В глубине кабинета за стеклянными дверцами шкафа темнели корешки толстых книг, на столе на круглой мраморной подставке стояла лампа с зеленым абажуром. Вечером от нее на листы бумаги падал яркий круг света, а сама она казалась выточенной из огромного драгоценного изумруда...
Впрочем, куда интереснее было на чердаке. Надо только вскарабкаться по блестящим, словно смазанным маслом, деревянным ступеням лестницы на второй этаж, на цыпочках пройти мимо бабушкиной комнаты и шагнуть в пугающий полумрак.
Еще несколько ступеней — и можно уже открыть тяжелую чердачную дверь.
А за ней таится столько интересного! Кипы старых журналов с непонятными картинками, огромный сундук, в котором можно отыскать крошечные, расшитые стеклярусом сумочки, круглые бархатные шляпки-таблетки, сломанные веера с косоглазыми китаянками и еще массу таких же загадочных и чудесных вещей.
В углу — потускневшая, подернутая паутиной ширма, расписанная золотыми драконами. С драконов уже осыпалась, облезла краска, но они по-прежнему завораживают своими изящными, хищными изгибами...
А еще на чердаке хранятся знакомые Алене вещи: ее сломанные салазки, трехколесный велосипед без колеса, детский стульчик с дыркой для горшка, старый мишка с оторванной лапой...
Но вскоре непременно в дверях появлялась бабушка и неожиданно говорила:
— Ты опять сюда забралась, негодница? Ну-ка, марш! Пора обедать и спать.. И хорошенько вымой руки, ты вся в паутине.
А рукомойник на даче был, как будто из книжки про Мойдодыра: массивный шкаф с большим зеркалом. Алена подбивала снизу тугой металлический носик, и на ладони лилась теплая тонкая струйка...
На застекленной веранде стоял круглый обеденный стол, покрытый льняной скатертью. Бабушка расставляла сначала мелкие тарелочки, а уже на них глубокие, доверху наполненные холодным лиловым свекольником с островком густой белой сметаны посредине и половинкой вареного яйца с янтарным желтком.
На тарелках был узор из красно-желтых осенних листьев, и Алена гордилась, что ей подают, как большой, в тарелке из сервиза, а не в надоевшей детской мисочке с нарисованной на дне репкой.
По такому случаю она даже, не споря, съедала нелюбимый свекольник.
А вечером она приходила на кухню и тихо сидела, наблюдая, как бабушка раскладывает на широком противне ватрушки с творогом. Они ставились в горячее жерло натопленной печи, и вскоре по всему дому разносился ароматный запах сдобы...
Дом ее детства был огромным, теплым, красивым...
Черт! Ступенька прогнила!
Алена чуть не упала, провалившись ногой сквозь крыльцо.
Ключ тоже с трудом поворачивался в замке... Дверь разбухла за зиму и теперь никак не хотела открываться...
Скособочившаяся терраса чернела выбитыми стеклами, пол был мокрый, с застоявшимися натекшими лужами...
И в доме не лучше...
Алена вздохнула и оглядела свое жилище. С каждым годом оно все больше приходит в запустение, ее усилий явно не хватает.
В комнатах зябкая сырость, и воздух какой-то затхлый...
Она щелкнула выключателем, хорошо, что свет еще есть... распаковала сумки и извлекла электроплитку и маленький керамический обогреватель.
Когда-то от большой кухонной печи по всему дому были хитрые отводки, так что в каждой комнате отапливалась одна стена. Но несколько лет назад какие-то варвары влезли зимой в пустой дом и зачем-то разворотили ломом печку.
Половицы поскрипывали под ногами, словно жаловались на свое нелегкое житье и безрадостную старость...
Дед завещал дачу Алене, а бабушка после его смерти перестала сюда приезжать, говорила, что ей это уже тяжело. Она только забрала в город толстые книжки из кабинета дедушки и лампу с зеленым абажуром.
Новая хозяйка поначалу взялась все решительно переделывать на свой лад.
В большой бабушкиной угловой комнате на втором этаже Алена устроила мастерскую, а кровать перетащила вниз, в бывший кабинет. Теперь там и спальня, и столовая... А кухней служит закуток под лестницей. Так удобнее: спустилась из мастерской, перекусила по пути —и спать...
Алена привезла с собой большущий пакет с концентратами, галетами и бульонными кубиками. Много ли ей одной надо? Сообразить супчик на скорую руку да чаю попить...
Это когда собиралась компания друзей, Алена старалась по полной программе. Удивляла своих гостей скороспелыми, выращенными под пленкой огурцами, маленькими помидорчиками, свежей, прямо с грядки, зеленью...
Теплый воздух понемногу прогревал комнату, и Алена, скинув куртку, осталась в широком длинном свитере.
На электроплитке согрелось ведро с водой — пора приниматься за уборку, отскребать скопившуюся за полгода грязь.
Около стенда с длинными списками фамилий абитуриентов стояла плотная толпа. Алена с трудом протиснулась к ним, прищурилась, пытаясь отыскать свою оценку.
Петрова А... Петров Г.... Вот... Петрова Е... Отлично...
Пятерка!
С глуповато-счастливой улыбкой на лице Алена стояла посреди вестибюля и оглядывалась, пытаясь отыскать в толпе Алика.
Интересно, что он получил? Наверное, тоже пять... Иначе и быть не может...
Алик стоял за колонной, скрестив на груди руки, и тоже смотрел на нее. А потом повернулся и пошел по коридору.
Алена двинулась следом, но с удивлением обнаружила, что коридор пуст. Видимо, Алик зашел в одну из аудиторий...
Она по очереди приоткрывала двери, заглядывала внутрь и спешила дальше. Почему-то ее начало охватывать смутное беспокойство...
Она отыскала Алика в самой последней комнате. Он сидел на столе, закинув длинные ноги на парту, смотрел в окно и насвистывал что-то тоскливое...
— Привет! — весело сказала Алена и осеклась.
Он даже не повернулся, только процедил сквозь зубы:
— А... отличница... — и опять продолжил свою песню без слов.
— Ты... Что-то случилось? — растерялась Алена.
— Запри дверь, — велел вместо ответа Алик.
— Зачем?
— Запри.
— У меня... ключа нет.
— А ты стулом! — одними губами усмехнулся он.
Алена послушно взяла стул, просунула ножку в ручку двери и закрепила.
— Иди сюда.
Алене стало не по себе... страшновато как-то... дверь зачем-то заперли...
— Ну, идешь? — через плечо бросил Алик. — Давай, или сюда, или за дверь — и до свидания.
Алена несмело приблизилась к нему.
— Радуешься? — спросил Алик.
— Ага... — она улыбнулась.
— Ну и как, очень счастлива?
— А ты?
Он саркастически хмыкнул:
— И я... очень! У меня «пара».
