*(лат.) Бороду вижу, философа не вижу.
"Так уж оно, и тут уж ничего не попишешь…"
Гилад слушал, заложив руки за голову и тяжело дыша.
Я взглянул на облака. Одно из них походило на шагающий стул.
На стул присело солнце.
По земле забегали тени.
Боец Юваль Лерман сидел в стороне и грыз печенье.
Появился джип батальонного фельдшера.
- Воины, - раздался трубный голос эскулапа, - как обстоит с боевым духом?
Ему никто не ответил.
- Ну, а дрожь в коленках или упадок в физическом состоянии наблюдается?
Покрутив шеей, я доложил:
- В исключительно редких случаях. Если появляется асистолия, мы незамедлительно приступаем к использованию усовершенствованного Армией Обороны Израиля дефибриллятора.
Фельдшер тоже покрутил шеей и вдруг, поведя носом, остановил брезгливый взгляд на кустах.
- Воздух-то здесь спёртый…- заметил он.
Я пояснил:
- Город Газа в непосредственной близости…
Фельдшер покашлял.
- Как вы можете дышать таким воздухом?
Я ещё пояснил:
- Стараемся в себя воздух не втягивать.
- Однако у вас тут тихо, - изумился фельдшер.
Кто-то из бойцов поделился знаниями:
- Говорят, в могиле ещё тише.
Я посмотрел на небо.
Ефрейтор Фима посмотрел на небо.
Николай посмотрел на небо.
Кажется, кто-то ещё посмотрел на небо.
- Сплетни это, - проговорил фельдшер, - не верьте!
- Ладно! - обещали воины.
Преодолев робость, я попросил:
- Нам бы таблетки для погружения в забытье…
Фельдшер бросил на меня укоризненный взгляд и сказал:
- Сейчас не время…
- Так точно, - согласился я, - сейчас не время. Нам бы на потом. После всего этого…
- Лекарства "на потом" не поступили. И вообще – заглядывать в будущее не надо.
- А что надо?
- Жить!
Я вдохнул в себя воздух –
горячий,
влажный,
гнетущий,
зловонный.
Отдав батальонному фельдшеру честь, я подумал: "До чего же жить просто…"
***
Ночью прилетали бомбардировщики, и небо под огненными вспышками стало дробиться. Внизу дребезжало, лязгало, гремело. Изрядно пошумев, самолёты оставили за собой пространство, покрытое зеленовато-серым дымом, зеленовато-серым бредом, зеленовато-серым наказанием и отправились на свои базы для дозаправки.
Возвратилась тишина –
податливая,
смиренная,
уютная.
Искушало желание потрогать тишину, досаждала мысль: "Почему Бог, обычно во всём и повсюду присутствующий, теперь себя не обнаруживает".
Отец говорил: "Невмешательство – это тоже вмешательство…"
Моя жизнь…
"Чем она станет утром?"
"Во что превратится?"
Я поглядывал на небо. "Отзовись, Господи!"
Тишина –
глухая,
хрупкая.
"Прекратится или во что-то превратится" - вот в чём вопрос?
Тишина –
безразличная,
вялая.
"Господи, - спрашивал я, - ты меня слышишь?"
Ни звука. "Насинг!"
Устало мерцали напуганные звёзды.
Загадкой замерла Газа.
- Сержант, - заговорил Гилад, - там гибнут дети, да?
- Бывает, что и дети…Война…- я посмотрел на полевую рацию – в любую минуту мог поступить приказ: "Со Злом пора покончить …"
Мы ждали.
Клонило ко сну.
"Хорошо живётся кошкам, - думал я. - Говорят, на сон у них уходит большая часть жизни"
Встряхнув головой, отжавшись двадцать раз на руках, глотнув воду из фляги, выдохнув из себя "Dum spiro spero"*, я мысленно переносился в Древнюю Грецию, где царь Эдип, вызвав к себе во дворец Креонта, выпрашивал совет: "Как истребить? И в чём зараза эта?" "Изгнанием, - отвечал Креонт, - иль кровью кровь смывая"**
Спать хотелось упорнее, чем жить.
- Вздремни, сержант, - сказал ефрейтор Фима. - Я присмотрю…
Я признательно склонил голову:
- Разве что на чуток…
В меня проник сон –
куда-то отлучился царь Эдип,
*(лат) Пока дышу, надеюсь.
**Софокл. "Царь Эдип". Пер. с древнегреческого Ф Зелинского.
в небе нарисовались знаки-символы,
на пустырь въехал танк, из открытого люка которого донеслось: "Не сотвори себе кумира!.."
А потом я увидел печальное лицо Лии.
- Неподалёку от Иерусалима упали две ракеты… - сказала Лия.
Я стиснул губы.
- Мне страшно…
Мои губы разжались.
- Лия, потерпи. Когда я вернусь, то возьму напрокат лодку, и мы с тобой заплывём далеко в море.
- Туда, где большие акулы?
Я угрожающе постучал зубами.
- Да, где огромные голодные акулы.
- Они способны проглотить наши вёсла?
- Очень способны.
- И что же станет с нами?
- Вернёмся на берег вплавь.
- А если выбьемся из сил?
- Тогда примемся громко звать на помощь.
Лия поёжилась, будто от холода.
- Лия, не бойся, - сказал я. - Думай о чём-то хорошем. Обо мне думай…Если подумаешь обо мне, то страх уйдёт.
- Я так и делаю. А когда ты вернёшься?
- Вот покончим с…
Кто-то тронул моё плечо.
Лии не стало.
Танк оставил пустырь.
По небу рассыпались знаки-символы.
"Чуток оклемался?" - спросил ефрейтор Фима.
Я повертел носом. Поиграл ушами. Поинтересовался, снятся ли сны Фиме. Он посетовал на то, что сны приходят к нему большей частью нелепые. Однажды он увидел во сне президента Клинтона. Тот катался по лужайке Белого дома на трёхколёсном велосипеде, а он, Фима, стоял в стороне и играл на саксофоне.
- Вздремни ты, - предложил я.
Во сне Фима запел. Слова были на русском.
- Переведи! - попросил я, когда ефрейтор проснулся.
Он перевёл: "У попа была собака. Он любил её. А она любила мясо. Любое мясо. Кроме старого, испорченного. А ещё была у попа жена. Собака жену попа не кусала, потому что под одеждой этой женщины мясо было уж очень не свежее".
Я сказал:
- Врёшь, Фима!
- Спроси сам! - обиделся Фима. - У собаки…
На память пришёл Джозеф Джейкобс, который считал, что читать стихи в переводе, то же самое, что целовать женщину, лицо которой покрыто вуалью.
***
Ночь-день…
День-ночь…
Ефрейтор Фима кивнул на рацию.
- Ну?
Я развёл руками.
- Молчит?
- Глухо!
Вокруг –
смрадный,
зудящий,
лязгающий мир.
Обжигая наши руки, лица, шеи, приставали комары.
Рядовой Иона возмутился:
- Сколько ещё торчать здесь?
Я вяло возразил:
- Вроде бы движемся. Во времени и пространстве…
- Разве что во времени, - ухмыльнулся Иона, - а что до территории, то…
Я пожал плечами.
- Не все свои законы природа раскрывает.
Иона шмыгнул носом и отошёл в сторону.
Чтобы как-то отключиться от состояния непонятного бездействия, я решил завести беседу об Апуллее, но бойцам было не до него.
Вспоминалось:
"- И люди же там! Представьте, никогда не спят!
- И почему не спят?
- Они не устают!
- А почему не устают?
- Потому что дураки.
- Разве дураки не устают?
- А чего дуракам уставать?"*
Ночь отступала.
Звёзды гасли.
Где-то я слышал, что звёзды в небе – это плод любви, результат соития неба с… С кем именно – загадка. Чьей любви – тайна.
За город Газа опустилась луна, на небе корчились, строя рожицы, облака, и, будто лизнув по оставленным на небе ночным ранам, пробежался зыбкий утренний луч солнца.
Мы достали консервные банки и принялись поедать бобы в томате. "Что-то будет…", - подумал я и сказал себе: "Не дёргайся! Fatum non penis, in manus non recipis"**
- Хотел бы я знать, - проговорил рядовой Тувье, - чем в эти минуты занят Бог?
Алекс помахал небу рукой, попросил Создателя откликнуться.
- Не отзывается, - пожаловался Алекс.
