Мама, это всё для тебя, я скучаю по тебе каждый день.
Невозможность любить приводит к смерти. Любовь это бессмертие.
В первый раз, когда я увидела статую в фонтане, я не знала, что это был Винсент. Теперь, когда я смотрела на две соединенные фигуры небесной красоты — красивый ангел с его твердыми чертами лица, смотревший на женщину, которая качала колыбель, был самой добротой и светом — я не могла не заметить символизма. Взгляд ангела казался отчаянным. Даже одержимым. И нежным. Как будто он искал ее, чтобы помочь себе, а не наоборот. И вдруг, имя Винсент завертелось в моей голове: mon ange. Мой ангел. Я задрожала, но не от холода.
Жанна сказала, что встреча со мной была подстроена Винсентом. Я дала ему «новую жизнь». Он все еще ждет меня, чтобы спасти свою душу?
Большинство шестнадцатилетних, которых я знаю, мечтали бы жить в другой стране. Но переезд из Бруклина в Париж после смерти моих родителей был чем угодно, только не воплощением мечты. Это было похоже на кошмар. Я могла жить где угодно, правда, и мне было бы все равно.
Я не замечала ничего вокруг. Я жила прошлым, отчаянно цепляясь за каждый клочок памяти из моей прошлой жизни. Это была жизнь, которую я принимала как должное, думая, что так будет вечно.
Мои родители погибли в автокатастрофе, через десять дней после того, как я сама получила права. Через неделю, на Рождество, моя сестра, Джорджия, решила, что мы переедем из Америки к родителям отца во Францию. Я еще не пришла в себя, чтобы смирится с этим.
Мы переехали в январе. Никто не ожидал, что мы сразу же пойдем в школу. Так что мы просто проводили время, каждая по-своему, отчаянно, пытаясь, справится. Сестра наглухо отгородилось от горя, гуляя каждую ночь с друзьями, которых знала еще с наших летних наездов. Я же наоборот страдала агорафобией.
Иногда я всё же выходила из квартиры улицу. И тогда же я ловила себя на том, что мне хочется бежать обратно в наш безопасный дом. Прочь от гнетущего внешнего мира, где у меня было такое чувство, что небо давит на меня. В другие дни, я просыпалась, и мне еле хватало сил, чтобы позавтракать и дойти обратно до кровати, где я хотела провести остаток своих дней убитая горем.
Наконец, наши бабушка с дедушкой решили, что мы должны провести несколько дней в их загородном доме.
— Сменить обстановку, — сказала Мами.
Я бы сказала, что разница в обстановке минимальна, по сравнению с разницей Нью-Йорка и Парижа.
Но как обычно, Мами была права. Весна, проведенная там, сделала наш мир лучше, а к концу июня мы стали отражением прошлого, достаточно оправившиеся, чтобы вернутся в Париж к «реальной жизни». Если конечно жизнь снова сможет быть «реальной». По крайней мере, я начинаю всё сначала в месте, которое люблю.
Нигде мне не хотелось быть так, как в Париже в июне. Даже притом, что я проводила там каждое лето с тех пор, сколько себя помню, мне недоставало так называемой «Парижской суеты», и прогулок по городу. Свет здесь совершенно другой. Как если бы прямо из сказки вытащили волшебную палочку. Её взмах заставит вас почувствовать абсолютно все, что может с вами случиться в любой момент, и вы этому даже не удивитесь.
Но на этот раз все было иначе. Париж был таким же, как всегда, но я изменилась. Даже светящийся городской воздух не мог проникнуть в пелену тьмы, которая, кажется, прилипла к моей коже. Париж называют Городом огней. Но для меня он стал Городом Ночи.
Я провела лето в основном сама по себе, как отшельник: съедала завтрак в темной, заполненной антиквариатом, квартире Папи и Мами и проводила утро в одном из маленьких темных Парижских кинотеатров, где круглосуточно показывали классические фильмы, или посещала один из моих любимых музеев. Когда я возвращалась домой, то читала весь оставшийся день, ужинала и лежала в кровати, уставившись в потолок, а мои редкие сны были напичканы кошмарами. Вставала. И всё повторялось.
В мое одиночество вторгались только электронные письма от моих старых друзей.
— Как жизнь во Франции? — спрашивали они.
Что я могла им сказать? Депрессия? Пустота? Я хочу, чтобы мои родители вернулись? Вместо этого я лгала. Я говорила им, что счастлива жить в Париже. Всё хорошо, потому как французский Джорджии и мой был совершенным, благодаря тому, что мы знакомились со множеством людей. Что я не могу дождаться, когда пойду в школу.
Моя ложь не особо производила на них впечатления. Я знала, что они жалели меня, и хотела их убедить, что я в порядке. Но каждый раз, перед тем, как нажимать «отправить», я перечитывала сообщение, понимая, какая огромная разница между реальной жизнью и той, которую я выдумывала для них. И это вгоняло меня в еще большую депрессию.
Наконец, я поняла, что не хочу ни с кем разговаривать. Однажды ночью в течение 15 минут я сидела, положив руки на клавиатуру, отчаянно выискивая что-то, что-то более позитивное, что могла бы сказать моей подруге, Клаудии. Я удалила сообщение, и глубоко вздохнув, полностью удалила свой адрес электронной почты из интернета. Gmail спросил меня, уверена ли я.
— О, да, — сказала я, нажимая красную кнопку.
Огромный груз упал с моих плеч. После, я закрыла свой ноутбук в ящике, и не открывала его, пока не начался учебный год. Мами и Джорджия воодушевили меня выбраться из дома и познакомиться хоть с кем-нибудь. Сестра пригласила меня погулять с ее друзьями, позагорать на пляже рядом с рекой, или пойти в бар, послушать живую музыку, или в клуб, где они танцевали по выходным ночи напролет. Через некоторое время приглашения прекратились.
— Как ты можешь танцевать после того что случилось? — однажды я спросила Джорджию, когда та сидела на полу спальни и красилась перед позолоченным зеркалом в стиле рококо, которое она стянула со стены и облокотила о книжный шкаф.
Моя сестра была безумно красивой. Ее светлые волосы были подстрижены, как у феи, что удивительно красиво сочеталось только с такими, как у нее, поразительно высокими скулами. Ее кожа цвета персика со сливками была усыпана мелкими веснушками. Как и я, она была высокой. Но, в отличие от меня, она имела сногсшибательную фигуру. И я бы убила за ее кудряшки. Она выглядела на 21, хотя лишь через пару неделю ей будет 18.
Она повернулась ко мне.
— Это помогает мне забыть, — сказала она, накладывая новый слой туши.
— Помогает чувствовать себя живой. Мне так же грустно, как и тебе, Кэти-Бин. Но это единственный известный мне способ справится.
