— Блядь, ну и сволочь же ты, Сань. Прямо железобетонная сволочь, — с горечью.
— Вик, я не хотел, чтобы так получилось… Ты отличный парень, но…
— Сань, я это уже когда-то слышал от своей бывшей девушки. Либо придумай что-нибудь оригинальное, либо можешь себя не утруждать пространными рассуждениями на тему, что я обязательно еще встречу более подходящего человека.
— Не буду, — сажусь рядом. Какое-то время молча пьем пиво. Каждый сосредоточено думает о чем-то своем. Опять машинально тру челюсть. Приложился прилично.
— Сильно? — перевожу на него взгляд. — Болит.
— Нормально. За дело, — делаю глоток и чуть морщусь. Он не собирается извиняться, и я его понимаю.
— И давно ты знаешь, что… действительно любишь?
Вздыхаю.
— Уже десять лет, Вик.
Я не вдруг это понял. Такое ощущение, что это всегда было во мне. И твое появление в моей жизни, просто привело в действие часовой механизм. Сколько еще мне осталось протикать до самоуничтожения? И оно, в отличие от чувств Вика сейчас, будет больше похоже на взрыв водородной бомбы, чем на выстрел петарды.
Глава 22
Cómo decir que me parte en mil
Las esquinitas de mis huesos,
Que han caído los esquemas de mi vida
Ahora que todo era perfecto.
Y algo más que eso,
Me sorbiste el seso y me decían del peso
De este cuerpecito mío
Que se ha convertido en río.
Me cuesta abrir los ojos y lo hago poco a poco,
No sea que aún te encuentre cerca.
Me guardo tu recuerdo como el mejor secreto,
Que dulce fue tenerte dentro… [24]
Bebe — Siempre me quedará
«Один счастливый день — это почти чудо».
Пауло Коэльо
Мы с Виком напиваемся вдрабодан. Но каждый по своей причине. Поскольку шести бутылок пива нам показалось мало, то пришлось бегать за нормальной отечественной жидкостью для снятия стресса — водкой. Пицца умирает еще где-то между последним глотком пива и первой рюмкой. Вместе с остатками отбивных, переданных мамой. Сначала выслушиваю, какая я бесчувственная скотина и что он уже почти влюбиться в меня успел за то время, пока я ему мозги трахал, кроме всего прочего. Я соглашаюсь с его потоком хмельных обвинений, и мы продолжаем напиваться дальше.
Не замечаю, как начинаю ему рассказывать о тебе. Возможно, не самая удачная идея, но мы уже в таком состоянии, что не вполне задумываешься над тем, что несет твой язык. Он внимательно слушает, но ничего не говорит. Да и что тут скажешь? А мне просто нужно выговориться кому-то, кто не знает меня так хорошо, как Сеня. Даже Ириша до сих пор без понятия об этом затянувшемся эпизоде длиною в жизнь.
Когда моя исповедь закончена, на его лице застывает понимание, лишенное сочувствия. Это как раз то, что мне было нужно. Полночи курим на балконе, как ненормальные, и Вик, наконец, предлагает остаться друзьями. Если его это устраивает, меня тем более. Вырубаемся под утро на моем диване и прямо в одежде, а утром Вик по привычке варит нам кофе. Вижу, что ему трудно и что он тщательно избегает опасной близости. Прости, Вик. Я действительно не хотел, чтобы все так получилось. Но я чувствую себя ничем не лучше, чем он. Я практически в такой же ситуации, что и он сейчас. Единственная разница, для него все известно окончательно, для меня все заполнено неопределенностью и неизвестностью. И я не знаю, кому из нас труднее.
Когда он уходит, убираю после нашей попойки гору окурков и пустых бутылок. Челюсть все еще слегка саднит. Еще один день, прожитый бесцельно, проплывает мимо. Все они, те, что не наполнены твоим присутствием — прожиты бесцельно. По инерции. Работа. Дом. Телефонный звонок матери. Односложные реплики. Через неделю забираю результаты своих анализов. Отрицательный. Мама довольна. Мне все равно. Чего-то жду. Тебя? Уже август. К одной неделе добавляется вторая. А за ней и третья. Несколько раз Арсению удается вытащить меня на пляж. С Соней и… Иришей. Рассеянно замечаю, что что-то между ними происходит, но ни один не рассказывает, что именно. А у меня нет настроения и желания расспрашивать. Если не рассказывают, значит, все хорошо. Хоть у кого-то.
Чуть больше, чем через месяц у меня день рождения и я понимаю, что праздника в кругу семьи на этот раз не будет. Чуть мутный неприятный осадок, граничащий с нездоровой усталостью. У родителей больше так и не был. Ванька все так же игнорирует факт моего существования. Несколько раз порывался ему позвонить, но что-то останавливает.
Очередная пятница. Возвращаюсь с работы. Погода испортилась — слегка похолодало и периодически идет дождь. Влажное небо просачивается прохладой сквозь приоткрытую балконную дверь. Не громко включаю лаунж, созвучный моему настроению. Хочется только спать. Мои вялотекущие мысли нарушает настойчивый звонок мобильного телефона.
— Плесенью покрываешься? — Арсений. Такой позитивно-радостный, аж противно.
— Угу.
— Давай, Дубровский, отрывай свою задницу от дивана, и пойдем в клуб сходим. Посидим, поговорим, отдохнем.
— Сень, нет настроения.
— Слушай, ты какой-то неправильный гей. Я всегда думал, что вы просто тащитесь от тусовок и возможности развлечься.
— Я не только гей неправильный, я неправильный вообще. Ты разве еще за столько лет не понял? — улыбаюсь.
— Так, если через час тебя не будет в «Элизиуме», я возьму такси и сам за тобой приеду, понял?
Вздыхаю. Он может. Тоскливо смотрю на диван, манящий меня своими мягкими формами. Может, мне и правда стоит отвлечься? Или хотя бы напиться в компании друга. Что в принципе одно и то же.
— Ладно, — нехотя. Сеня довольно еще что-то говорит. Соглашаюсь, не слушая, и плетусь в душ.
Пытаюсь привести себя в порядок, хотя на самом деле жуть как хочется спать. Но если Арсений задался целью куда-нибудь меня вытащить, то уже не отцепится. Джинсы и темно-синяя рубашка на кнопках. Когда уже собираюсь обувать туфли, мой мобильный опять разрывается входящим звонком.
— Да иду я, иду, — бубню в трубку.
— Ты вышел из доверия, — ржет Арсений. — Я возле тебя сейчас буду. Через минут пять заеду и доставлю в место развлечений и порока под конвоем.
Я даже не успеваю ответить, когда в мою дверь раздается стук. Через пять минут, да? Это чтоб я не сбежал, наверное. Качаю головой и страдальчески закатываю глаза. Распахивая входную дверь, произношу в трубку:
— Ты прямо… — всего на секунду врастаю в пол, натыкаясь взглядом на тебя на моем пороге, — … спринтер, — почти беззвучно договариваю.
— Чего? — слышится из динамика, пока я не знаю, что мне сделать в первую очередь: затащить тебя внутрь и впиться в твои губы или впиться в твои губы и затащить тебя внутрь или просто грохнуться в обморок от неожиданности и внезапного приступа гипервентиляции.
— Привет, огонек. Если ты куда-то собирался, то уже вряд ли, — чуть щуришься. Ты без линз. Улыбаешься. Светишься. Горишь. Здесь. Ты. Приехал. Светлые легкие брюки. Кремовая рубашка. Верхние пуговицы расстегнуты. Рукава закатаны. Небольшая сумка. Обрывки бессвязных мыслей, проносящиеся в мозгу за миллисекунды. Протягиваю руку и, схватив тебя за рубашку, дергаю на себя, напрочь забыв, что все еще прижимаю к уху телефонную трубку. Ногой захлопываю дверь.
— Сань?! — голос из телефона, пока твой язык уже ласкает мои губы, и я даже боюсь вдохнуть, чтобы не нарушить это ощущение. От твоего запаха сносит крышу и я дурею. — Сань!
— Подожди… — часто дыша, отстраняюсь от тебя и, чуть кашлянув, пытаясь вернуть своему сиплому голосу нормальное звучание, произношу в телефон:
— Сень, у меня поменялись планы…
Ты истолковываешь просьбу подождать по-своему, и твой язык скользит по моей шее, поднимаясь к уху, а руки надавливают на спину. В паху горячо и тесно. Приступ гипервентиляции усугубляется с каждым твоим прикосновением.
