«Нет, не по мне безделье, — подумал Журба. — От него я устаю с каждым днем все больше. И не послезавтра надо идти к Полякову, а сегодня же, сейчас: он поймет».
Уже когда шел по улице, обнаружил, что забыл побриться. Он решил было вернуться, но, вовремя вспомнив, что на Совнаркомовской, неподалеку от здания ВУЧК, есть парикмахерская, отправился дальше.
… Окно-витрина, украшенное фотографиями красавцев с прилизанными прическами и одинаково бессмысленными лицами, соответствовало убогому салону парикмахерской, в которую зашел Николай. В небольшой комнате перед зеркалом стоял стул, обитый вытертым плюшем, у стены — продавленный диван, колченогий столик.
Высокий худой парикмахер встретил Николая приглашающим жестом; в его больших и печальных глазах мудреца проснулось ласковое нетерпение — в этот час посетители были редки. Он усадил Журбу на стул, быстро и ловко обвязал ему шею белой салфеткой, направил на широком ремне бритву, взбил мыльную, выскальзывающую за край стаканчика пену. И пока проделывал все эти привычные манипуляции, говорил, говорил, говорил… Речь его лилась негромко и мелодично, парикмахер задавал вопросы и тут же сам отвечал на них — это был разговор привыкшего к одиночеству человека:
— Если человеку не нужна борода, значит, ему нужна хорошая бритва, а если нет, значит, он постареет раньше, чем такое захочется его дорогой супруге, дай ей бог здоровья!..
Откинув голову на деревянный валик, Журба бездумно смотрел в зеркало — там отражалась текущая за окном жизнь. Пробежал мальчишка, прогрохотала по булыжнику телега, прошаркал старик с палочкой…
А парикмахер, скобля щеку Журбы, уже перешел к иной теме:
— Боже ж мой!.. И чего только мне ни говорили, когда здесь открылась ЧК! Какой же, говорили мне, приличный клиент захочет брить себя там, где рядом ЧК. Приличный клиент не захочет, чтоб вместе с деньгами тратить еще и нервы. А что с того, я вас спрашиваю, если рядом со мной появилась ЧК? Может, мы мешаем — она мне, а я ей? Но как, скажите вы мне, мы можем мешать друг другу? О, теперь многие завидуют мне, я работаю и совсем не беспокоюсь, как другие, что однажды ко мне зайдет какой-нибудь недобитый петлюрчик и перережет мое горло моей собственной бритвой. Полный враг Советской власти и ЧК не захочет теперь гулять по нашей Совнаркомовской улице!..
Не вслушиваясь в слова говорливого парикмахера, Журба смотрел в зеркало, а вернее — в отраженное нм окно. Что-то непонятное происходило с ним: все ощутимее ломило тело, все большей тяжестью наливалась голова. Хотелось сидеть здесь бесконечно долго, никуда не спешить и ни о чем не думать.
Женщина с большим черным ридикюлем остановилась у окна, посмотрела на свое отражение, поправила волосы.
«У кого-то я уже наблюдал такой жест, — вяло подумал Николай. — Да и лицо это где-то видел…» Ему даже не хотелось вспоминать где.
Подставив парикмахеру недобритую щеку, он закрыл глаза. Но неясное, тревожное ощущение опасности заставило его опять посмотреть в окно — женщины там уже не было. Однако тренированная память тут же восстановила, повторила перед ним и знакомый жест, и знакомое лицо. «Где? — требовательно спросил себя Журба. — Где и когда я мог видеть ее?»
Вспомнил: Приморский бульвар, ресторан, за одним столом — он, Илларион и Ермаков, за другим — Астахов, Красовский и эта женщина… Как же фамилия ее?..
К черту фамилию! Астахов говорил потом, что она — враг! «Грабовская, — услужливо подсказала память. — Грабовская…»
И рядом само собой встало услышанное только сейчас, в парикмахерской:
«… Враг не захочет гулять по Совнаркомовской!..»
Забыв о бритье, Николай вскочил — парикмахер едва успел отвести руку с бритвой. Не обращая внимания на его испуганные возгласы, вытирая на ходу мыло с лица, Журба бросился на улицу. Увидел, что женщина быстро идет к зданию ВУЧК, у иодьезда которого только что остановился автомобиль Дзержинского: Феликс Эдмундович уже вышел из машины и, склонившись к шоферу, говорил что-то…
В следующий миг Николаи увидел, что женщина достает из ридикюля пистолет, и понял: прежде чем он догонит ее, произойдет страшное, непоправимое…
— Грабовская! — крикнул на всю улицу. И еще раз: — Грабовская!..
Женщина резко обернулась, поняла: у нее нет времени! И поспешно выстрелила.
В Дзержинского.
Было слышно, как пуля с треском пробила ветровое стекло автомобиля.
Грабовская опять выбросила перед собой руку с пистолетом.
Дзержинский, выпрямившись, смотрел на нее, и такая спокойная сила была в его взгляде, что сразу нажать на спусковой крючок она не смогла. А уже в следующую секунду подоспел Журба…
Все произошло мгновенно — даже редкие прохожие не поняли, что случилось.
Несколько человек из внутренней охраны ВУЧК, встревоженные выстрелом, выбежали на улицу. Опережая вопросы, Дзержинский приказал:
— Всем в вестибюль: незачем привлекать к себе внимание.
Журба вошел в вестибюль последним. Покачнувшись, привалился спиной к стене: мелкая дрожь сотрясала тело, казалось, он не чувствовал ничего, кроме изматывающей, непреодолимой слабости. Впрочем, нет: еще жила в сознании радость — Дзержинский невредим!
— Прошу всех, кто был свидетелем инцидента, — ровно и строго проговорил Дзержинский, — никогда и нигде о нем не вспоминать. Если угодно — это приказ! — Помолчав, счел нужным добавить: — Я бы не хотел, чтоб слух об этом эпизоде дошел до Владимира Ильича. — Председатель ВЧК обвел взглядом сотрудников, негромко сказал: — Срочно пригласите доктора.
Через несколько минут к Дзержинскому уже подбегал бледный, перепуганный доктор.
— Феликс Эдмундович!..
— Со мной ровным счетом ничего, — поморщился Дзержинский и указал на Журбу.
Доктор подошел к Николаю, взял его за руку.
— Пойдемте-ка со мной, голубчик…
— Зачем? — удивленно и беспомощно спросил Журба. — Зачем я должен идти с вами?
— У вас жар. И пульс нехороший.
Журба двинулся за ним на ватных, подгибающихся ногах. Когда поднялись на первый пролет лестницы, обернулся. Дзержинский внимательно и тревожно смотрел на него.
«Ну да, я же нарушил приказ… — вспомнил Журба. — И даже не успел объяснить почему… Но главное, что Дзержинский жив и здоров, а все остальное неважно!..»
Феликс Эдмундович на мгновение прикрыл глаза и кивнул ему подбадривая.
… Сквозь мутную, искрящуюся пелену проступало девичье большеглазое лицо, на лоб опускалась мягкая прохладная рука.
— Вера!.. — непослушными губами выговаривал Николай. — Как ты меня нашла?.
— Попей, миленький, попей…
Ощущение приятной, живой влаги на губах было недолгим, исчезала куда-то Вера, и он летел в темную глубокую пропасть. Казалось, не будет конца этому падению. Но вдруг темнота расступалась, и он оказывался в холодных, кипящих волнах Азова. Бесконечно и жадно пил горько-соленую воду и никак не мог утолить обжигающую жажду.
Скорее почувствовал, чем увидел: опять склоняется над ним чье-то лицо.
Поляков!..
— Где я? — кричал во весь голос, но почему-то не слышал себя. — Что со мной?!
— Тиф, Николай, тиф, у тебя!.. Держись, Николай!
— Куда Вера ушла? Где она?
— Ах ты, мать честная! — голос у Полякова огорченный. — Снова бредит!
«Да нет же, нет! — хочется закричать. — Она только что была здесь!»
Но оказывается, что уже ни о чем спрашивать и не надо: они с Верой идут вдоль берега — и светит солнце, и море играет, и волшебную музыку дарит миру невидимый оркестр…
А потом — опять падение в черную ночь. И тогда сквозь беспамятство и кошмары пробивается к нему ласковый голос Веры и он молит неизвестно кого об одном: пусть не погаснет родной голос, пусть зовет!
Голос звучал, Николай выбирался из пропасти, и снова шли они с Верой вдоль мори…
Уже осень раззолотила прощальным цветом деревья на улицах Севастополя. То ли потому, что заметно похолодало, то ли потому, что красные стояли у Пере-копа, но генерал Артифексов, к которому зашел со словами благодарности совладелец константинопольского банкирского дома Астахов, зябко поводил плечами.
— Когда землечерпательные караваны смогут двинуться в путь? — спросил Артифексов.
— Идет приемка на борт топлива, воды и провианта. Главный инженер порта уверил генерала Вильчевского и меня, что в трехдневный срок караваны будут готовы к отплытию.
Артифексов посмотрел на плотно закрытое окно, прислушался к неясному шуму улицы.
— Медлить нельзя, — вздохнул. — Трудно сказать, как будут развиваться дальнейшие события на фронте…
— Но, ваше превосходительство, — с мягкой укоризной в, — задержка случилась, как вы знаете, не по моей вине.
Астахов еще раз напомнил Артифексову о той нечестной игре, которую до последнего времени пытались вести с ним. Когда началось наступление в северной Таврии, переговоры были практически прекращены. Оправданием служил тот факт, что штаб, занятый военными действиями, не имеет возможности заниматься делом второстепенным, не требующим к тому же срочного решения. Но истинная причина бесконечных проволочек заключалась в другом: опьяненные первыми успехами наступления, врангелевские чины боялись продешевить — им казалось, что чем более ощутимых побед добьется армия, тем большую сумму смогут они запросить за имущество флота.
