Неуверенно киваю, и она снова переходит на немецкий. Из всей гневной тирады я различаю несколько слов: «эгоистичный» и «подростки», а еще вроде бы «стыдно». На большее моих познаний языка не хватает, но я изо всех сил стараюсь уловить смысл. Ни черта не понимаю. Но вот это «стыдно» она повторяет с таким напором, что сомнений в его значении не остается. И я, готовый провалиться на месте от смущения, съеживаюсь на пороге.
— Доктор Мэй от беспокойства был сам не свой. Поначалу все с твоим ненормальным отцом куда-то уходил. А потом уже один… Искал все… похудел вон как… А уж ему-то куда… Разве так можно? — неизвестно, то ли она Брайана ругает за худобу, то ли меня за долгое отсутствие. — Скучал он без тебя. Даже в комнате твоей запретил что-то трогать, так и спит в этом бардаке. Ты уж не сбегай больше… — Вздыхает, оглядывая меня с тоской. — Ох, и дурной же ты мальчишка! Будь я на месте доктора Мэя, выдрала бы тебя хорошенько. — Можно подумать, я специально это сделал. Порываюсь ей ответить, но она, не дав мне вставить и слова протеста или хотя бы оправдания, бесцеремонно подталкивает к стулу. — Голодный, поди? Садись, я кофе сварила, сейчас тосты сделаю. Он уже с утра позвонил, побеспокоился. Я в супермаркет успела забежать, чтобы накормить тебя завтраком.
Она проворно передвигается по кухне, наполняя пространство обычной бытовой суетой, забавно ворчит что-то беззлобное на немецком и с какой-то уже материнской снисходительностью поглядывает на меня. И сердится скорее для виду, потому что сама — вот чудеса! — старается скрыть улыбку. А я и не знал, что она умеет улыбаться.
Мне вдруг становится так спокойно, я расслабляюсь и, блаженно прикрыв глаза, растекаюсь по стулу от такой заботы. Надо же, Брайан позвонил… беспокоится… Я уж и забыл, каким он может быть дотошным параноиком. Я что, не смог бы сходить за продуктами? Нет ведь, заставил бедную женщину вставать в такую рань и бежать спасать меня от голодной смерти. Но Брайан не был бы собой, а мне все равно очень приятно. Да и домработница оказалась не такой уж и страшной, строгой, конечно, но в душе безобидной.
Быстро сооружает два больших, аппетитно подрумянившихся тоста с ветчиной, сыром и ярко-красными кружочками томатов, сверху посыпает зеленью и ставит передо мной тарелку. Наливает кофе, пододвигает коробку сливок и сахарницу. Сама же убегает в гостиную заниматься уборкой. С наслаждением уплетаю бутерброды и думаю о Брайане. О том, что люди, даже умные и умудренные жизнью, порой совершают полнейшие глупости, а уж такие дураки, как я, и подавно. Я ведь тоже мог поступить по-другому и не закатывать истерики, не сбегать или же вернуться, как обещал. Хоть раз подумать головой, в конце концов! Теперь-то мне, конечно, все видится по-другому, не так мрачно, но, видимо, для того, чтобы повзрослеть, необходимо набить не одну шишку.
Сочельник совсем скоро, а это значит — нужно перестать копаться в прошлом, а лучше придумать что-нибудь праздничное к приезду Брайана. Но, если честно, я понятия не имел, как он относится к подобным событиям. Мы никогда не обсуждали, как проведем наше первое совместное Рождество. Даже когда в начале ноября город преобразился, нарядившись в красочные декорации с символикой Рождества и Нового года, а люди, как полоумные, стали носиться по распродажам, обманувшись очередными скидками и сметая все, что залежалось на прилавках. Только однажды, когда мы гуляли по Риджент-стрит и рассматривали огромных сверкающих ангелов, подвешенных между зданиями, Брайан в разговоре обмолвился, что каждый год, как только позволяет работа, в это суетное время он уезжает к родителям и возвращается уже после новогодних праздников. Поэтому надеяться на то, что у него имеются хоть какие-то украшения, не стоило. Зато сейчас у меня есть преимущество. Поскольку мы живем с ним в одной квартире, в этот раз он никуда от меня не сбежит.
После завтрака убираю грязную посуду в раковину, старательно протираю стол и принимаюсь за мытье. Но не успеваю сполоснуть кружку, как в меня тут же вцепляются и настойчиво отодвигают. Вскрикиваю от неожиданной боли и хватаюсь за плечо. Домработница испуганно отшатывается от меня, хмурит брови и, недобро прищурившись, приказывает:
— А ну-ка показывай, что у тебя там… — И, видя мою нерешительность, припечатывает: — Давай, давай, не стесняйся!
— Да все в порядке, просто царапина, — мямлю едва слышно, но футболку все-таки стягиваю, морщась от неприятных ощущений.
Она аккуратно отклеивает пластырь и изумленно охает. На меня тут же вываливается куча вопросов, на которые я благоразумно отвечаю красноречивым молчанием.
— Да где ж ты так умудрился. А я-то гадаю, ну откуда могла взяться кровь на полотенце. — Черт! Надо было запрятать куда-нибудь. — Кто тебя так порезал? Только не придумывай, что упал или еще что-то в этом духе. Знаю я вас, подростков. Подрался с кем-то? Вот что значит шляться неизвестно где! Посиди спокойно, а я аптечку принесу… — И торопливо выскальзывает из кухни.
Выдыхаю, что так легко отделался, и ерзаю на стуле. Спустя несколько минут она возвращается, неся в руках большую белую пластиковую коробку с крестом на боковой стенке. Ловкими пальцами промывает рану, обрабатывает ее какой-то едкой красноватой жидкостью, от которой жутко щиплет, и тщательно перебинтовывает, при этом не забывая допрашивать меня с пристрастием агента Интерпола, — похоже, действительно переживает. И ведь приходится сознаться, где меня так разукрасили. От моей душещипательной истории с нападением она только сильнее хмурится, ругая отборной немецкой бранью того мерзавца. Вот это да!
Мне всегда казалось, что у этой женщины эмоций чуть больше, чем у Терминатора, такой она всегда выглядит холодной и суровой. Но в отличие от киношного киборга, у нее есть сердце, и оно определенно точно доброе. И все-таки иногда своим видом она невольно внушает какую-то необъяснимую робость.
Пока она моет за мной посуду, неторопливо рассказывая вполголоса про своих четырех бестолковых внуков, любящих скрывать синяки да царапины, и к каким печальным последствиям это приводит иногда, я от нечего делать лежу щекой на сложенных на столе локтях и пытаюсь разжевать засохшую мармеладку. Затем забирает у меня пакет с конфетками, а вместо этого заставляет принять таблетку Панадола и отправляет спать. На все мои протесты она отвечает хмурым взглядом и сжатыми в тонкую линию губами, и у меня пропадает всякое желание с ней перепираться. Я все еще немножко побаиваюсь эту женщину.
— Немедленно ложись в постель. Как только будет готов обед, я тебя разбужу. — Я же хочу попросить ее не рассказывать Брайану про мое «боевое ранение», но она, обернувшись на меня, все ещё застывшего на стуле, прикрикивает: — А ну спать! Что за упрямый мальчишка! Иначе я позвоню доктору Мэю и все расскажу.
Подрываюсь и, недолго думая, мчусь наверх, закрываясь у себя в комнате. Нет, с ней лучше не спорить. Тем более что глаза сами сонно закрываются. Забираюсь в кровать и пишу Брайану длинное послание о том, как провел утро. Честно жду какое-то время, но, так и не получив ответа, незаметно проваливаюсь в сон.
***
Осуществить свои грандиозные планы по захвату гостиной я смог только на следующий день. Во-первых, проснулся уже ближе к вечеру абсолютно один в пустой квартире и обнаружил в телефоне кучу взволнованных и требующих немедленного ответа сообщений от Брайана. А во-вторых, спустившись на кухню, увидел на столе записку от домработницы, в которой она сообщала, что отнесла мою грязную одежду в химчистку и доставят ее на следующий день. Поэтому мне ничего не оставалось, как плотно поужинать, обработать порез мазью, оставленной рядом с запиской, и завалиться обратно в постель с недочитанной еще с прошлого раза книжкой. Почитав до глубокой ночи и одновременно переписываясь с Брайаном, я незаметно засыпаю, уткнувшись носом в страницы.
А наутро, появившейся в моей спальне домработнице я решительно заявляю, что хочу купить елку. Еще не знаю, как я это все проверну, но мне очень хочется. Она странно глядит на меня, сонного и взъерошенного, вздыхает (в этом доме, видимо, все так заразительно вздыхают) и, позвав меня завтракать, скрывается за дверью. Уверен, она совсем не против! Когда мы пьем кофе, я все же интересуюсь у нее на всякий случай, есть ли у Брайана хоть что-то из рождественских украшений. Она задумчиво пожимает плечами, заметив, что никогда раньше за столько лет работы не видела, чтобы он хотя бы свечи зажигал. Что ж, как я и предполагал, все приготовления придется брать на себя. Осталось дождаться посыльного из химчистки.
