Дошли до конца последней коридорной дорожки. Абул Хасанак остановился в растерянности. Подняться на второй ярус?
Ночью они с лекарем отвели султана наверх, в тайный уголок дворца, а сами зашли в ту самую комнату, откуда сейчас вышли, туда же зазвали одну из гаремных надзирательниц, чтоб она привела им двух невольниц.
Надзирательница выслушала «великого исцелителя», привела одну молоденькую девушку, а вместо второй осталась сама: ей, видно, и самой захотелось позабавиться с господами, да и господа, ощупав ее взглядами, согласились, полагая каждый, что ему достанется молоденькая.
Опередив визиря, «великий исцелитель» выбрал себе молоденькую. Абул Хасанак, однако, предложил бросить жребий. Но ему вторично не повезло. Молоденькую увел Шахвани, Абул Хасанаку «выпала» надзирательница. Женщина она была, что называется, предпоследнего цветения — полная станом, миловидная на лицо, крутобед-рая, — так что, подумал визирь, неизвестно, кто из нас выиграл больше, «господин Ибн Сина». Выпили вина. Абул Хасанак придвинулся к женщине. Та, не отстраняясь, полными белыми руками своими стала зачем-то поправлять прическу. Рука визиря легла надзирательнице на бедро.
— Чему это вы улыбаетесь, госпожа?
— Ах, какие у вас брови и глаза! — засмеялась женщина. — Аллах наградил вас красотой, а вот в любовных утехах…
— …Что в любовных утехах?
— А настоящим любовным пылом наградил того знаменитого лекаря.
— Это еще как сказать, — О, я чувствую…
— Пыл, он и есть пыл. Пылью оседает…
— Нет. Не стоит… разводить пыль, — сказала вдруг надзирательница и, слегка шлепнув его по руке, поднялась из-за стола. — Не старайтесь и не пытайтесь, господин визирь! Вам не достигнуть тех успехов…
Абул Хасанак и не помнит, что было после этих наглых слов: то ли сначала он дал пощечину негодяйке, а потом ударил ногой, то ли наоборот, — помнит, что надзирательница с воплями кинулась к дверям, спасаясь от колотушек.
Вот и сейчас — только пришла на ум насмешка надзирательницы гарема, господин визирь вспыхнул от ярости, смешанной с завистью к лекарю, и решительно зашагал по ступеням наверх.
Наверху с двух сторон коридора тоже, как сарбазы в строю, высились наглухо закрытые двери. Темнота и здесь была почти полной. Тайная комната султана была в самом конце.
Абул Хасанак, бледный и решительный, приоткрывал двери одну за другой, а поэт Унсури плелся за ним вроде бесплотного призрака, не осмеливаясь даже заглядывать в комнаты. Шевеля губами, он сначала считал про себя, сколько же тут комнат, но потом сбился со счета… Вот предпоследняя дверь. Хасанак осторожно потянул за ручку, проскользнул в приоткрывшуюся щель. И, словно увидев змею, попятился, — Покровитель правоверных!.. — со страхом прошептал он.
— Покровитель правоверных? — переспросил Унсури и чуть не упал от ужаса. — Живой ли?..
— Живой! Тс-с-с! Спит! Но… где же великий дьявол?
Большие, черные, по-женски сладкие глаза Абул Хасанака как-то странно замигали. На миг он приостановился, будто борясь с самим собой, а затем подскочил к последней двери в золоченых полосках и рывком распахнул ее.
Вот где было светло так светло! Ослепнуть можно!
И от яркого освещения, и от картины, которая предстала их взорам.
Стены и потолок этой тайной комнаты были разрисованы непристойными, возбуждающими похоть изображениями: обнаженные женщины и мужчины сплелись друг с другом, и на их лицах, в их глазах, обращенных к тем, кто находился в комнате, были вожделение и призыв к вожделению. А на полу комнаты, на горке сложенных шелковых одеял, бесстыжим образом обняв голую наложницу обеими руками и сам весь голый, развалился… «великий исцелитель»!
Абул Хасанак злобно взглянул на Унсури. Тот растерянно застыл на пороге, жадно взирая на стены и на обнявшуюся пару. Свеча, не нужная здесь, где горело много свечей, дрожала в руке поэта. Хасанак дунул на нее, дунул на свою свечу, тихо подошел к постели и с яростью пнул волосатого, будто обезьяна, лекаря.
Шахвани испуганно вытаращил глаза, отпихнул наложницу, поспешно вскочил на ноги. Женщина громко вскрикнула. А была это не молоденькая девушка, которую лекарь выиграл по жребию, а та самая пухлая, крутобедрая надзирательница гарема, которая задела вчера вечером Абул Хасанака едкой насмешкой.
— Сгинь отсюда, бесстыжая распутница! — закричал визирь.
И хотел было ударить и ее, но нагая негодяйка ловко увернулась, схватила с пола белую простыню, покрылась с головы до пят и — будто ветром ее выдуло из комнаты.
И Шахвани в мгновенье ока был уже в шароварах и даже халат накинул на голое тело.
— Так, господин Ибн Сина! — зашипел Абул Хасанак. — Кто тебе позволил осквернять комнату повелителя?
— Кто? По… повелитель разрешил, сам он и позволил, господин визирь!
— А эту бесстыжую тварь под тебя кто положил?
— Опять-таки… Повелитель сам изволил сказать… на его чтоб глазах…
— Ах ты, дьявол! — Абул Хасанак стиснул зубы, его снова охватило пламя ревности. — Всех обманул, всем зубы заговорил, всех заставил плясать под свою дудку! Но ныне кончилось твое раздолье, мошенник! Сегодня же ты встретишься лицом к лицу с настоящим Ибн Синой!
— Как это — с настоящим?
— Да, настоящий Ибн Сина прибывает в Газну. Эмир Масуд нашел его в Исфахане и послал сюда!
— Эмир Масуд послал? — Шахвани ощупью стал пробираться к выходу вдоль непристойно разрисованных стен. Дошел до Унсури, стоявшего у двери. Дрожащими пальцами потер себе глаза, лоб, виски. Перевел дух. — Неужто вы, господин визирь, вы, такой мудрый человек, поверили этим… наветам на вашего покорного слугу?..
— Наветам?
— Ну, а как же не наветам? Если я не Ибн Сина, то кто тогда избавил повелителя от его неизлечимого недуга?
Слово «неизлечимого» Шахвани произнес особенно выразительно. Сказал — и замолчал.
Гнев выветривался из головы Абул Хасанака: в конце концов, что значила эта бесстыдница по сравнению… по сравнению… Шахвани тотчас почувствовал перемену настроения у сообщника.
— Если господин визирь сомневается во мне, не верит мне, грешному рабу аллаха, пусть сам повелитель, получивший от меня исцеление, скажет, кто есть истинный Ибн Сина, а кто — ложный. Благословенный султан не ошибется.
Услышав это, Унсури, до того молчаливо стоявший у двери, воскликнул:
— Хвала вам, господин Ибн Сина! Нет решения более мудрого, чем это решение!..
Абул Хасанак подошел к лекарю, поправил на нем халат.
Шахвани погладил кончики своих красиво подстриженных усов и улыбнулся:
— Господин визирь, зачем вы прогнали пухлую ту… лошадку? Позовите, позовите ее! Я дам такое снадобье, что вы во сто крат превзойдете меня в любовном… ха-ха-ха… наездничестве. Не бойтесь, благодетель мой! Благословенный наш султан сегодня не проснется до самого обеда. Прикажите-ка позвать надзирательницу гарема. И пусть она приведет… двух юных невольниц — ведь и шаху поэтов не возбраняется быть счастливым, пусть хоть на короткое время в нашем — земном — раю!
Если поэту Унсури весть о прибытии в благословенную Газну настоящего Ибн Сины доставил Пири Букри, то Бируни об этом узнал от главы государственной канцелярии.
Бируни последние дни недели дневал и ночевал в обсерватории, вернулся однажды в сумерках в городской свой дом и видит — прибыл к нему глава дивана. Неспроста, разумеется, прибыл этот человек, которого аллах не одарил солидной фигурой, но уж зоркости ума не лишил: всегда выдержанный, он сегодня выглядел нетерпеливым и обеспокоенным, будто воинский конь, что чует начало битвы. Абу Наср Мишкан не обратил должного внимания на слова приветствия Бируни-, войдя в дом, сразу сделал знак Сабху, чтобы тот вышел за дверь. Волнуясь, прошептал:
— Сейчас же одевайтесь, мавляна! Ваш дорогой друг, достопочтенный Ибн Сина удостоил посещением столицу — он здесь!
Сердце у Бируни сладко заныло, но радость свою показывать он не захотел:
— А сколько же в Газне нашей достопочтенных великих исцелителей? Зачем понадобился Газне второй Ибн Сина, господин мой?
Глава дивана покачал маленькой своей головой, увенчанной огромной белоснежной чалмой:
— Нет-нет, этот Ибн Сина настоящий, мавляна! Эмир Масуд сам прислал его нам из Исфахана!
— Да будут правдой ваши слова! Но могу ли узнать я у вас: если Ибн Сина, которого прислал эмир Масуд, настоящий Ибн Сина, то что же вы будете делать с тем Ибн Синой, который во дворце?
— Разоблачим его! И не только его, но и всех тех, кто… красавчика Абул Хасанака и других недругов, мавляна!
Бируни язвительно усмехнулся:
— Будто вы не знаете, что лекарства пройдохи принесли исцеление благословенному нашему повелителю!..
