Тяну его к себе, целую жадно и глубоко, скидываю на постель и нависаю сверху. Он молчит, но я все и так вижу, все понимаю; его нетерпеливые ласки, его сияющие глаза красноречивее всяких слов. Он так же, как и я, горит желанием. Но время ли сейчас для этого? Между нами еще столько всего неясного, он болен, хоть и отрицает. Но, зная Роджера, я склонен не доверять ему в таких вопросах. Да и сам я так издергался за эти недели, что наряду с возбуждением ощущаю непомерную усталость.
— Но почему? — видя мое замешательство, возмущается Роджер и, не переставая, целует. — Сегодня Рождество, — лукаво улыбается, — и я хочу тебя… Как главный подарок, ну, пожалуйста.
Глаза его становятся той редкой небесной синевы, которую можно увидеть только в разгар лета, да и то в южных графствах. Они невероятно красивы и наполнены нетерпением. Щеки румянятся, как закатное солнце над заливом, а юркие горячие пальцы вовсю хозяйничают у меня между ног. Едва подавляю стон наслаждения, когда он сжимает мой член и, перехватив его руки, настойчиво убираю.
— Роджи, я тоже хочу тебя, ты сам это… чувствуешь, — слова даются с трудом, — но… Может, сначала позавтракаем? Еще плечо нужно…
— Тогда какого хрена ты меня разбудил? — недовольно ворчит, пытаясь вырваться. — Я так хорошо спал, мне такой сон снился… а ты…
— Тише, тише… — Покрываю его лицо поцелуями, и он успокаивается, отзываясь на ласки. — Я соскучился и не смог удержаться. Обещаю, после завтрака мы вернемся в кровать и не вылезем из нее, пока сам не захочешь.
— Весь день будем трахаться? — Щурится, что-то прикидывая в уме, кивает и коварно усмехается. — Черта с два! За тобой должок, Брайан Мэй, и я намерен получить его немедленно! — заявляет с воодушевлением, стягивая с себя одежду.
Разведя колени, бесстыже выгибается подо мной, притираясь пахом, специально провоцируя на ответную похоть. И делает он это с умыслом, чтобы я точно не передумал. И бог мой, как же он опьяняюще пахнет! Обреченно сдаюсь, а он, довольный и, как всегда беспокойный и смешливый, набрасывается на меня с поцелуями, на которые я с удовольствием отвечаю.
Я всего лишь раз был с ним, но этого достаточно, чтобы вспомнить все до мельчайших подробностей, чтобы почувствовать, как он снова самозабвенно отдается мне весь без остатка, словно я его последний глоток воздуха, словно я его надежда на жизнь.
***
С трудом вырвавшись из цепких ненасытных объятий, оставляю его на развороченной после секса постели. Что ж, свой главный подарок он уже получил, да и мне, в общем-то, не на что жаловаться, а все остальное может подождать. Потрепав задремавшего, разморенного и уставшего, но, несомненно, довольного Роджера по щеке, выхожу из комнаты и спускаюсь на кухню. Пусть еще немного поспит, он все равно скоро проснется, и обязательно голодным.
Открыв холодильник, я с изумлением взираю внутрь. Ничего себе! Откуда столько продуктов? Вчера в потемках я запихивал все как попало и не обратил внимания. Нам же это недели две придется есть без остановки. С другой стороны, это к лучшему, не нужно будет отвлекаться на бытовые заботы. Но, если честно, меня приятно удивляет, что в мое отсутствие Роджер времени зря не терял. Полки забиты различными деликатесами, и мне не приходится ломать голову, что же приготовить на завтрак. В это доброе светлое утро хочется поухаживать за Роджером, побаловать его. А блинчики с мягким сыром и икрой, остатки яблочного пирога (опять фрау Брандт постаралась) и кофе со сливками — отличная идея для начала рождественского дня.
Включаю тихонько телевизор, выбираю какой-то музыкальный канал, и пока жарю блины, с улыбкой думаю о том, как все удивительно сложилось. Наверное, в этом и состоит прелесть жизни! Каждый день понимаешь, что непременно наступит новый, что было бесспорным вчера, сегодня покажется неважным и даже глупым. И завтрашний день может приготовить приятный сюрприз, принести счастье. Учитывая все то, что произошло с нами, уверен, что мы как раз заслужили немного покоя и счастья.
Отдавшись на волю радостным мыслям, не замечаю, как горка блинчиков неожиданно быстро вырастает. Но это не страшно. Без сомнений, Роджер слопает все, еще и добавки попросит. Когда я нарезаю ветчину, он появляется на кухне заспанный и с пустым стаканом в руке, зевая и принюхиваясь к витающим по квартире ароматам.
— Вкусно пахнет. Что готовишь? — интересуется и, с любопытством вытянув шею, заглядывает через плечо. — Долго еще? А то есть так хочется.
— Потерпи немного, почти…
Обнимает меня со спины, прижимаясь своим горячим телом. Чувствую, как просовывает ладони под футболку, задерживает на животе, ведёт вверх и останавливается на груди. Вздрагиваю, но продолжаю резать, и довольная улыбка появляется на моем лице. Он упирается лбом мне в спину и что-то тихо бормочет. Настойчиво ласкает грудь, задевая соски, и волна возбуждения, совсем не нужного в эту минуту, захлестывает меня. Перед глазами все плывет.
— У меня острый нож…
Его ладони тут же исчезают, забирая тепло и разочаровывая. Чтобы отвлечься, а может, помочь, он шустро достает турку из шкафчика, споласкивает, наливает воду и ставит на плиту. Насыпает кофе, затем роется в специях (улавливаю запах корицы и перца) и добавляет их, звонко помешивая чайной ложечкой. При этом энергично пританцовывает, то и дело, конечно же специально задевая меня бедром.
— Роджи, не нарывайся… Я слишком голоден, во всех смыслах…
Невинно хлопает ресницами и смущенно улыбается под моим взглядом. Неужели чувствует то же самое? Но в глубине зрачков уже пляшут черти и появляется какая-то сумасшедшинка. Запускает палец в баночку со сливочным сыром и тащит в рот. Облизывает, причмокивая, и мычит от удовольствия.
— Я тоже голоден… Накорми меня, Брай…
Это уже слишком! Хватаю его и резко дергаю на себя. Он чувствительно врезается своими губами в мои, и я сцеловываю стон боли и наслаждения. Сдвигаю в сторону разделочную доску, освобождая место, подхватываю его под мышки и усаживаю на столешницу. Он тут же обвивает меня ногами, вжимаясь как можно сильнее. Да он возбужден, паршивец.
Пытаюсь погладить его лицо, но он хватает мои пальцы, тянет в рот, посасывает, покусывает и скулит от нетерпения. Содрогается от желания и выгибается в моих руках, рискуя грохнуться затылком о навесной шкафчик. Мой несдержанный сорванец. Смотрит, будто пьяный, взгляд мутный, но искрится радостью от предвкушения. Торопится, как и всегда, ему хочется всего и сразу, елозит бедрами и взволнованно шепчет:
— Кто-то мне обещал весь день провести в постели. Давай сейчас… — Трется носом о мою щеку.
— А как же Рождество? Как же ужин? Подарки? Разве ты не хочешь…
— Хочу… — выдыхает рядом с моими губами, тихонько касаясь их. — И подарки, и Рождество хочу… и тебя хочу… тебя больше…
И этого достаточно, чтобы я забыл обо всем на свете и сгреб его в охапку, но шипящий звук убежавшего кофе приводит нас в чувство. С громким: «Блядь!», Роджер отталкивает меня, соскакивает на пол и хватается за ручку турки.
— Вот же гадство… Придется все заново делать.
Он потерянно смотрит на меня, я же, переведя дух, с лукавой усмешкой накрываю на стол. У нас еще будет время для секса. У нас теперь вообще много времени для всего на свете.
После завтрака, отринув все возражения, лично обрабатываю Роджеру руку, не отказывая себе в удовольствии поворчать на него за неосмотрительность, но, убедившись, что рана действительно заживает и не причиняет боли, успокаиваюсь.
***
Стою посередине гостиной, скрестив руки на груди, и с кислой миной взираю на дерево. При свете дня оно кажется устрашающе величественным. Роджер с победной улыбкой, под звуки рождественских песен, льющихся из динамиков телевизора, притоптывает рядом, закидывая в рот мармеладки.
— Роджер, это что за… чудовище?
— Эй, не называй мою ёлочку чудовищем! — Замирает и нервно сдувает выбившуюся прядь из челки. — Я ее купил на распродаже и потратил, между прочим, совсем немного. А еще, видишь… — Он смотрит на меня во все глаза и тычет пальцем куда-то под ветки. — Она в специальном горшочке. Это чтобы не выслушивать от тебя нравоучения, что я не берегу природу! Ну да, она немножко… большая, но…
