— Спасибо… Мы уж и чаю напились, и поели. Если разрешите, мы намерены продолжить наш путь.
Толстый узбек перевел мои слова командиру. Тот зорко заглянул мне в лицо и сказал:
— Время нельзя догнать. Не спешите… Раз уж встретились, давайте выпьем вместе чаю. Мы тоже не собираемся задерживаться. Знакомство — дело хорошее. Может, когда-нибудь еще доведется встретиться.
Мне показалось, что командир о чем-то догадывается. Но, видимо, как человек опытный, он действовал не спеша, хладнокровно. С тем же радушием в голосе он повторил:
— Слезайте с коней, слезайте… Мы вас долго не задержим!
Я спешился. Переговариваясь с окружающими, командир направился к бойцам. Мы остались с толстым узбеком. Бойцы проворно нарубили веток гребенщика и устроили подстилку, принесли чай. Узбек начал задавать нам вопрос за вопросом: кто мы, куда идем, когда мы вышли из Хивы? Немного погодя вернулся и командир. Сразу же спросил, улыбаясь своими голубыми глазами:
— Ну как, Ахмед… Познакомились?
Продолжая сидеть, Ахмед почтительно ответил:
— Да, Валентин Васильевич, познакомились. Таксыр возвращается на родину, в Аравию.
— Вот как? — Командир сел напротив и, все так же зорко глядя на меня, переспросил — Так вы араб?
— Да… Слыхали о Мекке?
— Слышал… Мекка… Медина… Кто их не знает?
— Я из Мекки. Из самого Байтил-Харама.
— А сюда-то как вы попали?
Повторяя тщательно заученную легенду, я рассказал, как приехал в Туркестан, где побывал, с кем встречался. Командир внимательно выслушал мои почти правдоподобные измышления и. многозначительно улыбнулся:
— Значит, спасаетесь от беды?.. Так?
— Да… Если бы все было спокойно, я, может быть, еще не уехал бы. Но в этих краях усиливается беспорядок. Огонь бедствия разгорается все сильнее и сжигает все окружающее.
— Люди Джунаид-хана, говорят, подняли крик: «Большевики, мол, арестовывают духовенство». Может, и это вас встревожило?
— Нет, в этом отношении я ничего не опасаюсь. Я — человек религии. Религия не нами придумана. Она имеет свою историю. Имеет свое прошлое, свое будущее… Миллионы людей ежедневно по пять раз возглашают хвалу создателю. Просят его защиты. Если даже перебьете всех духовных лиц, вы не сможете уничтожить корни религии, ибо религия не зависит от духовенства — она заключена в душах людей. Вот сейчас в Хиве поднялся большой спор. Вы, большевики, тут не в счет. Старейшины мусульман спорят между собой. Сеид-Абдулл а тащит людей в одну сторону… Джунаид-хан тянет их в другую… Тачмамед-хан поет свою песню. Все трое— мусульмане. Все трое — старейшины. Скажите сами: кому должны помогать мы, преданные слуги создателя? Кого поддерживать?
— Никого! — ответил командир. Его, видимо, очень заинтересовали мои рассуждения. — Если вы человек религии, то должны оставаться в стороне от теперешних событий. Вы не должны вмешиваться в политику.
— Мархаба! Отлично! — Я продолжал еще серьезнее — Совершенно верно. Оставаться в стороне от теперешней смуты. Учить людей, что споры и вражда противны исламу и шариату…
Я обратился к Артуру: — Абдулла! Подай сюда священный Коран.
Артур легко поднялся, раскрыл хурджин и, достав оттуда завернутый в кусок зеленого бархата Коран и несколько раз приложив его к своему лбу, подал мне. Я тоже прикоснулся к нему лбом. Затем стал листать страницы. Остановившись на одной из них, с выражением прочитал несколько строк. Затем приблизительно перевел прочитанное:
— В первом стихе восьмой суры священного Корана говорится: «Слуги создателя! Соблюдайте между собой порядок и мир». Аллах осуждает бессмысленные усобицы. Он любит терпеливого!
Я снова поднес Коран ко лбу и, возвращая книгу Артуру, добавил:
— Все, что совершается на свете, совершается по воле создателя. Без его воли и малая хворостинка не будет сдвинута с места. В священном Коране так именно и сказано.
Решив доказать своим собеседникам, что я не из тех духовных, у которых нет ничего за душой, я снова обратился к Артуру:
— Абдулла! Прочитай сорок шестой стих восьмой суры.
Артур раскрыл книгу и нараспев прочитал названный мною стих. Ахмед протянул руку и попросил:
— Ну-ка дайте и мне прочитать этот стих!
Я сам взял Коран у Артура и, указав пальцем то место, которое он только что читал, громко повторил стих. Ахмед понял, что я не хочу давать книгу ему в руки, и, нагнувшись ко мне, прочитал про себя несколько слов. Повторив вслух: «…к аллаху обращаются все дела!»— и внимательно поглядев на меня, он с иронией спросил:
— Значит, революция, свержение белого царя, переход власти в руки бедного люда — все это совершилось по воле аллаха. Так?
— Конечно! — ответил я без запинки. — Без воли создателя ничего не может совершиться!
— Почему же вы тогда против революции?
— Кто против?
— Вы, духовенство, против революции.
— Нет! Далеко не все духовенство! К тому же многое зависит и от вас. Если вы начнете рубить священное дерево ислама и шариата, тогда, конечно, и мы будем вынуждены взять в руки меч справедливости. Будем бороться до последнего дыхания! Если же вы будете действовать терпеливо, разумно, не будете посягать на священные чувства народа, тогда и мы не будем вмешиваться в ваши распри.
Мои уверенные ответы сильно заинтересовали командира. Дымя удушливой махоркой, он заговорил:
— Постойте, постойте, ахун! У меня к вам вопрос: должно духовенство вмешиваться в политику или нет?
— Нет, духовенство не должно иметь дела с политикой!
— Вот в этом корень дела. Мы тоже хотим этого. Нашего вождя зовут Ленин. Слышали?
— Слышал.
— Вот он говорит: мечети и молельни нужно отделить от государства. Знаете, что это значит? Это значит, что религия не должна вмешиваться в политику!
— Правильно он говорит. У религии своя дорога, у политики — своя… Нельзя сбиваться с пути.
— А если собьются? Если, скажем, вы начнете вмешиваться в политику и поведете борьбу против нас… Что делать тогда?
— Тогда? Тогда можете покарать меня. За что создатель вас не осудит.
Из котловины послышался собачий лай. Мое сердце сжалось. Бог мой, неужели обнаружили Кирсанова? Вдруг его приведут сюда… Я старался собраться с мыслями, лихорадочно соображал, что может произойти, заранее готовясь к самому худшему.
Ахмед вступил в беседу:
— Вы, таксыр, смогли бы повторить все это перед народом?
— Нет!
— Почему?
— Боюсь… Я чужеземец. У меня нет здесь сторонников. Стоит мне ошибиться, немедленно отправят к праотцам!..
И тут я невольно вздрогнул. Боже праведный! Неужели он? Да, это был он, Кирсанов… Двое бойцов вели его, подталкивая в спину. Ни командир, ни Ахмед пока еще ничего не замечали. Я сидел лицом к зарослям гребенщика, оттого и увидел капитана раньше всех. А чуть позади другие два бойца вели лошадь с навьюченным на нее пулеметом…
Командир, улыбаясь, собрался продолжить религиозный диспут. Но то ли он заметил, что внимание окружающих чем-то отвлечено, то ли перехватил мой беспокойный взгляд, — он полуобернулся и посмотрел назад. В ту же минуту твердыми шагами подошел один из кавалеристов, молодой черноусый парень, и, взяв под козырек, доложил:
— Товарищ командир! Ваше приказание выполнено, обследовали всю котловину. В зарослях обнаружили вот этого человека. Он там прятался, прикрытый ветками гребенщика. А неподалеку лежала, стреноженная, вот эта лошадь. В другом месте мы нашли один пулемет, пистолеты и много патронов. От костра к этому месту ведут следы…
Удивительная вещь! Лицо командира нисколько не изменилось. Он был по-прежнему спокоен. Но узбек Ахмед глядел на меня недобро, с упреком, как человек, обманувшийся в своих надеждах.
Продолжая сидеть, командир внимательно, пронизывающим насквозь взглядом оглядел Кирсанова. Затем все с тем же, видимо природным, спокойствием сказал:
— Давайте познакомимся. Кто вы?
Кирсанов, должно быть, сильно продрог, лежа под сырым гребенщиком: он дрожал, словно его била лихорадка. В худом, неприятном лице его не было ни кровинки. Но глаза были спокойны. Он ответил без колебаний:
— Меня зовут Лукин… Геннадий Иванович… Солдат бывшего казачьего полка в Хиве.
— Казачьего полка?
— Да.
— Кто им командовал?
— Полковник Зайцев. Он хотел двинуть полк на Чарджуй. Мы, группа большевиков, выступили против него, предложили присоединиться к красногвардейцам в Петро-Александровске. Он нас арестовал. С помощью солдат русского гарнизона в Хиве мы бежали из-под ареста, почти полгода скрывались в окрестностях Аральского моря. Наконец решили через Кызылкумы пробраться в Чарджуй. И вот, похоронив троих товарищей в песках, я после долгих мучений добрел до этих мест. Хотел было идти дальше, а тут появились вот эти трое. Я подумал, что это басмачи, и спрятался.
