Он глядит на меня восторженными глазами, полными слез, размазывает их по щекам, смеется, а потом вдруг приникает носом к шее и шумно вдыхает, всхлипывая. Ну вот и все, наконец-то оттаял, наконец-то поверил. Он обнимает меня так крепко, что это не оставляет сомнений.
Я уезжаю с легким сердцем. И мне не страшно прощаться с Роджером. Конечно, он расстроен моим отъездом, но мы же встретимся снова совсем скоро. Теперь я уверен: он никуда не сбежит и дождется меня.
***
Замок щелкает почти беззвучно; толкнув дверь, я отчётливо слышу мелодичный звон. Это еще что такое? Улавливаю знакомую смесь запахов — так пахнет в отцовской мастерской, когда он работает с деревом: терпкой, немного сладковатой смолой и свежеспиленной сосновой стружкой. Но сильнее всего чувствуется запах хвои. Неужели домработница настолько прониклась праздничным настроением, что даже средство для мытья полов сменила?
Захожу в квартиру и, закрыв дверь, взглядом натыкаюсь на рождественский венок. Хмыкаю и принюхиваюсь. Он искусственный и почти не пахнет, разве что немного пластиком, а выглядит довольно реалистично, особенно издалека. Но откуда он здесь? Ах, ну конечно, сегодня же Сочельник! Наверное, не следует удивляться… Но все же я удивлен. С улыбкой щелкаю пальцем по металлическому язычку колокольчика, нарушая уютную тишину пронзительным перезвоном. Разуваюсь, прохожу на кухню, сгружаю пакеты из супермаркета на стол и направляюсь в гостиную.
Твою ж мать! Сумка соскальзывает с руки и падает на пол. Я стою в ярко освещенном холле и сквозь дверной проем смотрю на… это. «Это» по-хозяйски расположилось у окна, почти полностью загораживая его мохнатыми ветвями, и игриво поблескивает в темноте игрушками. Елка! Черт побери, откуда в моем доме взялась елка? Да еще и такая огромная! Это объясняет ароматы, витающие по квартире — она настоящая! Домработница вряд ли осмелилась бы так меня осчастливить. И я начинаю подозревать, кто виновник этого безобразия. Роджер, как всегда, полон сюрпризов. И ведь скрывал, гаденыш! Сколько мы с ним разговаривали за эти два дня? Хоть бы слово сказал. И фрау Брандт тоже хороша… Ну точно, сговорились.
— Что ж, — немного подумав, философски замечаю я, — зато будет, куда положить подарки.
Из-за них я даже на поезд опоздал! Пришлось почти три часа проторчать на вокзале в ожидании следующего. А во всем виновата моя невнимательность. Никогда за всю свою жизнь я никуда не опаздывал. Но, бегая по магазинам в поисках какой-нибудь мелочи или наоборот, чего-нибудь полезного, что может порадовать мальчишку, я совершенно забыл о времени. Надо же. Я же никогда и ни о чем не забываю! Но оно того стоило. Вне всяких сомнений, ему понравится. Надеюсь, он не сильно беспокоился из-за моего долгого отсутствия. Вытаскиваю из сумки красиво упакованные свертки и коробочки, подхожу к загадочно темнеющему дереву и аккуратно складываю под нижние ветки.
Торопливо раздевшись, я возвращаюсь на кухню и разбираю пакеты с покупками, удивляясь, что от волнения чуть ли не половину супермаркета скупил. Ничего, праздничные каникулы длинные, да и Роджера хочется побаловать.
Поднимаюсь в свою спальню, бросаю вещи на кровать и, захватив домашнюю одежду, отправляюсь в ванную, по пути кидая настороженный взгляд в направлении спальни Роджера. В коридоре темно, только тусклая полоска света пробивается из приоткрытой двери, за которой подозрительно тихо. Если бы он не спал, то наверняка бы услышал и давно уже прибежал. А я почему-то не решаюсь заходить, сознательно оттягивая момент нашей встречи. Боюсь чего-то… сам не понимая чего. Что его не окажется в постели? Что мне все привиделось? Но это же глупо! Иначе кому бы еще взбрело в голову притащить елку? Или она тоже плод моей воспаленной фантазии?
Принимаю контрастный душ, стараясь расслабиться, тщательно вытираюсь, натягиваю пижамные штаны и спешу к нему в комнату.
Душно, будто я в турецкую баню попал: обогреватель шпарит на полную катушку и я выключаю его. Роджер сладко спит при свете включенного светильника, закутавшись по самые уши в два пуховых одеяла и плотный флисовый плед, только всклоченная белобрысая макушка торчит с одной стороны и кончики шерстяных носков — с другой. С ума сойти! Как ему не жарко? Рядом на подушке валяется томик Булгакова с заложенными между страницами очками.
Выпутываю его из многослойного кокона и не могу сдержать улыбки — какой же он невероятно трогательный сейчас. Застиранная до дыр старая футболка задралась до подмышек, оголив худую бледную спину с редкой россыпью родинок и выпирающими позвонками. Роджер, лишившись тепла, беспомощно обхватывает себя руками, сворачивается в клубочек, поджимая к животу острые коленки, и жмурится от падающего на лицо яркого отблеска.
Мне так жалко тревожить его. Безусловно, я мог бы лечь и у себя, но мысль о том, что придется провести ночь в одиночестве, зная, что всего в нескольких шагах от меня находится тот, кого я столько времени искал, кажется мне невыносимой. И чтобы поверить, чтобы окончательно успокоиться, мне просто необходимо почувствовать его живым. И я не в силах сдерживаться. Убираю книгу на тумбочку, ложусь рядом и накрываю нас одеялом. Роджер тут же прижимается, закидывая на меня ногу, мычит что-то спросонья, сопит недовольно и ёрзает не переставая.
— Тише… Тише… Спи… — Успокаивающе поглаживаю его по волосам, целую в нос, и Роджер затихает.
Замечаю тугую повязку на плече, едва касаясь, провожу пальцами по чистому сухому бинту — значит, вот куда пришелся удар. За это я еще потребую объяснений, хотелось бы узнать, в какую историю этот мальчишка успел вляпаться и насколько опасна его рана. Если бы не фрау Брандт, то для меня и это стало бы сюрпризом, но уже неприятным. Хорошо, что она с пониманием отнеслась к моей просьбе и присмотрела за ним. Но об этом мы завтра поговорим.
В голове на удивление пусто, на сердце спокойно, а в душе намешано такое количество эмоций, что наверняка не смогу уснуть, пока все не обдумаю и не разложу по полочкам. Но напряжение всех этих дней, наконец, отпускает меня. И все равно с трудом верится, что все позади, что вот он, настоящий, целый и почти невредимый, безмятежно спит рядом. Как же я соскучился по нему!
Любуюсь выражением полного спокойствия на его лице, осторожно убираю непослушные пряди, оглаживаю пальцами губы, линию скул, и он морщится, улыбаясь. Длинные ресницы подрагивают, отбрасывая тени на раскрасневшиеся щеки. Чуть приоткрыв рот, едва слышно дышит. Дотягиваюсь до светильника и выключаю его. Комната погружается в приятный сумрак. Зарываюсь носом в теплую макушку и шепчу, зная, что он не услышит:
— Спокойной ночи, мое рождественское чудо…
========== 10 Доверие (Брайан) ==========
Задохнувшись от глухого крика, распахиваю глаза. Хватаясь за грудь, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце, но какое-то щемящее чувство никак не покидает меня. Провожу ладонями по лицу, стирая выступившую испарину. Сухо во рту. Мне снилась какая-то мутная мешанина сумбурных образов и бессвязных событий, сменяющих друг друга с бешеной скоростью. И сквозь все эти фантасмагории, безотчетный страх упорно преследовал меня попятам. Страх, что я навсегда потерял…
Сосредотачиваюсь на знакомой обстановке — я дома, в спальне Роджера. Лежу рядом с ним на постели, чувствую его горячее тело, слышу размеренное дыхание. С трудом сдерживая порыв сжать посильнее, тихонько касаюсь мягкого гладкого бедра. Живой! Сердце, не унимаясь, выстукивает рваный ритм, но вздох облегчения вырывается из моей груди. Это всего лишь сон. Тягостные впечатления прошедших дней до сих пор действуют на меня, отсюда и кошмары. И все равно настороженно кидаю взгляд на другую половину кровати. Роджер безмятежно спит, разметав по подушке светлые волосы. Солнечный луч, нашедший лазейку между закрытыми шторами, падает на его белобрысый затылок, вплетаясь и играя перламутровыми бликами в растрепанных прядях.
Сегодня Рождество. На часах почти девять, и пора вставать.
Неохотно поднимаюсь и подхожу к окну. Отдергиваю шторы, впуская в комнату яркий свет и прогоняя сумрак, а вместе с ним отголоски темных видений; жмурюсь с непривычки и улыбаюсь открывшемуся пейзажу. Улицы, окутанные легкой дымкой тумана, выбелены выпавшим за ночь снегом, по-утреннему окрашены в мягкие розовые и желтоватые тона, спокойны и красивы той хрупкой мимолетной красотой, что неизбежно рассеется, стоит мне отвернуться.
