Татьяна Дубровина - Испить до дна

Ну скажите на милость, что это за дурацкое, неблагозвучное имя — Елена Егоровна Петрова? Да таких в России много, больше тысячи!

Так и видятся нестройные ряды старых, средних лет, юных, маленьких и совсем крошечных, новорожденных Елен, объединенных такой распространенной простоватой фамилией — Петровы.

И разве можно подписывать этим именем свои картины? Так легко и затеряться в общем потоке...

«Кто такая Петрова?» — и недоуменное пожимание плечами в ответ.

Гораздо лучше и значительнее звучит — Алена Вяземская.

Тем более что Елена, она же Алена, имеет полное право считать себя одной из веточек на развесистом древе знаменитого старинного рода.

Вяземская — девичья фамилия ее матери, которую та от большой любви, а скорее по вещей глупости сменила, выйдя замуж за своего Егорушку.

А ведь князь Петр Андреевич Вяземский, знаменитый поэт, друг Пушкина, Карамзина, Грибоедова, приходится Алене прапрапрадедом... Ох, запутаешься в этих «пра»...

Алена достала из своего шкафчика кожаные заготовки, которые она успела выбить пробойником, пока родители были на работе, и отправилась на кухню.

Ну так и есть, плита занята. Мама готовит котлеты, кипит чайник, скворчит на сковороде картошка...

— Я тебя умоляю... — страдальчески скривилась мама, заметив в Алениных руках поднос с кожаными кружками. — Не сейчас... Дай хоть поужинать нормально...

— Действительно, Алена, — поддержал маму отец. — От твоих поделок запах, как в крематории.

Алена молча повернулась и ушла к себе.

— А ужинать? — крикнула вслед мама..

— Не хочу!

...Незачем на ночь глядя нагружать себя пищей, от которой один вред... Правда, есть хочется ужасно, из кухни по всей квартире разносятся такие ароматы...

Алене слышно, как папа прошаркал в кладовку и возится там, позвякивая банками на полке... Наверное, ищет заготовленные еще летом маринованные помидорчики...

Алена мужественно сглотнула слюну. В желудке предательски заурчало.

Никаких ужинов! И так растолстела за зиму! Джинсы уже с трудом сходятся.

Алена весьма критически относилась к собственной фигуре. Ей казалось, что аппетит у нее неумеренный, совсем не девичий: она никогда не могла удержаться от вкусного блюда, особенно заварных пирожных с кремом... А ведь это — о ужас! — сплошные калории!

Это в глубокой древности Венера Милосская была эталоном женской красоты. С тех пор вкусы изменились. Теперь в моде узкие бедра и едва уловимый намек на грудь. А у нее высокая грудь и крутой изгиб бедер, полный сорок шестой... из-за этого даже тонкая талия кажется массивнее.

Хотя избыточным весом Алена вовсе не страдает, напротив, она на удивление легкая, несмотря на некоторую пышность форм. Наверное, причиной тому тонкая кость — признак «породы». Маленькие ручки, маленькие ножки... как у ребенка... И такие же детские, пухлые щечки... Вот это уже никуда не годится!

Алена считала себя неудачным гибридом, дикой помесью вырождающейся голубой крови и здоровой, ядреной крестьянской.

Эти щеки и эта противная белобрысость — папино наследство. И непонятно, чем он гордится, когда повторяет, чтотоже «потомственный», из древнего... крестьянского рода.

Тоже мне крестьянин! Одни разговоры о корнях, о земле... А сам даже гвоздя не вбил за свою жизнь, не говоря уж о том, чтоб грядку вскопать. Из всей семьи одна Алена хоть как-то поддерживает ветшающую дедову дачу...

Кстати... те помидорчики, которые сейчас как раз будут откупоривать на кухне, и выращены, и залиты рассолом именно ее ручками...

А «крестьянин» только и умеет, что лопать, причмокивая, да сокрушенно покачивать головой, дескать, его мама в свое время гораздо лучше готовила...

А любимое свое присловье произносит он с издевкой и пренебрежением: «Дворяне... Да ваша порода вся из народа...»

Она расстелила большое кожаное панно прямо на полу. Кружки надо было тщательно подобрать по цвету, чтобы сделать плавный переход от одной фактуры к другой.

Ей нравились кожаные поделки. Жаль, что это считается «прикладным искусством», как будто и не искусством вовсе... На вернисажах и в салонах Аленины браслеты и ожерелья уходят влет... А вот на серьезную выставку их не представишь.

Но это панно — маленькая хитрость. Алена рассчитывала выставить его вместе с пейзажами и натюрмортами. Только ее картина — это пейзаж из кожи: черная, рыхлая пашня, тонкий куст у обочины, низко нависшее серое небо с редкими, робкими проблесками голубизны...

Немного мрачновато... Но что поделаешь, это плод зимних фантазий и настроений, а зимой Алене вообще жить не хочется... Так холодно, зябко, противно... Такой белый, вернее, черно-белый, потерявший краски мир...

С самого детства ожидание весны было для Алены ожиданием своего второго рождения — возрождения. Она словно пробуждалась от спячки и заново являлась в жизнь вместе с пробивающейся сквозь прелую прошлогоднюю листву травой, вместе с проклевывающимися клейкими молодыми листиками...

Слава Богу, уже конец марта. И снег за окном густо перемешан с грязью. И в небе уже нет той прозрачной холодной голубизны, какая бывает зимой, оно тяжелое, набухшее, словно весенняя почка: вот-вот лопнет, взорвется грозой, прорвется бушующим ливнем...

Хотя для настоящей грозы еще рановато.

Скоро можно будет перекочевать на дачу, подальше от родительского «уюта».

Алена проводила на даче большую часть года — с ранней весны до поздней осени. Она называла это — быть на пленэре.

Можно потерпеть некоторые неудобства, померзнуть... зато — свобода! Ни перед кем не надо отчитываться, никто не бурчит, что ему не нравится запах паленой кожи и масляных красок, никто не оглядывает демонстративно стул, прежде чем сесть, словно боится испачкаться...

Оказывается, что только в обветшавшем деревянном домишке последняя княжна рода Вяземских может почувствовать себя действительно дома...

А главное, «потомственный крестьянин» в жизни не сунет сюда нос. Он не любитель слякоти и «удобств во дворе», он ценит комфорт и с гордостью сообщает знакомым, что живет в центре столицы... Хотя шумный, заполненный толпами народа район Птичьего рынка «центром» можно назвать с большой натяжкой.