Мадлен улыбнулась: Даниэль не мог увидеть руль и не потрогать его. Он пожелал доброй ночи отцу, тетушке и снова исчез. Это было похоже на то, как если бы погасла только что светившая лампа. Оставшись наедине с братом, Мадлен снова погрузилась в мечтания. Он курил, устремив глаза вдаль. Мадлен вдруг увидела, как за этой усталой маской проглядывает лицо ребенка, замкнутого, болезненного, задиристого. Она была его старшей сестрой. Он ее не слушал. Смутный крик, прилетевший из прошлого, донесся до ее слуха: «Фил, если ты не бросишь эту ящерицу, я все расскажу маме!..» Потом залитый солнцем сад провалился в глубины ее памяти. Сидящий перед ней Филипп, наморщив лоб, тихо сказал:
— Если бы ты знала, как мне тошно отправляться послезавтра в Нью-Йорк!
Стоя совершенно нагой перед зеркалом над раковиной, Александр брился.
— Если бы ты немного поторопился, мы могли бы пойти туда вместе! — сказала Франсуаза.
Он повернулся к ней всем корпусом. Она была поражена его невозмутимой неблагопристойностью. Выставив неприкрытую плоть и намыленный подбородок, он бросил на нее раздраженный взгляд. У него была матовая кожа, четко обозначенные продольные мышцы, плоский живот, волосатая грудь.
— Какая ты прилипала, когда тебе что-то надо! — сказал он.
Франсуаза почувствовала себя смешной в бежевом платье и в перчатках в белую сеточку перед этим волосатым животным. Шрам после операции аппендицита, бледный и отчетливый, виднелся у него на теле, над пахом. На затылке и на висках волосы были слишком длинны. Она просила его подстричься короче. Он отказался. Бреясь, он слегка покачивался с одного бедра на другое. У него были красивые ступни.
— Все же, Александр, ты мог бы сделать усилие! Мой брат женится! Что они подумают, если я приду одна?
— Они подумают, что им заблагорассудится! Ты сочинишь какую-нибудь историю! Разве твой отец идет туда? Нет, не так ли? Он в Нью-Йорке. Он прогуливается! Я тоже хочу прогуляться! Не уезжая так далеко, не беспокойся!
— Ты мог бы, по крайней мере, присоединиться ко мне потом. У Совло…
— Это для меня будет еще противней, чем в мэрии!
— Тогда где ты будешь обедать?
— Если проголодаюсь, пойду к Поло.
— Без меня?
— Ну это же будет не в первый раз!
Он повернулся к раковине, чтобы закончить бритье. Она видела его спину, бедра.
— У тебя сегодня днем нет занятий?
— Нет.
— Ты будешь работать над переводом?
— Может быть… Но такая жара! Я больше люблю работать ночью…
Франсуаза пришла в уныние. Определенно, нет никакой возможности совладать с этим человеком. «Я сбил тебя с пути истинного», — сказал он ей однажды с гордостью. И с тех пор не уставал ее поражать. Половина одиннадцатого. Пора идти.
— Ну ладно, я ухожу, — сказала она с грустью.
Он заключил ее в свои объятия. Она сопротивлялась, прижатая в своем легком платье к выпуклостям мужской наготы. Он смеялся, он играл…
— Ну же, отпусти меня!
Александр горячо поцеловал ее в губы. Она была в ярости, оттого что он отказался с ней идти. Большим усилием Франсуаза вырвалась и направилась к двери.
Улица была залита солнцем. Франсуаза перешла на теневую сторону и пошла быстрым шагом, поскольку опаздывала.
Придя в мэрию Седьмого округа, она с удивлением увидела, что внутренний двор полон народа. Стоявшие около стены в глубине полдюжины автомобилей были украшены кусочками белого тюля, прикрепленными на верхушках радиоантенн. Шесть девушек в свадебных платьях составляли центры шести семейных кружков, нарядных и радостных. Все были молодые, но ни одной хорошенькой. С маленькими букетиками в руках они жеманничали под своими вуалями, в то время как матери пытливым взглядом следили за мельчайшими складочками их туалета. Фотографы-профессионалы с фотоаппаратами на плече рыскали словно акулы среди этой мелюзги. Тут и там толкались разгоряченные и нерасторопные подружки невест, участвующие в обряде неугомонные дети, которых приходилось призывать к порядку. Все это, подумала про себя Франсуаза, выглядит в центре Парижа странным образом торжественно и провинциально. Александр был прав, когда утверждал, что, несмотря на свою горластость, французы всегда были мещанскими поборниками безопасности, бережливости и традиционных устоев. Даниэла и Даниэль — единственные ли в этой компании, кто не венчается в церкви? Франсуаза поискала их глазами, поднялась по ступенькам крыльца и вошла в холл мэрии.
Они были там. Позолота, монументальная лестница, пол из черной и белой плитки — казалось, вся эта республиканская роскошь нисколько их не трогала. Отсутствие Филиппа и Кароль облегчило соединение двух семей. С каким-то щемящим чувством Франсуаза отметила, что на матери было бирюзовое платье и шапочка из полевых цветов, которая ее вовсе не молодила. Ив Мерсье в жемчужно-сером костюме обливался крупными каплями пота и обмахивался шляпой. Эта явная элегантность по контрасту делала еще проще туалеты господина и госпожи Совло, выбравших для себя темные тона. Они стояли рядом с улыбающейся дочерью, одетой в шляпку из белой соломки и платье цвета розовой промокательной бумаги. Рядом с ней Даниэль — нескладный и серьезный, в темно-синем костюме, будто пришел к первому причастию, припозднившись по возрасту. Там были еще Жан-Марк, Мадлен, Аньес и несколько родственников Совло, которых Франсуаза не знала. После восклицаний и поцелуев Мадлен спросила:
— А Александр?
— Его задержал издатель, — пробормотала Франсуаза. — Он просит его извинить…
Еще пять минут все потоптались, затем появился представитель мэрии, одетый во все черное, с цепью на животе и с папками под мышкой. Тотчас все семьи, которые ждали снаружи, заторопились и вестибюль заполнился наплывом нетерпеливых посетителей. Теснимые со всех сторон невесты в белом защищали свои хрупкие уборы. Невозмутимый представитель мэрии произвел перекличку имен. Поскольку была суббота, бракосочетания шли одно за другим, как по конвейеру. Даниэла и Даниэль были в первой партии. Когда их пригласили, они прошли в двустворчатую дверь. Все гости последовали за ними. Переступив порог, Франсуаза увидела зал, украшенный пышной позолотой, с кессонным[9] потолком и скамьями, обитыми голубым бархатом. Жених и невеста расположились в креслах, стоящих напротив высокого письменного стола. Их близкие заняли места рядом с ними и у них за спиной. Свидетелями были Мадлен и дядя Даниэлы.
— Усаживайтесь поплотнее, дамы и господа, — сказал распорядитель. — Мне нужно разместить еще две свадьбы.
Действительно, следом за свадьбой Эглетьер — Совло появилась другая и еще одна. Вновь прибывшие рассаживались, разговаривая шепотом. Что общего между этими тремя парами? Повернувшись, Франсуаза увидела краснолицего и веселого парня с крупной девушкой в очках. Она вообразила его помощником мясника, который привык орудовать мясорубкой, а ее продавщицей, с улыбкой приветствующей клиентов и протягивающей им сдачу. А там, в конце, эта анемичная особа, украшенная флердоранжем, и этот худой и усатый молодой человек, может быть, они почтовые служащие? Когда сама она выходила замуж, народу было меньше. А ведь тоже была суббота… Она перевела взгляд на своего брата и будущую невестку. Сидя прямо за ними, Франсуаза видела только их головы, выступающие из-за спинок кресел. Соломенная шляпка Дани слегка покачивалась. Она болтала с матерью. «Что за идея отказаться от венчания!» — подумала Франсуаза. И вспомнила слова Даниэля: «Понимаешь, сначала посмотрим, как у нас будет складываться. Когда будем уверены, все урегулируем в церкви…» Разумеется, не он занимался этим низким расчетом. Мода на пробные браки как раз начинала распространяться. Франсуаза даже читала статьи в газетах на эту тему. Сколько католических семей вот так жили во грехе из-за избытка благоразумия! Мэр все еще не появлялся. Со своего цоколя бюст Марианны, символ Республики, строго взирал пустыми глазницами на беззаботные пары. Франсуаза чувствовала себя старой, разочарованной и словно очерствевшей от приобретенного опыта.
Внезапно все встали. Высокая решительная женщина, на груди которой лежал диагональю трехцветный шарф, заняла место на возвышении, позади стола. Мэр отсутствовал, она была его заместителем. Франсуаза подумала про себя, что не хотела бы предстать перед таким муниципальным чиновником в юбке. Впрочем, какой прок от того, что она сочеталась браком перед настоящим мэром и настоящим священником? Все снова сели. Заместитель мэра взяла слово. Примета времени — оказалось, что все три пары, собравшиеся перед ней, были слишком молоды, чтобы вступать в брак без разрешения родителей. Нежным и чистым голосом она описала им пропасть, отделявшую юношеские мечты от жестокой реальности супружеской жизни:
