Яванча был человеком дела, и в первой книге, которую ему дали, он записал: «Случи ми ся пленену быти варвары и сведену бы- ти в Казань. И даша мя царю Казанскому в дарех Сапкирею. И взяв мя царь с любовью к себе служити, во дворы свой поставя мя перед лицем своим стояти...»
Забегая вперед, скажем: пробыл Яванча в Казани двадцать лет, позднее написал стоглавую книгу «Сказание о царстве Казанском».
* * *
Под крутым и высоким обрывом раскинулась ширь великой реки. Перерезала река лесной край на две половины и почти от Нижнего до Казани омывает его берега. В светлые летние ночи через всю реку падает лунная дорожка, сверкает золотыми слитками на могучих и спокойных волнах.
По утрам ликующее солнце раскрашивает воды реки прохладной голубизной, отражаясь в них, рассыпается лучистыми звонкими звездами.
От полудня до заката играет река ярким дневным светом, бросая на берега го ослепительно-желтые, то багрово-оранжевые краски.
И недаром черемисы зовут ее Волгыдо, что значит блистательная, светящаяся.
Эрви стоит над обрывом и машет платком в сторону реки. Там, далеко внизу, маленький человечек тянет на песчаный берег лодку. Эрви давно и с нетерпением ждет его.
Говорят, что в горах есть цветок эрвий, что значит утренняя сила. Он цветет раз в году и только рано утром. Говорят, что тому, кто найдет в горах эрвий и дотронется до него, цветок передаст утреннюю силу земли, а сам сразу погибнет.
Может быть; поэтому Эрви и растет недотрогой. Она так же светла и прекрасна, как горный утренний цветок, она, так же как и эрвий, расцвела рано-рано. Ей еще нет и пятнадцати лет, а девять женихов уже сватались к ней, пятеро пытались похитить ее после отказа.
Больно беспокоится старый Боранчей — отец Эрви. Ведь подумать только — всех женихов распугала, ничьей женой стать не хочет. Наслушалась от старух сказок об онарах да древних паты- рах и хочет себе мужа такого, чтобы во всей горной стороне самый сильный был. Так и старой девкой остаться недолго.
Не только красива Эрви, но умна и хитра. Молодые охотники прозвали ее Белой лисой — хитрые речи лучше ее никто говорить не умеет.
Охотники знают: у лисы сколько хитрости, столько и зла. Приходят к ней женихи, сердца свои открывают, а она безжалостно забрасывает эти сердца насмешками.
Того человека, что сейчас с лодки сошел, Топейкой звать. Он единственный, с кем Эрви дружит, над кем не смеется. Это потому, что Топейка в женихи не лезет.
Какой из Топейки жених, если он у Боранчея работник. Землю для него пашет, скот пасет, хлеб убирает с поля, молотит, осенью на охоту ходит. А между дел успевает хозяйской дочке помочь. Какой он жених, если глаз на Эрви не смеет поднять?
Отчего Топейка был беднее всех — никто не знал. Все знали только одно: у Топейки, кроме ножа да лука со стрелами, ничего нет. И земли нет, и скота нет, и сохи нет, и одежды хорошей тоже нет.
Была у него девушка, такая же веселая, в любви ему клялась. Но посватал богатый, и ушла она в высокое кудо, забыв клятвы. Долго тосковал Топейка. Хотел забыть, да не смог. Пришлось из своей деревни уйти. Стал работать у богатых по найму. Но только в пору сева, сенокоса и жатвы. В остальное время Топейка — вольная птица. Летит, куда хочет. Как-то позвала его Эрви на берег Волги, спросила:
— Ты на реке Нуже бывал?
— Бывал. Я везде бывал.
— Не хвастай зря.
— Лопни мои глаза — на Нуже был!
— Про Аказа сына Туги что-нибудь слыхал?
— Скажешь тоже — слыхал! Да он мой лучший друг! Мы с мурзаками дрались вместе. Перед сенокосом.
— Расскажи.
— Собрались мы на охоту...
-- Кто это — мы? «
— Ну, я, Аказ, Мамлейка и еще человек десять. Проезжаем через илем, видим: мурзаки ясак собирают. Я и говорю: «Почему весной приехали — ясак собирают осенью». —«Не твое дело»,— отвечают. «Как это не мое?» — говорит Аказ.
— Кто же все-таки говорит: ты или Аказ?
— Вот прицепилась... Ну, Аказ говорит. И тут началась драка. Я одного палкой по голове ударил не так сильно. А он умер. И еще трое ясачников убились.
— Сами убились?
— В драке кто разберет. И наши тоже убились. А через неделю на илем налетели джигиты. С саблями. Как туча. А у Мырза- ная... Ты знаешь Мырзаная?
— Слышала. Прихвостень казанский.
— Верно. У него есть сын Пакманка. Выдал нас. Имена наши назвал, стал помогать татарам нас ловить. От мурзаков в лесу спрятаться просто, а попробуй от Пакманки скрыться. У него нюх, как у гончей собаки, в лесу каждую кочку знает.
— И вас поймали?
— Если бы не Мамлейка. А он спрятал нас в мечети, а туда мурзаки входить побоялись.
— Расскажи, какой он?
— Кто?
— Аказ. Я знать хочу.
— Патыр! Ростом... вот с это дерево. Чуть, может, пониже. Плечи такой ширины... вот как размах моего лука. Пусть отсохнет язык, если вру, сам видел, как он поднял камень и бросил его в Юнгу, и река изменила свой путь, потоку что камень перегородил ее от берега до берега. А как он стреляет! Сам видел: на скаку попал стрелой белке в глаз. Добр, как я, весел, как я, а красив...
— Не говори. Патыр не может быть некрасивым. Скажи лучше, есть у него невеста?
— Конечно есть! Ах, невеста? Нет, насчет невесты не знаю. Да и зачем такому патыру невеста? Чтобы обманула его? Тьфу!
— Ты не плюйся. Ты лучше садись в лодку и поезжай в Тугаев лужай и узнай, какая у Аказа невеста. Я тебя очень прошу, Топей- ка. Мне надо знать про невесту Аказа все. Поедешь — узнаешь?
У Топейки доброе сердце. Он никому ничего не может отказать. Тем более Эрви. И он сел в лодку.
Целую неделю ждала Эрви Топейку, каждый день выходила на берег. И дождалась. Он подошел к Эрви и, тяжело дыша, сказал:
— Только зря съездил!
— Почему зря?
— Нет у Аказа невесты! — Топейка плюнул в сторону. — Я говорил тебе: ему с девками возиться нет времени.
Эрви, вместо того чтобы огорчиться, радостно рассмеялась и, слегка хлестнув Топейку кистью пояса по носу, убежала домой.
Топейка еще раз плюнул в подтверждение того, что все девки, в том числе и Эрви, ничего, кроме презрения, не заслуживают.
После полудня Боранчей позвал дочку в кудо, сказал:
— Иди, красивое платье надень, умойся, причешись.
— Зачем?
— Мырзанай сватать тебя придет. Женой своего сына Пакма- на хочет сделать.
— Какой он будет мне муж? Не пойду я к Пакману!
— Я тебя, неразумная! — Боранчей замахнулся на дочь, но не ударил.— Мырзанай с Казанью торгует, он у татар в почете, он богат!
— А у Пакмана брюхо косое! — крикнула Эрви и хотела убежать из кудо. Отец поймал ее за косу, усадил рядом, укоризненно заговорил:
— Девять женихов прогнала, долго ли в девках сидеть будешь? Смотри, Эрви, года пройдут — потом больно в листочек будешь свистеть — зазывать женихов, но не подойдет никто.
— Ты лужавуя Тугу знаешь? — спросила Эрви.
— Как не знать. Сосед. Его лужай и мой — рядом,— ответил Боранчей.
— А сына его знаешь?
— Это тот, который Аку? Знаю. Хороший парень. А что?
— Я его женой стать хочу.
* * *
Каждодневно черемисы молятся в домашней священной роще. По праздникам ходят в кюсото — священную рощу всего илема. А весной перед севом со всей округи люди собираются в одно место, в священную дубраву жертвы приносят...
С утра на берегу реки Нужи собралось много народу — сегодня черемисы богов и кереметей благодарить будут. Богов у черемисов много, а кереметей еще больше. Каждому в кюсото свое дерево посажено, каждому определенная жертва нужна.
Хоть жертвы приносить начнут после полудня, люди около кюсото собрались с утра. Празднично разодетые в наряды из ослепительно белого холста люди ждут карта. Женщины в белых шовы- рах рассыпались по берегу реки, будто цветки, мужчины расселись около Япыка, который принес для торговли мелкий товар.
Мужчины сидят молча, покуривают трубки.
Зато у баб гомон. Жена Эпая, болтливая Апти, первая начала разговор. Она вчера была в соседнем илеме и слышала, будто сын лужавуя Аказ снова дрался с крымцами из-за ясака и татары убили пятерых черемисов. Пока женщины охали да ахали, обсуждая это известие, подружка Апти, глупышка Кави, перебежала к сосед* нему костру и, сделав испуганные глаза, сказала:
— Сидите вы и ничего не знаете! Аказ снова воевал с татарами и погубил пять человек из илема Атлаша.
— Из илема Атлаша?!—воскликнула пожилая женщина.— Надо найти Уравий и сказать ей. Она из Атлашей, у нее там четыре брата.
