Марина.Лето 1988 года, война…
Ночь приближалась очень быстро, и Сергей чувствовал её приближение. Здесь, в горах, всё совсем не так, как в Москве. Звёзды кажутся намного ближе, и их много, рассыпаны как горох по небу.
Сергей сладко потянулся и закрыл глаза. Марина… Он глубоко вздохнул, вспоминая пьянящий запах, который исходил от её тела и волос, – чуть пряный, с горчинкой, похожий на аромат какого-то горного цветка.
Что же сегодня было такого, отчего душа – в рай? Марина… Они всю ночь были вместе в маленьком закутке у сестры-хозяйки и целовались. Целовались взахлёб, с каким-то чувством обреченности. Его завтра выписывают, и он уезжает в часть. Они целовались и мечтали, вернее, мечтал он, а она слушала.
Сергей говорил, что после вывода войск они будут вместе и обязательно поженятся. Он был уверен, что родители поймут его. Ну и что же, что она старше. Разница ведь небольшая, всего каких-то девять лет: ему двадцать три, а ей тридцать два. Ну и что же, что у неё двенадцатилетняя дочь осталась в Союзе. Он сумеет с ней подружиться, станет ей отцом и другом. Всё это ерунда. Главное, что они будут вместе…
Вот уже несколько недель, как они любили друг друга. Они чувствовали, что так должно было случиться, всё шло к этому. И хотя у него была Вероника… Нет, она, конечно, есть, но для него она была, потому что теперь есть Марина. Вероника ничего не решала, он вычеркнул её из своей жизни.
Марина… Разве мог он предположить ещё две недели назад, что с ним произойдет такое…
Этот бой начался внезапно. Они шли по тихому аулу. Шли осторожно, с автоматами наперевес. И вдруг появились они, враги, открыли огонь, скрываясь за крайней мазанкой. И пуля, которая просто отрикошетила, уложила Сергея в госпиталь на пару недель.
Он лежал на кровати и думал о том, как же ему не повезло. Пацаны сейчас там, а он здесь, и почти здоров. Отлёживается.
-Да брось ты, Серёга, - успокаивал его Лёшка Скворцов, красивый и статный темноволосый лейтенант с большими карими глазами, в которых плескалась лукавая искринка. С Лёшкой они стали братишками еще в училище. – Ты не понимаешь, какая везуха тебе прёт. За счастье в госпитале отдохнуть, почти как на гражданке, в санатории. Жаль, только танцев нет, но зато сестрички здесь… - Лешка присвистнул от восхищения и зашептал Сергею прямо в ухо: - Особенно вон та, рыженькая.
Она вошла в палату стремительно, похожая на ангела в своем белом халате, и Сергея будто током пронзило. То же самое почувствовала и Марина, когда подошла к нему. Она не выглядела на свои тридцать два. Никто и не догадывался о её возрасте, думая, что она сопливая девчонка. Худенькая, стройная, с «офигительной» фигурой, как сказал всё тот же Лёшка, с симпатичными рыжими кудряшками, которые непослушно выбивались из-под шапочки, и этими необыкновенными глазами. Ни у кого еще Сергей не видел таких глаз: её глаза, пронзительно-зелёные, как у кошки, и безумно красивые, прожигали насквозь. Она посмотрела на Сергея - и у него захватило дух.
Когда он впервые увидел Веронику, с ним ничего подобного не произошло: так, какое-то мальчишеское волнение, и только. А Марина… С ней всё было по-другому. Даже их первая ночь. Ничего такого до Марины он не испытывал. Вероника, конечно, не в счёт. Да что Вероника! Сколько их перебывало у него за время учёбы, Сергей устал считать. Он со своей внешностью был для девчонок мечтой: высокий, широкоплечий, со светлыми волосами и чайного цвета глазами, к тому же будущий офицер.
Сергею очень шла форма. Когда он приезжал домой, то любил покрасоваться перед девчонками. Ему льстило, что они млели от одного его взгляда. Вероника жутко ревновала, крепко вцепившись в него, не желая отпускать ни на минуту. С Вероникой Сергей всегда расставался легко, потому что это была не любовь, а просто юношеское влечение.
Марина… Её по праву считали самой красивой медсестрой в госпитале. Все любовались ею, с трудом отводя глаза, потому что истинная красота всегда притягивает. Но она выбрала его, Сергея Стрельцова, молодого лейтенанта, юнца, который толком и пороха не успел понюхать: в первом же бою ранили. Ему страшно завидовали, а он, не обращая внимания на смешки и шуточки, летал на седьмом небе от счастья.
Любовь их началась внезапно. Они сами даже не успели опомниться и не сразу осознали. Той ночью, самой первой их ночью, они вместе много раз умирали и рождались вновь. И ни он, ни она тогда не знали, что судьба отпустила им так мало…
А сегодняшней ночью они, как всегда, измученные сладостной пыткой, долго лежали в обнимку на скомканных и влажных от пота простынях. Он говорил, а она слушала. И так им было хорошо вдвоём, что не хотелось отрываться друг от друга. Это была их последняя ночь.
-Как бы мне хотелось, чтобы наша любовь длилась вечность, как бы мне хотелось этого, Серёжа, - сказала она на прощанье…
Его завтра выписывают, а она остается здесь, в госпитале. Их будут разделять целых двадцать километров. Сосед по палате Пашка сказал, что это чепуха.
-Подумаешь, каких-то двадцать километров, не в разных же концах страны.
Нет, всё же Пашка не понимал: для него, Сергея, двадцать километров – это уже разные планеты. И можно ли теперь вообще жить без Марины?
«В самом деле, - думал Сергей, - двадцать километров – это же не двести». Он успокаивал себя, но тревожное чувство никак не проходило. Он долго ворочался на скрипучей кровати и уснул только к рассвету. Утром она прибежала к нему.
-Прости, Серёжа, я не смогу тебя проводить. Мне снова заступать. Галка на аэродром поехала, - сказала Марина, поглаживая его по голове.
Он вздохнул. Конечно, ничего не поделаешь, ведь кому-то надо быть в операционной, пока Галка, молоденькая пухленькая и веселая девчушка, сопровождала на аэродром груз для «чёрного тюльпана». Отвоевались, пацаны. Он судорожно сглотнул: никак не мог привыкнуть к смертям. Да и разве ж к ним можно привыкнуть? «Чёрный тюльпан» - самолет-гробовщик, никто не застрахован от него, все прекрасно это понимали. Но всё-таки надеялись на лучшее: на то, как вернутся домой, обнимут родных и любимых; на то, как полной грудью вдохнут запах родины; на то, как увидят первые шаги своих детей; на то, как дети будут жить без войны.
Нельзя привыкнуть к мысли, что убьют. Однако «чёрные тюльпаны» методично выполняли свою работу. Двадцатилетние пацаны возвращались домой в цинковых гробах. Сколько горя и боли там, дома. Но если б только там знали, что гораздо больнее тем, кто оставался здесь и провожал «тюльпаны», застывая от горя и осознания того, что ничего уже нельзя исправить и изменить.
