На завтрак повар «Кнодо-Мару» приготовил тушеного осьминога с овощами. Семенов хоть и не любил разных морских тварей, кроме рыбы, естественно, — не употреблял в еду даже знаменитых королевских крабов, привозимых с Камчатки, но осьминога одобрил:
— Не думал, что эта гадость может быть вкусной.
— Главное — не осьминог, а соус, в котором он подан. Наполеон считал, что под хороший соус можно съесть что угодно.
— Эх, съел бы я сейчас молодой картошечки с малосольным байкальским омулем. — Атаман сладко потянулся. — Нет лучше рыбы на белом свете, чем малосольный байкальский омуль.
Таскин был знаком с этой манерой атамана — говорить о чем-нибудь незначительном, мелком, совершенно постороннем и параллельно обдумывать главное, обкатывать его в мозгу, делать прикидки; вот и сейчас Семенов обмозговывал, как ему лучше вести себя с Меркуловыми, какой тон избрать, какое лицо сделать при встрече — добродушное или злое, хитрое или простецкое, льстивое или же неприступное, умное либо сыграть под дурачка? За последние годы атаман многому научился у политических лицедеев, в том числе и таким тонкостям, как и какое делать лицо при встрече с недоброжелателями.
— А мы в детстве рыбу обмазывали глиной и запекали, — произнес Таскин, — очень вкусно получается, рыба тает во рту. Из соков ничего не уходит, все остается внутри... М-м-м-м! — Таскин не выдержал, восхищенно покрутил головой.
— Не знаю, как рыба в глине, я такую не ел, а вот на рожне... насадишь ее на длинный прут и — на две рогульки... — Семенов неожиданно замолчал, в упор глянул на Таскнна. — Вот что мы сделаем... Давай-ка позовем братьев Меркуловых на «Киодо-Мару», на обед.
Глаза у Таскина изумленно округлились.
— А если не приедут?
— Надо уговорить. Должны приехать. Вот я тебе, Сергей Афанасьевич, и поручаю уговорить этих разбойников. — Семенов хлопнул рукою об руку, потер ладони. — Пусть плывут и не гужуются — угощенье будет первоклассным. В другой раз не пригласим — только сегодня, сейчас, и больше никогда!
Семенов дозрел, он окончательно понял, что Унгерна не вернуть, он ушел из Монголии, и вполне возможно, что барон сейчас дает хорошую трепку красным, поэтому надо срочно изменить тактику поведения. Насчет братьев — ход правильный.
— М-да, задачка. — У Таскина от этого поручения даже голос изменился, сел.
— Все, Сергей Афанасьевич! — Атаман привычно разрубил рукой воздух. — Начинай действовать.
И все-таки, если честно, атаман Семенов не рассчитывал, что кто-то на братьев Меркуловых осмелится принять его приглашение — кишка у этой породы людей тонка, но тем не менее на «Киодо-Мару» прибыл один из братьев, Николай Дионисьевнч, военный министр.
Был он сух и деловит, все время поглядывал на часы, словно боялся куда-то опоздать. Рот у младшего Меркулова был твердо сжат, казалось, что он собирался навесить на него замок с маленькой дужкой и никогда не размыкать.
Прибыл Меркулов на юрком катерке с хорошей машиной — ход у катерка оказался завидным, в волну, поднимающуюся крутым бугром за его кормой, опасались садиться даже чайки, хотя из бугра этого, выплюнутые страшной силой, вылетали мелкие рыбехи, призывно серебрились в воздухе и шлепались обратно в воду. Следом за катерком, гулко ухая машиной, приперся миноносец и встал едва ли не в пятидесяти метрах от «Киодо-Мару», навел на шхуну свои пушки.
Вполне в духе этих собачатников, — мрачно прокомментировал прибытие миноносца атаман и, подвигав из стороны в сторону нижней челюстью, добавил: — Впрочем, чего другого можно ждать от Меркуловых? Они способны на все.
Появился Меркулов в каюте атамана в сопровождении секретаря — худющего, похожего на жердь молодого человека с длинным костистым носом-клювом, на котором, казалось, вот-вот повиснет капля, вытекшая из глубины этого нескладного существа, но капля не появлялась, клювастый секретарь даже не шмыгал носом. «Интересно, куда спрятал военный министр свой револьвер? — неожиданно подумал атаман, ощупал глазами фигуру гостя. — Не видно. Может, в кальсонах спрятал? Такие люди в гости без револьверов не ходят».
Атаман молча ткнул рукой в кресло, приглашая Николая Диоиисьевича сесть. Секретаря он не замечал, тот продолжал стоять около двери и так, стоя, распахнув твердую папку, приготовился работать.
— То, что вы сделали, в конце концов вас и погубит, — сказал атаман гостю.
— Не будем обсуждать мои действия и действия моего брата. — Меркулов резко выпрямился в кресле, с тонких губ его слетел прочный нервскрывающийся замочек. — Я не за этим сюда приехал.
— А вы не дергайтесь, не дергайтесь, Николай Днонисьевич, — прежним недобрым голосом произнес Семенов, — лучше скажите мне какую-нибудь гадость, и мы будем квиты.
— Положение не всегда позволяет мне говорить гадости.
— Полноте! — Семенов махнул рукой и неожиданно скрипуче, как-то по-старчески, захлебываясь собственным скрипом, рассмеялся. — Положение... Положение бывает, когда ноги в брюки не попадают, Николай Дионисьевич, — вот это положение. А ваше... это легкий флирт с дамой по имени История, который закончится вашим поражением. А точнее — положением... Интересным положением, — Семенов двумя руками нарисовал себе живот, для пущей убедительности поцокал языком. — Вот так-то, Николай Дионисьевнч.
Атаман взмахнул кулаком и рассек воздух длинным, с оттяжкой, ударом. Меркулов невольно вжался в кресло.
А Семенов рассмеялся и, показав гостю колокольчик, который невесть откуда взялся у него в руке, позвонил.
Появился адъютант-хорунжий. Несколько раз атаман собирался его выгнать, но так и не выгнал.
— Что у нас там есть из французских вин? — небрежно спросил Семенов, которому важно было показать этому червяку Меркулову, что атаман может хорошо себя чувствовать не только во дворце, но и на этом хлипком пароходике.
— Кларет из провинции Кат дю Гон, — не моргнув глазом ответил адъютант.
Молодец, хорошо сыграл свою роль.
— Подай-ка, голубчик, нам пару бутылок, — потребовал атаман, потом пощелкал пальцами: — А что у нас имеется к вину? А?
— Вяленое мясо по-монгольски, шашлык по-турецки, шашлык по-кавказски, бастурма...
— Вот все это нам и подай, — велел атаман.
— Все сразу?
— По очереди. Мы с Николаем Дионисьевичем все сразу не съедим.
— Я сюда не есть пришел, — мрачно произнес Меркулов, запустил палец под воротник рубашки, оттянул его, словно ему нечем было дышать.
— Отпустить вас без угощения было бы не по-русски. — Семенов опять скрипуче, по-старчески одышливо рассмеялся. — Или вы боитесь, что я вас отравлю?
В глазах гостя метнулась и исчезла тень — наверное, действительно боялся, что атаман его отравит, рот у Меркулова снова плотно сжался, губы сплюснулись.
Атаман обрезал смех.
— Однажды на фронте, когда мы воевали с германцами, меня угостили шашлыком по-оттомански. Его готовят в большом лаваше — это лепешка такая... Объедение получается еще то, доложу я вам. Служил у меня в сотне казак, который побывал в рабстве у турок. У басурманов он прислуживал на кухне, там и научился всяким фокусам-покусам. Брал он, значит, свежую баранину и прокручивал ее на мясорубке полтора раза...
— Как это полтора раза? — неожиданно разжав плотно стиснутые губы, спросил Меркулов озадаченно.
— Ну, вначале прокручивается все мясо, а потом половина его...
— А-а, — с поглупевшим лицом протянул Меркулов, и атаман понял, что переиграет гостя, неведомо, что будет завтра, а вот сегодня переиграет.
— В детстве мы с вами, Николай Дионисьевнч, ведь часто моргали полтора раза. Помните? Была и у вас такая игра, вспомните! Признайтесь, была! — Атаман навис над Меркуловым, и тот снова вжался в кресло. — А тут мясо. Полтора раза через мясорубку... В общем, казачок потом засовывал в фарш специи — все, что положено: чеснок, лучок, петрушку, немного укропа, еще что-то. Дух от фарша поднимался такой, что даже кони облизывались, как коты. Потом бывший раб наш ставил перед собой тарелку с водой, окунал в нее руки, чтобы мясо не прилипало, и лепил маленькие котлетки. Насаживал их на шампур, жарил, затем снимал и засовывал в лаваш. Добавлял приправы уже в лепешку и запечатывал ее края. Жарил все это в духовке либо просто на сковороде и подавал на стол...
На шее Меркулова гулко дернулся кадык — он сглотнул слюну. Ага, проняло человека до самого донышка. И превратился Меркулов в крохотное подобие самого себя — в маленького-премаленького жучка, у которого только контур человечий, а все остальное — жучковое. У атамана тем временем в ладони вновь оказался колокольчик — просто наваждение какое-то, — атаман тряхнул нм, рассыпая по воздуху тонкий стеклистый звон. Отзываясь на звон, распахнулась дверь каюты. В проеме показался хорунжий с подносом в руках.
— Красное вино, говорят, идет к мясу, — атаман азартно потер руки, — белое — к рыбе и к сыру, а к чему идет розовое вино?
— И к тому, и к другому, — вновь с трудом открыл рот Меркулов.
