На перемене Васька не шелохнулся и с места не тронулся, на настойчивые предложения покурить, отвечал только отговорками, и постоянно огрызался. Когда мы поняли, что дальнейшие уговоры бесполезны, всей гурьбой вышли из аудитории, оставив его одного. Краем глаза я заметил, что к Васе подошла, с вполне озабоченным видом, Заяц. Что же, в какой-то мере, мы товарища оставили в надежных руках.
Перекурив и перемыв кости нашему алконавту, мы вернулись в аудиторию. Перерыв к тому времени уже закончился, а Желудев никак не мог начать урок без наличия кворума. Вася к тому времени уже сидел сам. Заяц тиранила Желудя в наше отсутствие, оттягивая время до возвращения опаздывающих. Умная, зверюга, и наверное из-за этого, не очень счастливая.
— Фу, накурился, — отвернулся от меня мой друг.
— Молчи и я не скажу о том, как кто-то нажрался, — парируя ему, с размаху плюхнулся на стул.
— Что, завидно, что напился без тебя?
— А если и так? Что, побежишь исправлять ситуацию?
— Побегу, если у тебя деньги есть, а то у меня ничего нет. Ни денег, ни дома… — Вася поник.
— Давай после пар обсудим, — последняя фраза Сорокового приоткрывала полог тайны его теперешнего состояния.
В итоге, я сидел, как на иголках, ожидая конца этого занудства, чтобы прихватить Ваську с собой, повести его опохмеляться и узнать, что же произошло.
Знаете, есть такое замечательное понятие: «Не судьба»? И эта самая не судьба, узнать причину алкомарафона моего друга, ждала нас у дверей аудитории. Леля выглядела реально страшно. Как будто все время, что Вася бухал, она не спала. Темные круги под красными глазами выдавали явные переживания девушки. Она просто молча стояла у стены и ждала нашего появления. Ваську я вел под руку, и выходили мы последними. Увидев Лелю, я чуть не подавился. Она готова была меня, как Тузик грелку, порвать на Британский флаг. Я остановился, как вкопанный, и вместо того, чтобы подбодрить или успокоить ее, перешел в режим нападения.
— Слышь, ты что с ним сделала? Где его носило все это время? Или ты, как все, оказалась мокрощелкой слабоумной?
Леля обалдела. Зато я, в свою очередь, добился нужного результата. Весь ее демонический гнев, как рукой сняло. Девушка задрожала и готова была вот-вот разрыдаться. Ее парень, безжизненно повисший на моей руке, только и занимался тем, что рассматривал пыль на полу у своих ног. Смягчившись и поняв, что зря я на Лелю нападаю, продолжил:
— Только без истерик, ладно? Пошли отсюда, — она восприняла слова, как возможность забрать свое сокровище из мои рук. — Э, нет! Эту тряпку поведу я: у тебя на него сил не хватит. Ты на себя в зеркало смотрела?
Девушка только отрицательно помотала головой. Судя по всему, внешность — это было последнее, что ее интересовало.
Мы молча и медленно поволокли нашу ношу к лифту. Вася старательно косил под овощ и только ногами перебирал, шерхая по полу, не поднимая глаз. В кафе мы не пошли: финансы пели романсы, поэтому, без разговоров, направились в общагу. Надо отметить, что мы вообще за все время пути и словом не обмолвились, лишь подойдя к центральному входу в общежитие, меня осенило.
— Слушай, Лель, а может, ты в аптеку и в магазин сходишь? А то у меня там пусто, хоть шаром покати. А я пока доволоку этого красавчега до нашей комнаты, хорошо?
— А ты потом меня впустишь? — в голосе девушки читался явный испуг и тревога.
— Впущу, впущу! Только при одном условии, — я решил разрядить обстановку. — Обещаешь сексом с ним не заниматься, когда я рядом спать буду?
— … Дурак! — вот так вот выпалить это детское ругательство, после такой долгой паузы — это надо уметь. Леля развернулась и пошла в сторону магазина.
— Ну, что, кобелище, харе отдыхать, пошли в комнату, — подхватил за талию Ваську и повел его быстрым шагом по лестнице.
В конце первого пролета мой друг взвыл, начал простить о пощаде и сказал, что будет спать на коврике, в дежурке на втором этаже, так как подъем на четвертый он просто не выдержит.
— Не дури, — с этими словами, я спустился ступенькой ниже Васьки, и перекинув его через плечо, как ковер, понес к нам в комнату. По дороге он заботливо, выкладываясь по полной, сделал мне массаж кулаками по спине, высказал тьму матов, среди которых зачастую фигурировала моя новая ориентация, и в итоге, когда мы уже проходили по нашему этажу, угомонился.
Я открыл дверь и внес свою ношу, аккуратно поставил Васю у стены и прикрыл двери — замыкать не стал, помня об обещании, данном Леле.
— Ну, что скажешь, Черный Ловелас?
Вася замялся, наконец-то поднял на меня свои заплывшие глаза и прошептал:
— Я пидорас.
— Ха! Тоже мне, открытие сделал! Я давно тебя пидорасом называл: всякий раз, когда ты мне, со своими блядями, спать не давал, — я сел на кровати напротив Васьки и стал старательно избавляться от своих кроссовок.
— Я пидорас, Сашка, настоящий. Ты думаешь, почему я еле хожу? До тебя, дубины, не дошло? Меня в жопу пялили!
— Один раз — не пидорас. Успокойся, с твоей бурной сексуальной жизнью… — только договорить я не успел.
— Саня! Меня по кругу пустили! Меня трахал не один и не два мужика! — мой друг дрожал, а голос его срывался на хрип. — На десятом я уже потерял счет тому, сколько меня трахали!
Мои глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит и откроют новые горизонты космоса. Заикаясь я только проговорил:
— Как?
И Васю понесло…
Поворот на прямой дороге (От имени Саши)
— Помнишь, я с Машкой Сотниковой дружил? Ну, этой, рыжей? — Васька, с горечью и отвращением, скривился, — А потом, еще с ее подружаней Танькой?
— А то, орала тут она, помню. Потом еще они вроде бить рожи друг другу собирались, отношения выясняли. Как же не помнить: я ведь их разнимал тут.
Было дело, и не такое с любовницами Васькиными происходило. Не раз мне приходилось их мирить, побои замазывать. Придурок он, одним словом, и не лечится. Не доходило до этого засранца, что нарвется он когда-нибудь. И, похоже, этот день Х настал. Я пересел к нему на кровать, а он моментом умостился головой на моих коленях. Беспардонно так, словно я его мамочка была. Хотя, чего греха таить, я и так за ним, как за дитем малым, неразумным, ходил. Вдруг что у него — так сразу ко мне. Уже прикалывались, я ему предложил его усыновить. Отказался. Зря. Хотя нет, слава богу, что отказался!
— А помнишь, у меня еще Татьяна из кафешки была? Ну та, что постарше, ты мне еще за нее выговор устраивал, помнишь? У нее еще такие духи были, от которых Славка чихал. Он ее на запах не переваривал, — он поднял на меня свои серенькие, водянистые глаза. Тоскливо так посмотрел.
— Ну, помню. Дубина, ты что, собрался всех своих девок перечислить?
— Нет, только состав коллектива.
— Какого коллектива? — недоумевающее уставился на него.
— Пятничного, — повисла долгая пауза. — Я же не к Лелику пошел тогда, я к Дашке нашей пошел.
— Блять! — по-другому не скажешь. — У тебя девушка — мечта идиота, а ты по блядям поперся, совсем уже? Даша — халява высокого эшелона, а ты к ней полез, совсем голова головке сдалась?
Вася не слушал: ему мои слова, как бы то мягче выразиться, как до женского полового органа элемент демисезонной одежды, в смысле — рукав. Ибо слышал он это по сотому кругу, и видно, иммунитет приобрел.
— А еще Наташка, целочка-невидимочка, — не унимался этот герой-любовник. Про Наташку плохого ничего не имею. Хорошая, правда , чутка замкнутая девушка, со своими тараканами в голове. У тихоней оно всегда так — не знаешь, на чем подорвешься, идя по их минному полю.
— Че, на прощальную групповуху потянуло? — я провел рукой по русым, спутанным патлам Васьки.
Дурачок он у меня, почему-то всегда я говорю о нем «мой». Привык, наверное. Вот лежит тут рядом, рассказывает, жалуется, а мне, в какой-то мере, хорошо, спокойно. Значит: мой, у меня и только со мной? Хотя, если на чистоту, вот сейчас, в эту минуту, я бы предпочел другого человека на этом месте. Мысли плавно перетекли в иное русло и начали обрабатывать другой вопрос: если Вася тут, то Просковин останется там. А это не есть хорошо. И с этим надо будет что-то срочно решить. Как только появится Леля, так сразу и решим.
