузые судьи, разве они не враги дружинников? А ведь все — казахи. И для защиты Уральска готовы отправить под пули всех нас». Но Нурум счел неприличным возразить спутнику. Немного помолчав, он сказал:
— Вы спросили, откуда я родом. Из Анхаты.
— Со мной в Уральском реальном училище учился один джигит из Анхаты, Хаким Жунусов. Не знаете его?
Нурум невольно натянул поводья, удивленно глянул на прапорщика. Но офицер неожиданно сконфузился, заерзал в седле. Вначале прапорщик говорил, что в шестнадцатом году его забрали на окопные работы и за безупречную службу присвоили звание младшего офицера, а теперь выпалил, что учился вместе с Хакимом. Но обо всем этом Нурум даже и не подумал.
— Если вы учились с Хакимом, то должны знать и его родных! — сказал Нурум и улыбнулся, протягивая офицеру руку.
— Он знает по рассказам о моей семье. Я — о его. Помню, что у Хакима был старший брат.
— Я и есть старший брат Хакима.
Только теперь догадался прапорщик, почему Нурум протянул руку.
— Значит, вы старший брат Хакима, певец, да?
— Тот самый. Нурум Жунусов.
— Да, да, Нурум, вспомнил, что ж, познакомимся…
Офицер, подъехав вплотную к Нуруму, энергично пожал ему руку. Потом оба улыбнулись, провели ладонями по лицам.
— Меня зовут Сальмен. Весной мы расстались с Хакимом. с тех пор я ничего о нем не знаю. Ну и ну! Кто бы мог подумать, что здесь, в степи, я встречу вдруг родного брата Хакима?! Вот уж действительно: гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется.
Нурум обрадовался: наконец, нашел человека, с которым можно поговорить по душам.
— Вы на сколько старше Хакима?
— На три года.
— О, тогда мы с вами одногодки. А где сейчас Хаким? У него была возлюбленная в Уральске, татарка. Очень красивая девушка, Мукарама… Достойная пара.
Нурум не верил своим ушам.
— Хаким за Яиком, — только и смог ответить Нурум.
— Тогда он не хотел оставаться в Уральске. Где-то в земстве работал какой-то его родственник. Хаким говорил, что поступит к нему на службу.
— Мне кажется, он с теми смельчаками, которые против атаманов… Он, наверное, у кердеринцев…
Нурум гордо приосанился, ударил коня камчой, крикнул:
— Ну, понеслись!
Прапорщик пришпорил коня, помчался вслед за Нуру-мом. Породистая кобыла под ним летела легко, красиво и скоро обогнала мухортого скакуна Нурума.
— Ну и кобылица у вас! — похвалил Нурум. — Ветер! В скачках участвовали?
— Первый раз на ней, еще плохо знаю повадки. Но рысь легкая, — ответил Сальмен.
Помолчав, Нурум сказал:
— Девушка Хакима едет с нами в обозе.
— Что ты говоришь! — воскликнул Сальмен. — А впрочем, ничего удивительного! Нынешняя весна, точно могучий разлив, все перевернула. Но как Мукарама у вас очутилась?
Нурум рассказал, что с весны она работала в Джамбейтинской больнице, а потом сама попросилась в отряд дружинников и сейчас стала «локтром».
Жоламанов не поверил прапорщику, а Нурум раскрыл ему всю свою душу, ничуть не сомневаясь в дружеских намерениях нового знакомого. Выросший среди песен, веселья, беззаботных вечеринок, добродушный и доверчивый, Нурум не мог относиться к человеку с холодным подозрением.
— Юная красавица едет навстречу своему счастью. Она на крыльях летит к Хакиму. «Путь суров, Мукарама, ты бы лучше осталась», — говорил я, а она стояла на своем. Какал же я, говорит, медицинская сестра, если не смогу перевязывать раны воинам, помогать им в беде! Чистая, невинная, как ангел… — рассказывал Нурум.
Сальмен помрачнел. Нурум ни за что бы не поверил в эту минуту, что где-то рядом их поджидает черная беда. Нет, в своем новом знакомом он не ошибся. Беда подкралась к Нуруму и его товарищам с другой стороны…
III
Когда отряд приблизился к темневшему впереди аулу, солнце уже заходило. У самого горизонта небо будто прорвалось, и показалась узкая, как трещина, алеющая полоска. С запада подул студеный ветер. Степь лишилась своей красоты, зябко съежилась; люди и кони стали сразу странно маленькими. Точно эбелек — перекати-поле, гонимый, ветром к затишью, продрогшие дружинники поспешили скорее в овраг, хоронясь от жгучего дыхания осени.
Когда вернулся Нурум, сотня Орака уже успела устроиться на ночлег. Дружинники заняли половину небольшого аула, расположившегося вдоль оврага. Но, узнав, что сюда едут пятьдесят юнкеров, Орак перевел свою сотню в дальний конец. Юнкерам оставили пять-шесть домишек у самого входа в аул. Крайним стоял большой опрятный дом, сюда и направились командиры вместе с женщинами — сестрой милосердия и поваром. Дом принадлежал зажиточному шаруа. Во дворе бродил скот, из трубы валил дым, но дверь долго не открывали, как будто зимовье было заброшено.
— Кто-нибудь есть? Откройте! Наши женщины замерзли! — прокричал Орак, заглядывая в окно.
Убедившись, что стучит казах, в доме засуетились. Испуганно взвизгнул ребенок.
— Откройте, не бойтесь, мы мирные путники, — подала голос Мукарама.
В доме была одна молодая женщина с маленькой дочерью. Муж и свекор ее уехали за сеном. Заметив солдат издали, она даже не успела загнать овец, не закрыла ворот, испуганно метнулась в дом, наглухо закрыла дверь, а окна быстро завесила половиками, скатертью и жайнама-зом — молитвенным ковриком. Девочка стояла рядом, держась за материн подол, увидев незнакомых людей, она завопила во весь голос.
— Иди сюда, не плачь. Не трону я тебя, — начал было утешать Орак, но тут Мукарама подхватила девочку и быстро прошла в комнату. Ребенок мигом успокоился и начал улыбаться.
Однако хозяйка смотрела на Мукараму недоверчиво. «Наверно, русская, знает по-казахски, а может быть, ногайка», — думала она.
Продрогшая Мукарама кинулась к печке. В большом казане что-то булькало, а под казаном с треском горел крупный, сухой камыш. При вспышках по стенам плясали причудливые тени. Давно уже зашло солнце, над аулом повис мрак, но лампу еще не зажгли. Пока горела печка, в доме обходились без лампы и тем самым сберегали керосин. Женщина-повар тоже подсела к печке рядом с Мукарамой и, поеживаясь, держала руки перед огнем.
— Так, бывало, накалялся камин нашего дома в Уральске, — сказала Мукарама.
Молодая хозяйка с удивлением посмотрела на нее.
— Я мусульманка, дженгей, не бойтесь, — сказала Мукарама, чтобы успокоить молодуху.
Женщина посмотрела на свою дочку, такую же черноглазую, как и сама.
— Тетя по-нашему говорит, Зауреш, — сказала она девочке, вертевшейся вокруг Мукарамы.
Зауреш взобралась гостье на колени, потянулась ручонками к ее белой шапке. Мукарама сняла шапку, надела ее на голову девочке и начала с ней играть, будто старая знакомая. Молодуха зажгла лампу-пятилинейку без пузыря, поставила на край печурки. В доме стало сразу светлей, и уютней, и теплей.
В полумраке за длинной печью гости не сразу заметили вторую комнату. Хозяйка, взяв лампу, прошла туда.
— Проходите, пожалуйста, — сказала она красивой гостье, взглянув при этом на Орака и Нурума.
В гостиной было чисто, пол деревянный, на нем расстелена кошма, поверх кошмы — мягкие коврики. На почетном месте для гостей были разложены одеяла, тут же лежало несколько пуховых подушек.
— Нам было бы удобней возле печки, — сказала Мукарама, указывая на переднюю.
Если немного отодвинуть ведра, чашки, горшки, седла, хомут, уздечки, вожжи, разбросанные вокруг, возле печки могли бы спать и Мукарама, и повариха, и хозяйка дома со своей дочерью. Ее поддержали джигиты, согласившись ночевать в гостиной.
— Как насчет ужина? — спросил Жоламанов, пришедший позже всех.
В самовар налили воды, разожгли его. В казан спустили мясо, в огонь подкинули кизяку. В прихожей стало совсем жарко, как в бане.
— Ночью, джигиты, по очереди дневалить! — распорядился Жоламанов.
За ужином Жоламанов заговорил с Ораком:
— Нам нужно сначала решить — доверять юнкерам или нет.
Орак покачал головой.
— Я думаю, лучше разделить пятьдесят человек по трем сотням, и пойдем дальше, к Темиру. По пути и приглядимся.
— А если они не согласятся?
— Зачем они тогда искали нас?
— Я уже послал нарочного к Мамбету и Батырбеку. Попросил их по возможности приехать сюда ночью или, в крайнем случае — к утру. Они где-то недалеко, видимо, остановились у Калдыгайты. Отсюда верст двадцать.
После ужина Жоламанов обошел дозорных. Потом, не раздеваясь, лег, а в полночь снова вышел на улицу и долга вслушивался в ночные шорохи.
